Тингль-Тангль - Платова Виктория. Страница 39

Они признались Ваське в любви одновременно. Так и сказали: вот мы. Вот ты. Тебе и решать, чьей девчонкой быть, Васька.

Конечно, она бы выбрала Леху, если бы Леха не был активным интернет-пользователем.

С некоторых пор он зависал в чатах и на каких-то диковинных интернет-конференциях, скачивал музыку и картинки, входил сразу в десяток интернет-сообществ и соорудил собственную страничку, которая (не сегодня-завтра) грозилась перерасти в полноценный сайт.

Леха взахлеб рассказывал об Интернете, считая его самым гениальным изобретением человечества. И никак не мог взять в толк, почему же Васька так к нему равнодушна.

Нет, Васька не была равнодушна к Интернету.

Она его ненавидела.

С ее крайней, редко встречающейся формой дислексии пялиться в экран монитора бесполезно. Все равно ничего не прочтешь, а если уж особенно сильно напряжешься, то разум выдаст тебе гору разрозненных паззлов, на каждом сантиметре поверхности, – только и всего.

Интернет-Леха потерян для нее навсегда.

А Бычок – вот он. Молчун, не склонный что ни секунду изрекать премудрости. К тому же Бычок занимался опасным делом, а опасные дела всегда привлекали Ваську, Благодаря Бычку она и сама втянулась в экстремальный спорт, обросла собственными новыми друзьями с ветром в голове и сноубордами подмышкой. С одним из них она даже закрутила роман, в то время как Бычок отправился на соревнования куда-то в Карелию. И уже подготовила небольшую речь, общий пафос которой сводился к «мы расстаемся». Речью Васька так и не воспользовалась – Бычок погиб.

Сломал себе шею – исполнение тройного сальто оказалось неудачным.

Гибель Бычка совпала по времени с открытием ресторана «Ноль за поведение».

Тогда новое место работы сестры мало волновало Ваську, кто мог знать, что через каких-нибудь три года и она окажется там.

Любая другая работа, кроме совсем уж бросовой (типа посудомойки, или дворника, или уборщицы, или сотрудника собачьего приюта), представляла для Васьки определенные сложности. Она не могла устроиться даже курьером: от курьера требовалась не только мобильность, исполнительность и хорошая память, но и умение ориентироваться в массе адресов, кабинетных табличек и телефонных номеров. При Васькинойредкой психологической особенности (как называла дислексию политкорректная Мика) это тоже было весьма проблематичным.

И когда Мика предложила ей поработать официанткой в «Ноле», Васька неожиданно для себя согласилась. Хотя и понимала, как это выглядит со стороны:

триумф паука.

Паук, не мытьем так катаньем, добился своего: он стал нужным Ваське.

Трудно представить что-либо более ужасное, чем этот скорбный факт.

И вот теперь чудесная птица Кетцаль, за спиной которой сидит Васька, спрашивает: не сука ли ее сестра?

Долго, слишком долго Васька обдумывала ответ.

– Она не сука. Она – ведьма…

…Когда у нее возникла мысль убить Мику?

После секса с Ямакаси.

Самого первого секса, в тот вечер, в ту ночь, когда Ямакаси впервые появился в мастерской и повесил свой тощий рюкзак на гипсовое стремя лошади Рокоссовского.

– Сейчас или потом? – спросил он.

– Что? – не поняла Васька.

– Когда будем трахаться – сейчас или потом?

С предложениями перепихнуться Васька сталкивалась едва ли не ежедневно. И, в зависимости от обстоятельств, а также от личности сделавшего предложение либо сразу давала в морду (устраняя возможные разночтения), либо меланхолично ссылалась на вагинальный кандидоз. Последний аргумент, как правило, срабатывал безотказно.

Но в случае с Ямакаси все вышло совеем по-другому.

Во-первых, он был птицей. И не просто птицей, каких миллионы и миллионы, – птицей Кетцаль. С гладкой, как эмаль, кожей. С блестящими, как перья, татуировками. В вопросе птицы не было ничего пошлого, ничего оскорбительного, напротив – он был таким же невинным и простодушным, как недавние терракотовые рассуждения об убийстве.

Разве можно сердиться на птицу?

– Как хочешь, – сказала Васька.

– А ты сама-то хочешь?

Хочет ли она? Не то чтобы очень, но… Его тело умеет летать. В его теле нет ни одного изъяна, во всяком случае, в той его части, что находится на поверхности. Что не скрыта жилеткой и легкими полотняными брюками. Васькина память всегда была избирательна: события последнего времени часто стираются или сбиваются в один маловразумительный ком. Но она хорошо помнит себя пятилетней, в волнах Красного моря, поблизости – коралловый риф, тогда он показался ей огромным. Коралловый риф безумно нравится Ваське, но настоящий шок она испытывает, когда ныряет под воду. Риф – не мертвая крепость (вид сверху), а самый настоящий живой сад, полный восхитительных, никогда не виданных цветов. Цветы поворачивают к ней свои головки, между цветами снуют рыбы – пятилетняя Васька потрясена.

Подводная часть рифа «Ямакаси» все еще скрыта от глаз, но у Васьки, которой почти двадцать, учащенно бьется сердце:

ее ждут великие открытия.

– У тебя забавные сандалии, Ямакаси.

– Эспарденьяс? – Ямакаси как раз занят сбрасыванием сандалий с ног.

– Что такое эспарденьяс?

– Эспарденьяс – так они называются. Национальная обувь… испанская по-моему. Говорят, даже Папа Римский каждый год заказывает себе одну пару эспарденьяс.

– Ты снял их с Папы Римского? – пробует пошутить Васька. Ничего не получается.

– Снял, но не с папы.

– Ты был в Испании?..

Любой из тех, кто жаждет перепихнуться с Васькой, обязательно бы воспользовался случаем. И принялся бы заливать про корриду в Аликанте (он сидел в первом ряду и видел все подробности), про бег быков в Памплоне (он принимал в нем самое активное участие, и только чудо спасло его от смерти). И про пересечение Гибралтара на надувном матрасе.

– …Никогда не был в Испании, – говорит Ямакаси.

– Значит, туфли – подарок?

– В какой-то степени… Мне они очень понравились, эти эспарденьяс. Удобные, легкие. Лучше не придумаешь.

– И тебе их подарили? – Васька и сама не понимает, что заставляет ее так настойчиво расспрашивать про эспарденьяс. Пеньковая подошва? Не слишком-то чистые носки сандалий? Пятна на носках не такие масштабные, как на седле мопеда, но, кажется, окрашены в тот же бурый цвет.

– Они в чем-то выпачканы…

– Тебя это смущает? – улыбается Ямакаси.

– Нет. Хочешь принять душ?

После полетов над крышами, после езды на мопеде (способствующим напряжению сил и активному выбросу энергии) от любого другого парня за версту несло бы резким потом, это вопрос физиологии, не больше. Но Ямакаси – не любой парень, и запах от него не беспокоит Ваську.

Запаха просто нет…

Он никак не проявляет себя и в постели, где они оказываются ровно через минуту. При желании Ямакаси мог бы стать королем воров: вся Васькина одежда, до последней, самой мелкой детали, украдена с тела. Как это произошло – Васька не понимает.

– Здорово, – только и может выговорить она.

– А будет еще лучше, – Ямакаси касается ее лица жесткими пальцами. – Доверься мне…

То, что происходит потом, – не совсем секс, хотя все внешние атрибуты сохранены: постель, сбитые простыни, легкие прикосновения, сменяющиеся затяжными поцелуями; изучение особенностей друг друга посредством рук, губ и ног; покусывание сосков, поглаживание живота, ритуальные танцы вокруг паха, учащенное дыхание, еще более учащенное дыхание, всхлип, стон, – Ваське очень хорошо, внутри тела взрываются петарды, один за другим вспыхивают фейерверки, – и это не какая-нибудь дешевая китайская пиротехника. А по меньшей мере, пиротехника made in Japan.

Или в странах Евросоюза.

Ваське очень хорошо, и при этом она ни на секунду не теряет контроль над собой.

Совсем как во время сегодняшних прогулок по железным холмам, а раньше – во время прыжков с парашютом, и полетов на дельтаплане, и полетов на сноуборде, и на лыжах без палок; стоит только потерять контроль, не суметь вовремя сгруппироваться, не рассчитать силы, расстояние, скорость ветра – считай пропало.