Талтос - Райс Энн. Страница 72
– Так в чем же там было дело?
– Ну, Райен, ты всегда остаешься верным самому себе. Ты до самой смерти не рискнешь произнести даже имя Лэшера. – И снова она принялась неудержимо смеяться.
Мэри-Джейн хохотала и хохотала, словно все знала. Нет ничего смешнее, чем человек, смеющийся над шуткой, – смешнее его может быть только тот, у которого не прорежется даже и следа улыбки, который вместо этого будет смотреть на вас с неописуемой яростью.
– Не притрагивайся к ящикам, – торжественно произнес Райен. – Они принадлежат только Роуан! Но есть нечто такое, что я должен сказать тебе… Речь о Майкле… Я кое-что нашел в генеалогических записях среди тех бумаг. Мэри-Джейн, пожалуйста, сядь и ешь свой ужин.
Мэри-Джейн молча повиновалась.
– Правильно, речь о генеалогии, – сказала Мона. – Вау, быть может, Лэшер знал что-то такое, чего мы не знаем?! Мэри-Джейн, генеалогия не просто увлечение этой семьи, а навязчивая идея. Райен, твои четыре минуты уже почти истекли.
– О чем ты?
Она захохотала снова. Он должен был уйти. К горлу снова подступала тошнота. И вольно же ей было так неудержимо смеяться.
– Я знаю, что ты собираешься сказать! – сообщила Мэри-Джейн, снова соскочив со стула, словно столь серьезные беседы она непременно должна была вести стоя. – Ты собираешься сказать, что Майкл Карри тоже из рода Мэйфейр. Я говорила тебе!
Лицо Райена мгновенно превратилось в безжизненную маску.
Мона выпила четвертый стакан молока. Она покончила со своей порцией риса и, подняв блюдо, сняла с него крышку и положила себе на тарелку целую горку испускающих пар рисовых зерен.
– Райен, перестань глазеть на меня, – сказала она. – Так что там насчет Майкла? Неужели Мэри-Джейн права? Мэри-Джейн заявила, что Майкл из рода Мэйфейр, едва взглянув на него.
– Так и есть, – объявила Мэри-Джейн. – Я увидела сходство сразу же. Вы знаете, на кого он похож? Он похож на оперного певца.
– На какого оперного певца? – спросил Райен.
– Да, на какого?
– На Тирона Макнамару, фотографии которого есть у Беатрис. Вы это знаете? Те гравюры у нее на стене? Отца Джулиена? Ну, Райен, быть может, он твой прадед. Я видела множество таких родственников в генеалогической лаборатории. Ирландцев, быть может. Ты никогда не замечал ничего такого? Конечно, ты не видел, ведь тогда бы у всех вас была ирландская кровь, французская кровь…
– И датская кровь, – заметил Райен сдавленным, тихим голосом.
Он взглянул на Мону, а затем обернулся к Мэри-Джейн.
– Я должен идти.
– Постой секунду! Это правда? – потребовала ответа Мона. Она проглотила рис и запила его молоком. – Это именно то, что ты собирался сказать мне? Майкл – из Мэйфейров?
– Там есть упоминание, – сказал Райен, – в тех бумагах, и, очевидно, они имеют недвусмысленное отношение к Майклу.
– Черт подери, ты сам в это не веришь, – сказала Мона.
– Вы все та-а-ак бесподобно родственны! – протянула Мэри-Джейн. – Это как в королевской семье. А здесь восседает сама царица.
– Боюсь, ты права, – улыбнулся Райен. – Мона, ты принимала лекарство?
– Конечно нет. Чтобы я сама травила свою дочь?
– Так, выбора у меня не осталось, я ухожу, – сказал он. – Постарайтесь вести себя прилично. Помните, дом окружен охранниками. Я не желаю, чтобы вы выходили на улицу. И пожалуйста, не выводите из себя Эухению!
– Чудище несуразное! – отозвалась Мона. – Не уходи. Ты украшение вечера. Что значит «не выводите из себя Эухению!»
– Когда придешь в себя, пожалуйста, позвони мне. А что, если родится мальчик? Надеюсь, ты не собираешься рисковать жизнью младенца для определения его пола?
– Он, конечно, не мальчик, глупый, – сказала Мона. – Это девочка, и я уже назвала ее Морриган. Я позвоню тебе. Ладно?
И он унесся дальше, поспешно, но совершенно бесшумно. Примерно так же спешат няни или доктора.
– Не прикасайтесь к тем бумагам, – напомнил он из кладовой дворецкого.
Мона расслабилась и глубоко вздохнула. Райен – последний взрослый, которому было предписано наблюдать за ними, насколько ей было известно. А что там о Майкле?
– Боже, ты думаешь, это правда? Эй, Мэри-Джейн, когда мы здесь закончим, пойдем наверх и посмотрим эти бумаги.
– Ох, Мона, я не знаю. Ведь он говорил о бумагах Роуан. Разве он не запретил заглядывать в них? Мона, хочешь немного сметанного соуса? Не хочешь цыплят? Это лучшие цыплята, которых я когда-либо готовила.
– Сметанный соус! Ты не говорила, что это был сметанный соус. Морриган не хочет мяса. Послушай, я имею право посмотреть эти бумаги. Если он писал это, если он оставил какие-нибудь заметки…
– Кто он?
– Лэшер. Ты знаешь, кто он. Только не говори, что бабушка не рассказывала тебе.
– Она рассказывала мне, все правильно. А ты веришь в него?
– Верить в него, куколка? Ведь он чуть не напал на меня. Я чудом не стала одной из его жертв, так же как моя мать, тетя Гиффорд и все те бедные умершие женщины из семьи Мэйфейр. Разумеется, я верю в него, почему он…
Она поймала себя на том, что указывает на сад, в направлении дерева. Нет, не следует говорить ей об этом, она поклялась Майклу никогда не рассказывать никому о похороненных там и о той другой, невинной Эмалет, которая должна была умереть, хотя никогда ничего дурного никому не сделала.
«Не ты, Морриган, ты не беспокойся, моя девочка, моя малышка!»
– Долгая история, нет времени на нее, – сказала Мона.
– Я знаю о Лэшере, – сказала Мэри-Джейн. – Знаю, что случилось. Бабушка рассказала мне. Другие не говорили прямо, что он убивал женщин. Они только сказали, что бабушка и я должны уехать в Новый Орлеан и оставаться там с кем-нибудь из родственников. Мы не послушались, но с нами ничего не случилось! Ну а ты знаешь? Мона пожала плечами и покачала головой.
– Это могло стать ужасной ошибкой, – сказала она. «Сметанный соус удивительно хорош с рисом… Почему вся эта пища белая, Морриган?
«Деревья были усыпаны яблоками, и у них была белая мякоть, и клубни, и корни, которые мы выкапывали из земли, были белыми, и это был рай». Ох, но взгляни на звезды. Был ли когда-то безупречный мир по-настоящему безупречным или каждый день возникали все новые ужасные угрозы природы и все разрушалось так, как разрушено теперь? Если ты живешь в страхе, какое значение имеет все это…»
– В чем дело, Мона? – спросила Мэри-Джейн. – Эй, перестань расстраиваться из-за этого!
– Да нет, ничего, все в порядке, – покачала головой Мона. – Я только что увидела мимолетный сон; он промелькнул передо мной как вспышка, там, в саду. У меня был потрясающий разговор с кем-то. Знаешь, Мэри-Джейн, люди должны получать воспитание, чтобы они могли понимать друг друга. Тебе ясно, что я имею в виду? Вот посмотри, прямо сейчас ты и я – мы обе – обучаем друг друга взаимопониманию. Ты улавливаешь мою мысль?
– О да, конечно, и затем ты поднимаешь трубку телефона, и звонишь мне в Фонтевро, и говоришь: «Мэри-Джейн, ты мне нужна!» И я тут же вскакиваю, бросаюсь в свой пикап, включаю зажигание – и вот я у тебя дома.
– Да, все так, я действительно именно это сейчас имею в виду; ты знаешь все обо мне, а я – о тебе. Это был счастливейший сон, который я когда-либо видела. Это было такое… такое счастливое сновидение. Мы все танцевали. Костер был такой большой, что в обычной обстановке я бы испугалась. Но в этом сновидении я была свободна, просто совершенно свободна. Мне не нужно было заботиться ни о чем. Нам нужно еще одно яблоко. Не пришельцы изобрели смерть. Это бессмысленная выдумка, но можно понять, почему все думают, что они… ну, вроде бы все зависит от перспективы, и если ты не уверен в концепции времени, если ты не понимаешь относительность времени, как понимают это сборщики урожаев или сельскохозяйственные рабочие, то, возможно, те, кто живет в райских тропиках, даже не развивают отношений такого вида, потому что для них не существует циклических времен года. Игла воткнута в ясное небо. Ты знаешь, что я имею в виду?