Ожидание (три повести об одном и том же) - Погодин Радий Петрович. Страница 3

– Вернётся. Как увидит клещи, так и… – Лёшка добавил несколько слов, из которых ясно, что делают люди в минуту страха.

Люциндра от него отодвинулась. Сказала:

– Дурак.

– Не груби, – Лёшка нацелился дать Люциндре щелчка в лоб.

Генька, у которого не было клички, встал между ними. С Генькой спорить небезопасно – Лёшка повернулся к нему спиной.

– Простокваша, пойдём, я тебя обыграю во что-нибудь.

МЕЛКИЙ ДОЖДЬ

Вандербуль шагал вдоль домов. Дождь блестел у него на ресницах. Мелкий дождь не льётся, он прилипает к щекам и к одежде.

Люди вежливы и болезненно самолюбивы. Всему виной деликатная мелочь – одежда. Чем дороже одежда, тем обидчивее её хозяин: жаль себя, жаль денег, жаль надежд, возлагаемых на хороший костюм.

Вандербулю дождь нипочём. Он его даже не замечает, только губы солёные.

Девушки, странный народ, улыбаются ему. Им смешно, что идёт он под мелким дождём на подвиг такой отрешённый и светлый.

– Эй!

Вандербуль споткнулся, почувствовал вкус языка.

– Смотри под ноги,

В мокром асфальте перевернутый мир. Человек в люке проверяет телефонные кабели.

И вдруг засветились пятнами лужи, мелкий дождь засверкал и растаял – на землю хлынуло солнце.

– Мороженое! Сливочное, фруктовое…

Вандербуль повернул к больнице.

В сквере пищали и радовались воробьи. На мокрой скамейке, подложив под себя фуражку, сидел ремесленник Аркадий из Вандербулева дома. Рядом, на Аркадиевых учебниках, сидела девчонка.

Вандербуль сел рядом.

– Аркадий, вам зубы рвали? – спросил Вандербуль.

– Зачем? У меня зубы – как шестерни. Я могу ими камень дробить.

Из открытого окна больницы вылетел крик, искорёженный болью. Он спугнул воробьёв и затих.

– Ой, – прошептала девчонка.

Вандербуль попробовал встать, но колени у него подогнулись.

– Чепуха, – сказал Аркадий. – Меня высоким напряжением ударило – и то ничего. Уже побежали ящик заказывать, а я взял и очухался.

Глаза у девчонки вспыхнули такой нежностью, что Вандербуль покраснел.

– Я пошёл, – сказал он. Встал и, чтобы не сесть обратно, уцепился за спинку скамьи.

– Да ты не робей, – подбодрил его Аркадий. – Когда тебе зуб потянут, ты себя за ногу ущипни.

Снова начался мелкий дождь, потёк по щекам, как слезы.

– Бедный, – прошептала девчонка.

Девушка в регистратуре читала книгу. Брови у неё двигались в такт с чужими переживаниями, и дёргался нос.

Человеку нельзя жить и мечтать, если в десять лет он не испытал ещё настоящей боли, не опознал её полной силы.

– Тётенька! – крикнул ей Вандербуль. – Тётенька!

Девушка выплыла из тумана.

– Чего ты орёшь?

– Мне зуб тащить.

– Боже, какой крик поднял. Иди в детскую поликлинику.

Вандербуль сморщился, завыл громко. Одной рукой он схватился за живот, другой за щёку. Ему казалось, что, если он перестанет выть и кричать, девушка ему не поверит и выставит его за дверь.

– Не могу-у. Я сюда еле-еле добрался.

Девушка ещё не умела распознавать боль по глазам. Она недоверчиво слушала Вандербулевы вопли. Вандербуль старался изо всей мочи – с басовитым захлебом и тонкими подвываниями. Наконец девушка вздохнула, заложила книжку открыткой с надписью «Карловы Вары» и, подняв телефонную трубку, спросила служебным голосом:

– Дежурного врача… Софья Игнатьевна, примете с острой болью? – Потом она посмотрела на Вандербуля, и во взгляде её появилось сочувствие. – Только рвать не давай, пусть лечат. Очень обидно, когда мужчина беззубый.

Вандербуль поднялся по лестнице.

На втором этаже в коридоре сидели люди на белых диванах. Молчали. Боль придала их лицам выражение скорбной задумчивости и величия.

У дверей кабинета стоял бородатый старик в новом синем костюме, красных сандалиях и жёлтой клетчатой рубахе-ковбойке. Старик ёжился под взглядом заносчивой санитарки.

– Поскромнее нарядиться не мог? – санитарка качнула тройным подбородком. – Не по возрасту стиляга.

Старик поклонился необычайно вежливо.

– А вы, мабуть, доктор?

Санитарка пошла волнами, казалось, она разольётся сейчас по всему коридору.

– Хлеборезка ты старая. Я в медицине не хуже врачей разбираюсь. Я при кабинете тридцатый год… Очередь!

Старик вздохнул, пригладил пиджак на груди, застегнул необмятый ворот рубахи.

– Ваша, ваша, – великодушно закивали с диванов.

– Я ещё побуду, – смущённо сказал старик. – Может, кто раньше торопится?

Санитарка опалила его презрением.

– Нарядился, как петух, а храбрость в бане смыл, что ли? Кто тут есть с острой болью?

– Я, – прошептал Вандербуль.

Санитарка опустила на него глаза.

– Голос потерял? Ничего, сейчас заголосишь. – Она подтолкнула его к дверям. – Проходи.

У Вандербуля свело спину, заломило в затылке. В кабинете на столике в угрожающе точном порядке лежали блестящие инструменты. Женщина-доктор писала в карточке.

– Садитесь, – сказала она.

Кресло – как холодильник, хоть совсем не похожее. Заныли зубы. До этого они не болели ни разу. Вандербуль жалобно посмотрел на врача.

Доктор подбадривающе улыбнулась. Нажала педаль.

Кресло поднялось бесшумно. Прожектор – триста свечей – придавил Вандербуля жёстким лучом. Из жёлтой машины тянулись ребристые шланги, торчали переключатели. Капала вода в белый звонкий таз.

Неизвестность страшнее познания. И только героям понятно, что в слабых людях познание рождает страх, в сильных – мужество.

– Как зовут?

– Вандербуль.

– Никогда не слыхала такого имени.

Голос у доктора словно издалека.

– Это не имя. Имя у меня Васька. Мне зуб рвать.

Доктор взяла инструмент, сверкающе острый. Её пальцы коснулись Вандербулева подбородка. Пальцы у докторши тёплые.

– Открой рот. Какой зуб болит?

– А вот этот, – Вандербуль сунул палец в рот, нащупал зуб, который потоньше.

Герои стояли за дверью. Он слышал их сочувственное пыхтение. Докторша щурилась.

– От горячего больно?

Вандербуль согласился.

– От холодного?

– Тоже.

Докторша постучала по зубу металлом. Вандербуль вздрогнул, выгнул спину дугой. Докторша по другому зубу стукнула и даже по третьему, в другой части рта.

– Нет, – Вандербуль потряс головой и еле слышно добавил: – Рвите, который крепче.

Глаза докторши приблизились. Зрачки подрагивали в них, вспыхивали чёрным сиянием,

– Как ты думаешь, врач имеет право выдрать больного?

– По-настоящему?

– Ну, хотя бы оттаскать за уши?

– Не надо…

Докторша выпрямилась.

– Тётя Саша, следующего, – сказала она. – А этого вон. Гоните.

Над Вандербулем нависла грозная санитарка. Она прижимала голые локти к могучим бокам.

Вандербуль отскочил к двери. И вдруг всхлипнул, и вдруг заорал:

– Это не по-советски! Мне нужно зуб рвать!

Герои смущённо кашляли где-то рядом.

Вандербуль вылетел в коридор. Санитарка поправила закатанные выше локтей рукава.

– Чтоб медицина здоровые зубы рвала? Иль здесь живодёрня?

– А если я очень хочу? Мне очень нужно.

– Иди, хоти в другом месте. Следующий.

В кабинет влетела девица с распухшей щекой. Очередь поглядывала на Вандербуля с недоумением. Молчаливые заговорили:

– Тут сидишь, понимаешь. Время в обрез.

– Видно, драть некому.

– А ещё пионер.

Вокруг плакаты. На одном – человек с зубной щёткой. Мужественно красивый. Толстые буквы вокруг него кричат басом: «Берегите зубы!» Мужественный человек на плакате улыбается белой улыбкой. Он берёг свои зубы с детства.

На лестнице Вандербуля догнал старик.

– Слушай, хлопец, постой. Поздоровкаемся.

Старик посадил Вандербуля на скамейку. Вандербуль отвернулся.

– Ух же какой ты сердитый! К чему бы тебе здоровый зуб рвать?

– Для боли.

Старик обмяк, рассмеявшись. Смеялся он хрипло, и голос у него был хриплый, глухой. Звуки, наверно, застревали в густой бороде, теряли силу.