Ритуал последней брачной ночи - Платова Виктория. Страница 54

А мы с Этой Сукой все еще не могли отлепиться друг от друга. Я шарила по дну ее зрачков, ежесекундно натыкаясь на осколки украшений, которые она когда-то стащила.

Наконец Чарская отвела взгляд, аккуратно разжала мои пальцы и прошлась по комнате. И даже подняла аккумулятор, которым запустила в бедолагу режиссера: никакая не Эта Сука — скромная полиграфическая очаровашка с обложки журнала «Плейбой». К тому же крашенная под вороново крыло.

— Лихо он нас, правда?

Я улыбнулась, но Полина Чарская уже не верила улыбке. Она слишком долго копалась в моих глазах. И наверняка нашла там кое-что любопытное.

— Я знаю, почему испугалась, — тихо сказала она. — Но вы… Чего боитесь вы?..

Сергуня несказанно удивился, увидев меня живой и невредимой.

— А я думал, она тебя в окно выбросила…

— Напрасно. Очень милая девушка. Нужно только знать подходы.

— А ты их просекла?

Ответить я не успела. Все вокруг пришло в движение, — засуетились осветители, воспрял духом ассистентский корпус, и даже режиссер-постановщик выполз из-за своих боксерских канатов. Линейный продюсер Антон Чехов схватился за мобильный телефон, потом за пояс художника, потом за ворот оператора.

Если принять во внимание полный штиль, пришедший на смену торнадо с именем «Полина Чарская», съемка все-таки состоится.

— Съемка все-таки состоится, — шепнул мне Сергуня. — Как тебе удалось ее укротить, душа моя?

— Я просто ее исповедала. И отпустила все грехи.

— Сумасшедшая женщина…

— Она или я?

Сергуня почтительно ущипнул меня за задницу:

— Надеюсь, ты помнишь, кому принадлежит право на эксклюзив с тобой?..

— Звучит как «переспать», — поморщилась я. С каких это пор я стала морщиться?.. Подлетевший к нам линейный продюсер Антон Чехов с жадностью припал к моей руке.

— Преклоняюсь перед вами, — промурлыкал он между поцелуями. — Не хотите поработать на сериале?

— В качестве кого?

— В качестве кого угодно. Вы благотворно действуете на Эту Суку. Я пробью для вас единицу и имя в титрах. Соглашайтесь.

Если так будет продолжаться и дальше, то без работы я не останусь. Интересно только, что мне предложат в колонии строгого режима?..

— Я могу воспользоваться вашим мобильным? — скромно спросила я.

Антон Чехов протянул мне телефон, и я вышла на черную лестницу: здесь мне никто не помешает совершить телефонное признание. Нет никаких гарантий, что следующий человек в форме пригласит меня в ГУВД только «на чаек». Как нет никаких гарантий, что я самостоятельно смогу выйти на убийцу Олева Киви. Нужно готовить отходные пути… Только бы Монтесума оказалась на месте!..

Монтесума сняла трубку сразу же.

— Монти, это я. — В трубке что-то булькало, шипело и трещало, но Монтесума меня услышала. И не очень-то обрадовалась, судя по голосу.

— Подъезжай в клуб, — отчеканила она.

— Когда?

— Сейчас. Если можешь…

— Могу. Конечно, могу.

— У… тебя все в порядке?

— Да. А что?

— Жду.

Монтесума отключилась, а я еще долго слушала короткие гудки. Почему она сказала — «если можешь»? И откуда такая срочность? Я ведь даже не успела ничего ей рассказать. Или… Или она уже все знает? Конечно, она иногда смотрит телевизор, она слушает магнитолу в машине, ей могла позвонить Кайе (в том, что ее муженек сдержал слово и приволок с работы мой фоторобот, я не сомневалась ни секунды). И — самое ужасное — ей могло нанести визит высокое милицейское начальство: русофильская шутка в таллинском полицейском департаменте обошлась нам слишком дорого.

А если оно и сейчас сидит у Монтесумы и дует на горящую задницу — это высокое милицейское начальство? А Монтесума — всего лишь приманка, китайский фонарик, на который должен прилететь безмозглый мотылек Варвара Андреевна Сулейменова?

Я тряхнула головой: нет, Монтесума не сдаст меня. Не сдаст.

Пока я, молитвенно сложив руки, уверяла себя в верности Монтесумы-Чоколатль, на площадку выскочил Сергуня.

— Ты куда пропала, душа моя? Они начинают…

— Мне нужно съездить в одно место.

— В какое место? — насторожился репортер.

— К вечеру вернусь…

— Уже вечер.

— Я приеду, Сергуня.

Лицо Сергуни пошло складками.

— Надеюсь, ты не собираешься оформить явку с повинной? — ревниво спросил он.

— Встретимся на Канонерском. — Я уже привычно чмокнула его в щеку и побежала вниз. А потом остановись на середине пролета.

— Послушай, Сергуня… У Киви было оружие?

— В каком смысле — оружие?

— В смысле — «какое-нибудь оружие». — Этот вопрос занимал меня после пассажа Этой Суки о потайном отделении в сейфе.

— А тебе зачем?

— Надо, раз спрашиваю.

Сергуня снова вытащил из рюкзака свой верный блокнот и послюнявил пальцы.

— У него был газовый пистолет. И помповое ружье подарок Общества охотников швейцарского кантона Шафхаузен. Пистолет он всегда возил с собой, для самообороны, — Сергуня крякнул и посмотрел на меня. — Н-да… Ему нужно было выбрать что-нибудь посолиднее.

— Установку «Град», — крикнула я ему с нижнего этажа.

…Теперь надо быть осторожнее.

Визит милицейского Тараса Бульбы отрезвил меня и вернул к неутешительной реальности. Тебя не взяли сегодня, но нет никаких гарантий, что это не произойдет завтра. Если бы дело ограничивалось одним Стасом Дремовым, я бы так не волновалась. Но произошло убийство крупного музыкального деятеля, к тому же — подданного иностранного государства. Это дело не может быть спущено на тормозах, разве что в нашем благочестивом городе не убьют кого-нибудь рангом повыше. Но на это рассчитывать не приходится. Во всяком случае, в обозримом будущем…. Куррат, куда подевались высокооплачиваемые киллеры, куда подевались продажные политики, куда подевались вороватые олигархи? Где криминальные войны, в конце концов? Тогда чертово убийство чертова Олева Киви можно было бы закидать телами других преступлений. И все, и концы в воду…

Устыдившись такого кровожадного хода мыслей, я по инерции тормознулась у газетного лотка и скупила все сегодняшние издания. И «Дамский вечерок» в придачу. Газеты ничем меня не порадовали. Вал первых сообщений о смерти виолончелиста спал, но и сегодня попадались отдельные зазевавшиеся статейки. Тема убийства особенно не муссировалась, а я (о, господи, — я!!!) представлялась журналистам шизофреничкой, покончившей с Маэстро я фоне болезненного увлечения музыкой.