Моя душа состоялась. Дневник Алены - Полюшкина Елена Викторовна. Страница 55

Полностью искренна и талантлива, только когда забываюсь, погружаюсь в себя, растворяюсь в переживаниях и памяти. Сегодня потому не получилось удачной записи, что мельтешила, беспокоилась, хотела сразу обо всем сказать, скок от одного к другому, хватаешь за кончик мысли, уже устремляясь к новой. Нелепица, спешка. Боялась что-то упустить и растратила главное – себя. Я в чем-то одном в данный момент. Я сосредотачиваюсь в глубину и в высоту в одной мысли, образе, самочувствии. Я не способна распадаться на составные. Меня много. И поэтому так важно сохранить единство. И даже не времени, места и действия, а единство откровенности с самой собой, единство внутреннего строя моей вселенной.

Все в Москве меня настраивает на мысль о творчестве и признании. Вроде хожу по тем же улицам, что и миллионы, прохожу мимо тех же домов. Но все играет особую роль, принимает новый облик. В каждой мелочи ищу соответствия и разгадки моим странным страхам и предчувствиям. Каждый день, каждый час. Каждый шаг дорог, долог…

Постоянно воспитывать и обострять свою мысль. Искать новые возможности и стилистику. Обновлять вчерашние накопления знаний свежим взглядом. Не загадывать по звездам и картам, а пробовать, искать, работать. Пусть звучит банально. Но пройдет время, и такая жизненная программа себя оправдает. Если бы еще так же обстояло дело с учебой (имею в виду филолог. специальность). После фильма совсем потеряла здравый смысл. Загублены моя голова, мое сердце, мои мысли театром. Великолепный страшный мир. Бездонный. Затягивающий в болото, в трясину, откуда не вырваться. Только посвятить жизнь неизбежности и ждать, любить, страдать. Театр – развращает сознание одного и выводит к высотам духа другого. Он опекает кротких и надламывает гордецов. Он дышит, существует сам по себе. С ним лучше не связываться. Роковая страсть. Роковая суета.

Вязальные спицы сиротливого ноябрьского утра. Над городом шерстяная варежка мучного цвета туч. Самый великий театр – небо. Импровизирует бесконечно. И никогда не повторяется.

14.11. Я никогда не пишу рецензий. Я пишу размышления на тему, лишь иногда возвращаясь к реалиям спектакля. Главное же в любой постановке – то, что остается вне сцены с ее внешней условностью, то, что создавало атмосферу во время действия и не исчезло, а живет самостоятельно. Попытаться передать эту хрупкую невидимую оболочку – моя задача. Надо настраивать всю себя: свой организм, душу, мысли на положительное восприятие, вслушиваться и всматриваться в каждую деталь, но отнюдь не как критик-анатом, препарирующий ткань спектакля и дающий всему обозначения. А как такая же невидимая душа подсознательно пробраться к лучшему и понять, но не оттолкнуть, даже если не понравилось, а рассказать, что именно вызвало протест. Не кондовым плебейским языком, а образно, находя достойные моменты и сожалея о неудаче и надеясь, что это случайность. Это не слабость, не желание всех примирить – это единственно возможный способ жизни в литературе, даже в жанре критики. Надо выводить его из пасынков к достойному месту в культурном истеблишменте. И только будучи тем, о чем я написала, «критика» (хорошо бы придумать другое слово) может стать искусством.

Я никак не могу «взяться за ум». Всегда что-то мешает: то мои комплексы, то возможность повеселиться, и я несусь развлекаться, то разговоры, то бесконечный перечень глупостей, которые не способна преодолеть. О том, чтобы много работать, тоже нет речи. Все острее ощущаю неудовлетворенность собой, раздражение на свою инертность, лентяйство. Столько есть таких минут, когда чувствую творческие силы, когда чувствую жизнь во всем ее объеме, гармонию, цельность – и все в никуда. А то, что пишу, идет в стол из-за моего же нежелания пошевелиться. Надо разобрать опять черновики, посидеть над рецензиями…

15.11. Хуже от спокойного отчаяния никогда не было. Я уничтожаю себя. По капелькам выпиваю собственную кровь. Прогораю и, как в бреду, цепляюсь за привычные маски, фразы, предубеждения. Судьба преподносит, как в калейдоскопе, быстро сменяющие друг друга картинки, яркие, выразительные и бессмысленные. Для меня все сейчас не имеет смысла. Днем держусь, умеряюсь, даже интересно бывает и весело. Когда же остаюсь наедине с собой, все чаще осознаю полную и безоговорочную пустоту. Жизнь моя кажется всего лишь имитацией, всего лишь видимостью заполненности многим. Как безумно долго это длится, я постепенно приближаюсь к собственной гибели. Меня измучил ворох чувств внутри, испепелил, израсходовал. Жизненных сил все меньше. В момент откровенности от осознания своей ненужности все мертво, и я лишь – объект действительности, труп иллюзий и надежд. Могильный холмик над собственной душой.

Даже сейчас как бы играю, т е. со стороны смотрю на себя же. Не могу избежать литературности. Кошачьей мягкой походкой отчаяние прокралось. Заполнило все пространство в моей вселенной, весь воздух вокруг. Его так много, что я – уже перестала иметь какое-то значение, меня – уже зачеркнули. Ядовитые укусы буден не страшны, я пропитана до дна ядом более страшным, пытка пустоты длится бессмысленно долго. Я сдалась, а продолжают звучать призывы к разуму, к логике, правде. Я хотела быть другой, и я осталась другой. Но просто меня больше нет. Так плохо, что уже не страшно. Такое отчаяние, что уже жизнь покидает это грешное тело. Выверенность в моей игре всех деталей – та плюшевая кобра, о которой говорит с улыбкой человек, который не любит меня, но делает вид, что любит. Он тоже играет. Иногда фальшивит, преувеличивает страстность, но в целом я довольна его ролью. Мои же всегда смертельны. Так как это пьеса, разыгрываемая под открытым небом моего сердца, никто на самом деле не погибает, театр сохраняет свою условность, но меня все меньше.

Я знаю текст наизусть. Моя плюшевая кобра – послушная девочка. Я даже люблю ее. Глажу по головке и нахожу сочувствие. Но она становится мной по ночам. Она улыбается моей улыбкой и так же двигается, так же хрустит яблоком и так же любит сладкое. Когда-нибудь я проснусь в своем собственном сне и задушу ее. Она так беззащитна. Сколько раз я репетировала? Семь? Двенадцать? Я готовилась к этому всю жизнь. Я освобожусь от ее оболочки, от ее кожуры-кожи. Я успокоюсь, засну. Но театр останется, и я, оказавшись в нем совсем одна, буду мучить себя сомнениями и раскаянием. Я, испытавшая огромное счастье, самоуничтожусь. Успокойтесь, господа, это же поза, позиция фигур на шахматной доске. Ничья. Как обычно. Так принято в нашем мире, и никому не обидно. Все довольны. В конце концов, утешаю себя, погибать от счастья лучше, чем глупеть. «Кто знает», – отвечает не любимый, но желаемый Пьеро. Или это городская судьба аплодирует виртуозности, с которой я исполняю танец век. Танец тонких пальцев. Зрелище для аристократов. В стиле декаданса. Судьба города не раз напевала мне про мою избранность. Странные у нас отношения. От обожания к испепелению бесстрастностью и цинизмом. Я похоронила плюшевую кобру в глубине памяти. Она кроткая, до слез. Я живу с этой бесконечной виной. Но нет. Не живу, испытываю жизнь. Она не подставит мне ножку. Она ждет, когда же я сама выпаду с какого-то там этажа собственных мучений и предчувствий. И я сделаю это. Я обещаю. Я читала все произведения рока. Не так уж много там разнообразия. Главное – не смешивать жанры. Пустите меня. Это чужая станция. Чужая судьба. И здесь не получилось по-настоящему, обернулось фарсом. Призрачно поманило и растаяло. Нет никого вокруг.

На днях я пошла на могилку. А там запахи весны и чистый лист бумаги. Кобра жива. Я ищу ее. Будьте так добры, если встретите мою маленькую плюшевую зверушку, передайте, что я жду ее, жду, там же, в будущем.

Вот этюд на тему смерти. Или надежды? Всегда боялась затрагивать эту тему. А сейчас – все равно. Снова придумываю. В этом – вся. Вот и все.

Простилась со Славой. Навсегда? На всю свою тишину. Я ничего не знаю. Ничего не хочу. Понимаю, что тешу и лелею свою тоску, но поделать не в состоянии ничего. Где выход из этой пытки, пародирующей жизнь. Как безумно растрачиваю драгоценные минуты. «Ливнем буден загублен порыв». Я снова все поставила, только теперь не на любовь, а на душу. Снова ва-банк. Он окажется последним? В любом случае от исхода поединка зависят судьбы многих мира сего. Мира сего?