Барбаросса - Попов Михаил Михайлович. Страница 46

Рассвирепев, он кинулся на непобедимую дверь и стал кричать, колотя в нее кулаками и ногами:

– Я хочу видеть короля! Я хочу видеть короля! Здесь дело государственной важности!

Прошла неделя, прошла другая. Лейтенант продолжал свой бесплодный поединок с дверью и с тишиной, что скрывалась за ней.

– Я хочу видеть короля! – требовал он первые семь дней.

– Доложите обо мне королю, я Мартин де Варгас, лейтенант королевской пехоты! – такие заявления превалировали во время второй семидневки.

– Король хочет видеть меня, вас всех повесят, если вы ему не доложите! – заявлял он после двадцатого дня заключения.

Он прокричал, провопил, простонал эти сообщения и угрозы сотни раз, он срывал голос, переходил на шепот, но ничто не помогало. Ему не удалось даже увидеть лица четырехпалого существа, назначенного ему в бездушные охранники.

И однажды наступил такой день, когда он не подошел к двери, когда он не произнес ни звука. Не потому, что разуверился в своих попытках, он просто обессилел. Он лежал на ворохе гнилой соломы, смотрел на узенькую щель под потолком – единственное окно в камере – и тихо молился. Слова молитв путались у него в голове, чаще всего повторялась просьба отворить двери. Имелись в виду лейтенантом не двери камеры, но те, что могут быть открыты только Богом взыскующему человеческому разуму и алкающей человеческой душе.

Но случилось то, что случается часто в жизни: стоит обратить взор к небесам, как земные обстоятельства начинают оборачиваться в твою пользу.

Громыхнули засовы, завизжали вековые петли, и дверь, равнодушно принявшая тысячи отчаянных ударов лейтенантских кулаков, отворилась как бы сама собой. Так казалось лишь мгновение. Дверь все же раскрылась не сама собой – ее отворили люди с факелами и шпагами на боку. Они вошли и разогнали сырую склеповую полутьму светом трепещущего пламени.

Они задали лежащему на соломенной подстилке исхудавшему человеку вопрос, которого он ждал:

– Вы лейтенант Мартин де Варгас?

Он с усилием кивнул.

– Благословение Господу, следуйте за нами.

– Господу благословение, я не в силах.

– Помогите ему, господа.

В сем происшествии на самом деле не было ничего чудесного. Оно сложилось из двух вполне реальных обстоятельств. Причем к возникновению обоих лейтенант имел хоть и косвенное, но неотменимое отношение. Так что факт его освобождения нельзя назвать не только чудесным, но даже случайным.

Во-первых, о героическом, сообразительном и изобретательном лейтенанте поведал в своих устных докладах отцу Хавьеру генерал Тобарес. Настаивая на особом характере событий, приведших к потере Алжира, он в подтверждение своих слов привел лейтенанта. Мол, даже при наличии таких бойцов среди своих защитников город был обречен. Генерал гордился тем, что выдвинул этого офицера, и удивлялся, что он при всех своих способностях потерпел неудачу.

– Стало быть, противник в чем-то превзошел его, не так ли?

– Стало быть, так.

Отец Хавьер подробно расспросил генерала-неудачника об этом лейтенанте и перешел к выяснению собственно роли главного королевского инспектора. Он пытался разобраться в том, почему гениальный, хранившийся в полной тайне план оказался сорван, несмотря на героизм отдельных офицеров. Сеньор Тобарес только разводил руками. Разумного, хотя бы приблизительно убедительного объяснения у него не было.

– Клянусь всем святым, это какая-то мистика.

Монах кисло улыбнулся:

– Часто свое бессилие мы готовы объяснить скорее происками темных сил, чем собственной нерадивостью.

Сеньор Тобарес возмущенно покраснел, но покорно промолчал. Он уже начал понимать, что спасение из плена еще не конец его неприятностям.

Генерал оказался прав. Из угрюмой кельи въедливого монаха он отправился не в собственный дом на улице Бернанос, а в не менее угрюмую камеру в подвале дома отца Хавьера. Он не мог знать, что его соседом является бывший римский кардинал Антонио Колона, иначе счел бы себя отчасти польщенным.

Оставшись один, монах задумался об этом странном лейтенанте. Недурно было бы с ним поговорить. Судя по всему, пользы от беседы с ним можно ожидать больше, чем от беседы с его бывшим начальником.

Во-вторых, кардинал Хименес. В том смысле, что, оправившись от хвори и оказавшись при дворе молодого короля, он тоже услышал о Мартине де Варгасе. Причем от самого монарха. Его величеству сочли возможным донести, что какой-то офицер, запертый в городской тюрьме, вот уже несколько дней требует встречи с ним. Предчувствуя, что встреча с этим офицером может быть скорее неприятной, чем интересной, он перепоручил ее кардиналу. Не преминув, правда, сопроводить поручение шпилькой:

– Видит Бог, вам не впервой, ваше преосвященство, заниматься королевскими делами.

Карл намекал сразу на несколько вещей. На ту роль, которую играл кардинал в период предыдущего царствования, и на попытку оставить за собой эту же роль в период царствования нынешнего. Это выражалось в непрестанных попытках его преосвященства убедить короля, что необходимо перенести хотя бы часть военных усилий Испании из Северной Италии в Северную Африку. Аргументы, приводимые кардиналом Хименесом, не казались Карлу достаточно убедительными. В итальянских завоеваниях ему виделась и польза и слава, африканские же не могли принести ни того, ни другого. А подагрик кардинал продолжал настаивать. Настаивать и намекать, что он вот-вот предоставит его величеству все необходимые доказательства.

Король пока не чувствовал себя в силах полностью отстранить кардинала Хименеса от ведения дел, но предпринимал очевидные усилия по ограничению его вмешательства.

– Будьте все же кардиналом церкви Христовой, а не военным министром! – сказал он ему как-то. Правда, тут же попросил прощения.

Кардинал, прекрасно понимая свое положение, всячески торопил отца Хавьера с его расследованием. Именно из его кельи он рассчитывал получить доказательства, с помощью которых можно будет повернуть испанскую политику в единственно верном направлении.

Получив очередной королевский укол, он, не мешкая, помчался в старинный особняк с хорошо оборудованным подвалом.