Ритуал последней брачной ночи - Платова Виктория. Страница 52

Теперь она испугалась по-настоящему, — просто какое-то дитя улицы, стянувшее у цыганки петушок на палочке. И сразу же пойманное на месте леденцового преступления. Куррат! Я попала в яблочко, хотя и не знала, в какое именно.

— У тебя нет акцента, надо же! — Совсем не это волновало ее застывшие в немой мольбе глаза, совсем не это! — Идем.

— Куда?

Чарская ничего не ответила. Она подтащила меня к окну, за которым болталась строительная люлька.

— Прыгай, — сказала Чарская.

— Сначала ты.

Пожав плечами и забыв призвать в свидетели Тарантино с Джонни Деппом, а также три московских театра и дублершу с фигурой борца сумо, Чарская спрыгнула вниз и без всякой склоки приземлилась на аккуратно сложенные ящики. Я последовала ее примеру. Теперь мы болтались на высоте двадцать второго этажа. В любое другое время я полюбовалась бы видом города, — но только не сейчас.

Если свистящие от ветра канаты оборвутся, федеральный розыск будет сильно разочарован.

Но Чарской было наплевать на ветер. Она открыла один из ящиков и достала оттуда плоскую флягу:

— Будешь?

— Сначала ты.

Она отвинтила крышку и, даже не поморщившись, сделала крупный глоток. И снова я последовала ее примеру: во фляжке оказалась самая обыкновенная водка.

— Я не имею никакого отношения к его смерти, — тихо сказала Чарская. — Тебя ведь это интересует?

— Не только это.

— Ну да, мы жили на Крестовском… Но это просто совпадение, случайность… Мы даже ни разу не виделись… Я снова сделала глоток из фляжки.

— Хорошо, — сразу же пошла на попятный Эта Сука. — Виделись… Я как-то встретила его… Тоже случайно. Привет-привет… Вот и все…

— Все? — Я до сих пор не понимала, к чему она клонит.

— Я же вернула все драгоценности, какого черта?! Он обещал мне, что ничего не всплывет… Он обещал. Он обещал, что передаст мне эту пленку и что мы обо всем забудем. И останемся друзьями.

— Он мертв, — мягко напомнила я. — Все обязательства отменяются.

Полина закусила свою гипертрофированно-киношную губу и нагнула гипертрофированно-киношный лоб. А я… Я торжествовала. Еще бы — я взяла Эту Суку на арапа, я сделала ее — в лучших традициях рассказов из моего любимого журнала «Дамский вечерок»! Это оказалось несложно, совсем несложно, — нужно было только вовремя подать реплику и вовремя промолчать. Но вот чего я в себе никогда не подозревала — так это умения в нужное время промолчать.

Я еще раз приложилась к фляжке и с кайфом выпила — теперь уже за собственную изощренность. И только потом, глядя на поникший затылок Чарской, принялась соображать.

Что значит — «вернула драгоценности»? Что значит — «обещал, что ничего не всплывет»? Что значит — «обещал, что передаст мне эту пленку»? Что значит — «обо всем забудем и останемся друзьями»? И почему Эта Сука так испугалась, услышав мой совсем не идеальный эстонский? Она была знакома с Киви, это и коню понятно. И, возможно, не просто знакома. Отсюда и стенания в прессе по поводу так внезапно загнувшейся любви. Актрисы никогда не выдумывают любовных историй, они просто видоизменяют эти истории, оборачивают в свою пользу. И дрейфуют вместе с ними к сопливо-карамельной телепрограмме «Женский взгляд»…

— Вы хотите денег? — тихо спросила Чарская, с перепугу перейдя на трусливое «вы».

Денег у меня не было вообще, если не считать нескольких замусоленных Сергуниных полташек. Но опускаться до шантажа, тем более сидя в строительной люльке, я не хотела. И потом, я даже не знала, чем могу шантажировать Чарскую.

Пленкой или драгоценностями?

Или и тем, и другим? Если Чарская «вернула драгоценности» — значит, она брала их. У кого и зачем? А если Киви «обещал, что ничего не всплывет», значит…

— Сколько? — продолжала доставать меня Эта Сука.

— Мне не нужны деньги, — сказала я, балдея от собственного благородства.

— Хотите меня посадить? — Она вдруг улыбнулась мне просветленной улыбкой японского камикадзе и дернула за один из канатов.

Люлька затряслась как осиновый лист, и я — вместе с ней. Как я могла забыть, что меня всегда тошнит от высоты? Даже от высоты кровати…

— Вот только «Банзай!» кричать не надо, — прошелестела я, озираясь по сторонам в поисках летного гигиенического пакета. — Никто вас сажать не собирается. Loupea [20] !

И снова мой хромой эстонский привел ее в чувство. Чарская боялась этого языка до умопомрачения. И не просто боялась — она заискивала перед ним! Уж не потому ли, что на нем, на время отложив свою виолончель, щебетал Олев Киви? Олев Киви, который знал о Полине Чарской что-то такое, о чем я могла только догадываться.

Люлька перестала ходить взад-вперед, и Чарская, (святой боже, где операторская группа, чтобы заснять эту укрощенную гидру?!) аккуратно сложила руки на коленях. Прямо тебе Мария Магдалина в смотровой гинекологического кабинета.

— Значит, Олев обещал передать вам кассету, так? — решила я зайти с другого бока.

— Да.

«Вена, — кузнечным молотом застучало у меня в голове. — Вена, Вена, Вена. Вена — любимый город». И тот счастливый месяц в самом конце прошлого года, когда Чарская избавила от своего присутствия всю желтую прессу…

— Похоже, Вена дорого вам обходится, — я не сказала ничего нового, я просто слегка перефразировала пассаж из ее собственного интервью.

А какой эффект, надо же! Чарская покраснела, потом побледнела, потом осторожно выпустила дрессированную слезу из-под века (этот эпохальный кадр можно было смело делать заставкой сериала!), допила водку и отчеканила:

— Я уже заплатила по всем счетам. Я вернула драгоценности. Все до единой. И потом, это только мое дело. Мое и Олева. Вы-то здесь при чем?

И только теперь меня осенило! Разрозненные куски сложились в мозаику с явным криминальным уклоном. Скорее всего Чарская сперла у Киви какие-то побрякушки в Вене, едва лишь утвердившись на должности любовницы. И у этой кражи были свидетели. Свидетели с камерами наперевес, и отнюдь не такие пугливые, как эта сериальная труппа лилипутов. Запугать их матерными криками или уволить со службы за плохо нанесенный грим — невозможно. Остается только смиренно просить об амнистии.