Дарий - Поротников Виктор Петрович. Страница 3

Торопливо набросив на голову тонкое белое покрывало, Статира отогнула циновку, закрывавшую дверной проем, и покинула опочивальню. Она не взяла светильник, хотя в переходах огромного дома было уже довольно темно. В отличие от многих женщин, Статира не боялась темноты.

Усадьба Арсама круглыми пузатыми башнями и толстой глинобитной стеной, замыкающей жилые постройки в неправильный пятиугольник, больше напоминала крепость. Все здесь носило следы древности: и фундамент, осевший глубоко в землю, и потрескавшиеся от былых землетрясений стены, и даже развесистый корявый карагач, росший во дворе, словно безмолвный свидетель ушедших времен. Говорили, будто его посадили еще при прадеде Гистаспа.

Одна из башен непосредственно примыкала к мужской половине дома. Внутри башни находилась темница для провинившихся слуг.

Статира и сама порою любила с высоты башни полюбоваться протекающей под холмом рекой и тополиной рощей в низине. По вечерам за рекой в селении маспиев [15] можно было видеть отсветы кузнечных горнов, расположенных под открытым небом. Однако стука молотов по наковальням слышно не было, слишком велико было расстояние.

По витым каменным ступеням Статира уверенно поднялась наверх.

Дарий стоял у бойниц спиной к ней, но мигом обернулся, заслышав ее торопливые шаги.

Верхняя площадка башни была невелика, здесь могло поместиться не более шести человек. Зато высота башни равнялась семи человеческим ростам. Вознесенная на гребень холма, она считалась самой высокой точкой во всей округе.

– Я не помешала тебе? – спросила Статира, подходя к мужу и сбрасывая с головы покрывало.

Она с наслаждением подставила разгоряченное лицо прохладному дыханию еле заметного ветерка.

– Ничуть, – промолвил Дарий. И в подтверждение слов поцеловал жену в разрумянившуюся щеку.

Вершины гор, замыкавшие кромку горизонта на западе были окрашены желто-оранжевыми отблесками заката. В небе цвета ирисов уже показалась полная луна.

Статира, точно околдованная, не могла отвести глаз от погасшего светила, прячущегося за горизонт.

Дарий был не меньше восхищен красками затухающего дня и наступающей ночи, а также красноватым ликом выплывшей луны. Он обнял Статиру сзади, прижавшись щекой к ее распущенным по плечам мягким волосам. Молчание не тяготило их, напротив, лишь способствовало нежному единению и пониманию супругов.

Вскоре последний солнечный луч погас за горными хребтами – и сразу же на окрестности упала ночь.

Красный круг луны укрылся за бледными облаками. В мире воцарилась чудная успокаивающая тишина.

Дарий взглянул на лицо жены, стоявшей рядом. Яркие белки глаз Статиры маняще поблескивали в темноте, ее ласковые руки обвили шею Дарию. Тень от распущенных волос придавала чертам любимой женщины какую-то особенную обворожительность. Переполненный сладостною негою и волнением, Дарий наклонился, чтобы поцеловать Статиру.

Она с готовностью подставила ему свои уста.

В незапамятные времена, еще задолго до господства мидян, персидские племена, жившие в предгорьях Загроса [16], стали объединяться вокруг племени аншан, чтобы противостоять набегам ассирийцев. На горном плато был построен город Аншан, ставший столицей нового царства. Спустя какое-то время племена персов-кочевников, обитавшие на равнинах между горами и морем, тоже объединились в союз, во главе которого стояли цари из племени парсуаш. Так образовалось другое царство – Парсуа.

Вольнолюбивые персы сумели отстоять свою независимость от ассирийцев. Не подчинились они и эламским царям.

Дикие полчища скифов, ворвавшиеся в загросские долины с Великих восточных равнин, разрушили город Аншан. Династия царей Аншана прервалась, но название горной страны Аншан осталось. После нашествия скифов там наступил хаос, больше десятка местных князей непрерывно грызлись между собой, деля горные пастбища и стада скота.

Этим воспользовались правители соседнего царства Парсуа, после нескольких успешных походов подчинившие Аншан себе.

Первым царем объединенного царства стал Ахемен. По имени этого царя все его потомки стали именоваться Ахеменидами.

При внуках Ахемена вновь возрожденный Аншан отделился от царства Парсуа, и там воцарилась династия Патейхореев. Тогда же из союза персидских племен выделилось сильное племя карманиев, образовав собственное царство со столицей в городе Кармана. Вслед за карманиями возникли небольшие царства марафиев и панфиалеев.

Когда Мидия возвысилась при царе Киаксаре [17], разбившем скифов и сокрушившем могучую Ассирию, раздробленные персидские племена стали данниками мидян. Город Аншан, сопротивлявшийся особенно упорно, был вновь до основания разрушен – теперь уже мидянами.

Первый раз персы попытались сбросить владычество мидян при царе Ариарамне [18], сыне Камбиза и праправнуке Ахемена. Мидянам удалось подавить это восстание. Ариарамна был казнен. Царем над персами стал сын Ариарамны, Арсам, отец Гистаспа. Однако мидянам пришелся более по сердцу дядя Арсама, Кир, рожденный от мидянки. Поэтому Арсам был низложен, а трон Ахеменидов занял Кир, сын Камбиза.

Мидяне и представить не могли, что именно Кир сокрушит их господство в Азии и создаст державу еще более обширную, нежели мидийская.

Лишившись царской власти, Арсам никогда не держал зла на Кира. Во-первых, он понимал, что Кир стал царем персов волею мидян. Во-вторых, Кир показал себя мудрым правителем и талантливым полководцем. Арсам сознавал, что ему при всем желании было не под силу тягаться с Киром. И в-третьих, Кир не обделил почестями ни Арсама, ни его сына Гистаспа.

Вот почему, когда Кир пал в битве с массагетами [19] и кое у кого из персидской знати возникло желание вручить царскую тиару Арсаму в обход сыновей Кира, Арсам первый воспротивился этому. По его мнению, старший из сыновей Кира обладал всеми задатками великого правителя. И если Кир назначил Камбиза своим преемником, значит так и должно быть. Арсам оправдывал любые жестокости Камбиза по отношению к персидской знати, ибо понимал, что только страхом Камбиз мог удержать в повиновении родовитых князей, которые не могли забыть, что их деды когда-то были независимыми царями.

Но, очевидно, родовая знать не простила Камбизу его жестокости. Царские приближенные и предводители войска, по-видимому, избавились от Камбиза, чтобы возвести на трон его брата Бардию, отличавшегося более мягким нравом. А может, Бардия сам подстроил убийство Камбиза?

Такими мыслями терзался старый Арсам, перед тем как лечь спать.

Наконец, он вызвал к себе своего верного человека по имени Каргуш.

Каргуш был для Арсама и телохранителем, и лекарем, и предсказателем, и личным секретарем. В своей жизни (а Каргушу было без малого пятьдесят лет) он побывал и воином, и учеником жреца, и писцом в царской канцелярии, и сборщиком налогов. Причем собирал Каргуш и особую дань за лекарственные травы, впервые введенную Киром. Тогда-то Каргуш и поднаторел в искусстве врачевания, по долгу службы общаясь с врачами, коих было немало при царском дворе.

После смерти Кира Каргуш попал в немилость к Камбизу, и лишь заступничество Арсама спасло ему жизнь. С той поры Каргуш был неразлучен со своим спасителем. Он сам и его семья жили в доме Арсама.

Каргуш, полагая, что Арсам вызвал его, мучаясь очередным приступом болей в пояснице, пришел в опочивальню с целебными мазями. К удивлению Каргуша, Арсам заговорил с ним совсем о другом:

– Завтра поутру я отправляюсь в Экбатаны. Бардия, согласно обычаю, желает произнести перед знатью свою тронную речь. Ты поедешь со мной, мой верный Каргуш. Тебе хочу я поручить дело трудное и опасное. Нужно втихомолку, без обиняков, вызнать у людей, тех, что находились с царским войском в Египте, истинную причину смерти Камбиза. В слухи о том, будто Камбиз упал с лошади и сломал себе позвоночник, я не верю.