Смерть в осколках вазы мэбен - Платова Виктория. Страница 62

— А мне казалось, что все сюрпризы на сегодня закончились, — я смотрела на главного. — Сначала с ножом к горлу, вынь да положь статьи хвалебные, а теперь, значит, все наоборот? Или ветер переменился?

— Я так и знал, — главный с размаху хлопнул ладонью по столу. — Вот и имей с вами, бабами, после этого дело. Ну не мог я, не мог, понимаешь, ничего тебе объяснить. Считай, что действительно ветер поменялся. Вернее, не ветер, а заказчик. Если тебя это устроит, то могу пояснить: первый хотел, чтобы мы, вернее, ты представила Диану ангелом во плоти, а теперь… А теперь он уже ничего не хочет, по крайней мере, в этом мире. Ладно, Леда, для нас ведь не так важно, кому подчиняться? Теперь кое-кому другому нужно, чтобы ты эту модель в дерьме закопала, ясно?

— Неясно. Но ведь, собственно, это ничего не меняет.

— Правильно! Умница! — Пошехонцев перестал бегать по кабинету, наталкиваясь на вещи. — Это ничего не меняет! Поэтому сдавай свой материал, какой у тебя есть, а потом начинай заниматься совсем противоположным. И чем непригляднее она будет, тем лучше.

— А читателю как, интересно, все это объясним? Знаешь, что-то меня не устраивает петрушка с чужим именем.

— Ну что ты как маленькая! — опять взвился Пошехонцев. — Ну раз не устраивает, пиши под своим! Пиши, что с удовольствием окунулась в этот мир, все тебе казалось таким интересным, но потом вдруг открылись такие факты, что ты была шокирована и не можешь удержаться от того, чтобы не поделиться ими с читателем, который такой умный, что все насквозь видит и все понимает. Неужели, девочка моя, мне тебя прописным истинам надо учить? Прикинься жертвой, мол, меня саму обманули, поставили перед золоченым фасадом, но стоило зайти сзади… — выгребная яма во всей ее неприглядности. Давай, Леда, не придуривайся. Я знаю, что ты все сделаешь как надо и в лучшем виде. Договорились?

— Хорошо, Илья Геннадьевич. — Я встала. — Попробую сделать то, что вы просите. Хотя лучше было бы предупредить меня с самого начала.

— Дураку теперь и то понятно, что так было бы лучше, — Илюша помотал головой, — но дело сделано, не поправишь. Но теперь мы все выяснили, так что действуй.

— Ладно, — я кивнула, — постараюсь.

— Вот и хорошо. — Пошехонцев засуетился, выпроваживая меня из кабинета. — Как будет материал подобран, ну этот… самый… давай ко мне. А с остальным ты и так справишься. Все, давай, дорогуша.

И он буквально вытолкал меня из кабинета. За спиной щелкнул замок. Интересно, с каких это пор наш главный стал запираться? Нет, надо все же почаще появляться на работе, а то так и буду оставаться в стороне от разных событий. Я прошла к своему столу, села и задумалась. Что меня сейчас волнует больше всего? Ну уж никак не смена курса нашего главного в отношении модели. А насчет чернухи, так это всегда пожалуйста, нужно будет только дома отыскать статейки, которые мои сотрудники однажды обнаружили. Из них вполне можно состряпать нужную. Но это совершенно не главное, это можно отложить и на потом. А сейчас, то есть сегодня, необходимо навестить Карчинского. И хочет он или не хочет, а ему придется меня выслушать.

Я не заметила, как прошел день. Главный так и сидел, запершись в своем кабинете. Сотрудники занимались привычными делами. Я отдала выпускающему свой материал и с чистой совестью покинула рабочее место. Потрудилась я на славу, теперь осталось навестить Карчинского. А если он будет так же груб, как и утром… Может, стоит ему сначала позвонить? Но от этой мысли пришлось отказаться. Просил же он, чтобы я ему не звонила. Ладно, при встрече я найду, что ему сказать.

Но говорить мне ничего не пришлось, потому что в мастерской никого не оказалось. Я постояла немного перед закрытой дверью и решила съездить куда-нибудь подождать. Для этой цели подойдет любое кафе, на крайний случай бар. Но больше всего мне хотелось погулять где-нибудь в парке или на набережной. Отличная мысль, там, кстати, полно всяких забегаловок.

Я доехала до Поздняковской и свернула на проспект. Еще немного, и я буду на месте. Сколько живу, столько не перестаю удивляться фонарям, созданным настоящими мастерами. Помню детский восторг, который охватил меня, когда я впервые пригляделась к ним на набережной. Казалось бы, что в них такого особенного — несколько жестянок и стекло? А как их только не называют — и тусклыми, и темными, и колдовскими, и печальными… Если кому-то надо описать уныние Петербурга, обязательно тронут фонари. И неверный у них свет, и мерцающий. Но я не могу себе представить, чтобы фонари горели ярко. Они всегда одинаковые, и в праздники, и в будни. А как их воспринимать, зависит только от настроения. Меня, например, всегда радуют желтоватые размытые пятна. Непонятно только, как они могут ярко светить, если от реки постоянно поднимается туман. А в тумане всегда все кажется и расплывчатым, и таинственным.

Я шла по набережной, вдыхая влажный воздух. С Невы налетал порывистый ветер, трепал волосы, кидал в лицо мокрые капли. Но я как-то странно успокоилась. Откуда-то сбоку доносились голоса, слышалась музыка. Я поплотнее запахнула куртку и отправилась туда.

Возле ступеней, спускающихся к воде, собралось десятка два молодых людей. Одни были наряжены в костюмы, другие играли роль зрителей. Сейчас снова появилась тяга к уличному театру, и я узнала Арлекина в пестром костюме, Пьеро в длинной белой рубашке с печальным выбеленным лицом, Коломбину с большим бантом в пышных волосах. Скрипач в черном берете с зеленым пером наигрывал простенькую мелодию, ему помогал флейтист, совсем молодой, почти мальчик.

Коломбина с Пьеро исполняли затейливую пантомиму, а Арлекин шутил со зрителями. Я подошла поближе. Арлекин тут же переключился на меня. Толкая присутствующих и поминутно раскланиваясь, он пробрался ко мне.

— Не откажите, любезная синьорина, в небольшом одолжении, — он лукаво усмехнулся. — Мы все с нетерпением ждали вашего прибытия.

— Увы, Арлекин, — ответила я, — непредвиденные дела задержали меня в дороге.

— Неужели кто-то осмелился чинить вам препятствия, о bella donna? Неужели какой-то наглец осмелился вас задержать, прекрасная госпожа? — И он изогнулся в шутовском поклоне.

— Этот человек способен на все, — со вздохом ответила я, заметив, что зрители с интересом прислушиваются к нашему разговору, — вот уже сколько лет он держит в повиновении весь наш город.

— Так это был сам герцог? — в притворном испуге воскликнул Арлекин.

— Да, — ответила я. — Но он обошелся со мной милостиво и разрешил следовать дальше.

— Ура нашему достославному герцогу, — провозгласил Арлекин, — который столь вежливо обходится с достойными дамами. Но вот я вижу нового человека, который присоединится к нашей славной компании. Посмотрите на его упитанный вид, посмотрите на хитрые глазки, на жадные руки, которые сами собой сжимаются при виде денег. Могу поспорить на свой дурацкий колпак, что к нам приближается ростовщик.

Все дружно обернулись в сторону приближающегося мужчины, который действительно был достаточно тучным. Про меня как-то забыли, и я поспешила затеряться в толпе. Арлекин отправился приставать к новому прохожему, но тот оказался тоже не лыком шит и за словом в карман не лез. Словесная перепалка привлекла народ, и вскоре все с удовольствием слушали словесных дуэлянтов. Музыканты оставили свои инструменты, а актеры поспешили к своему товарищу. Толпа покатывалась от хохота и встречала аплодисментами каждую удачную реплику.

— Хорошо получается, не хуже, чем у Шендеровича, — проговорил мужчина, стоящий рядом со мной. — Наверное, подставной.

— Вряд ли, — я дернула плечом. — Ко мне он тоже привязался, а я услышала музыку и просто подошла посмотреть.

— Значит, язык ловко подвешен, — констатировал мужчина, — а все-таки забавно вот так послушать.

— Пожалуйста, потише, — попросила, оборачиваясь, женщина.

Мужчина позади меня обиженно засопел, но смолк. Я стояла на набережной не меньше часа. Кто-то уходил, кто-то приходил, музыканты время от времени играли. Актеры танцевали, выступали с пантомимой, а Арлекин продолжал цепляться к каждому новому человеку. Но люди не обижались, я заметила, что мужчина, обращавшийся ко мне, вытащил достаточно крупную купюру.