Вампир Арман - Райс Энн. Страница 108

Почему же я так долго занимался самообманом? Разве я не видел те русские степи, те спаленные города? Ведь вся Европа могла пасть под силой Чингисхана. Подумай о великих английских соборах, превращенных в груды камней самонадеянным королем Генрихом.

Подумай о книгах народа майя, брошенных в огонь испанскими священниками. Инки, ацтеки, ольмеки – все эти народности ушли в небытие...

Цепь кошмаров, кошмар за кошмаром, и так было всегда, и больше притворяться я не могу. Когда я вижу, как миллионы погибают в газовых камерах по прихоти маньяка-австрийца, когда я вижу, как истребляют под корень африканские племена, забивая реки разбухшими трупами, когда я вижу, как бушующий голод охватывает целые страны в век изобилия для обжор, я не могу продолжать верить в эти пошлости.

Не знаю, какое конкретно событие разбило мой самообман. Не знаю, какой конкретно ужас сорвал маску с моей лжи. Были ли это миллионы голодающих на Украине, запертые в собственной стране по воле диктатора, или же пришедшие за ними тысячи людей, погибшие, когда в небеса над степью изверглась ядерная отрава, защиты от которой им не предоставило то самое правительство, что заставляло их голодать? Были ли это монастыри благородного Непала, цитадели медитации и милосердия, простоявшие тысячи лет, более старые, чем я и моя философия, уничтоженные армией алчных, хватких милитаристов, развязавших безжалостную войну с монахами в шафранных одеждах, бесценные книги, брошенные в огонь, древние колокола, расплавленные, чтобы никогда больше не призывать кротких людей к молитве? А случилось это всего за два десятилетия до этого самого часа, пока народы Запада танцевали на дискотеках и лакали коктейли, небрежно сокрушаясь между собой по поводу бедного, несчастного далай-ламы и переключая телевизионный канал.

Не знаю, кто именно – китайцы, японцы, камбоджийцы, евреи, украинцы, поляки, русские, курды. О Господи, этой песне нет конца. У меня не осталось веры, у меня не осталось оптимизма, у меня не осталось твердых убеждений в плане логики и этики. Мне не за что было упрекнуть тебя, когда ты встал на ступенях собора, протягивая руки к своему всезнающему и всемогущему Богу.

Я ничего не знаю, потому что я знаю слишком много, но понимаю очень мало и никогда не пойму. Но и ты, и все, кого я знал, научили меня, что любовь есть необходимость, как дождь необходим цветам и деревьям, как пища – голодным детям, как кровь – голодным хищникам и падальщикам, то есть нам. Нам нужна любовь, и любовь, как ничто другое, может заставить нас забыть и простить любое зверство.

Поэтому я извлек их из прославленного, манящего перспективами современного мира с толпами больных и отчаявшихся. Я извлек их оттуда и отдал им единственную силу, которой обладаю, и сделал это ради тебя. Я дал им время, время, чтобы, возможно, найти ответ, которого живые смертные могут никогда не узнать.

Вот и все. Я знал, что ты будешь кричать, я знал, что ты будешь страдать, но при этом я знал, что ты примешь их и, когда все кончится, будешь их любить, я знал, что они тебе отчаянно нужны. Вот ты и воссоединился... со змеем, львом и волком, и они намного выше худших из людей, проявивших себя в эти времена колоссальными чудовищами, они вольны осторожно питаться миром Зла.

Повисла пауза.

Я долго думал, прежде чем заговорить. Сибил прекратила играть, я знал, что она волнуется за меня, что я нужен ей, я чувствовал, чувствовал сильный толчок ее вампирской души. Придется пойти к ней, и скоро. Но я остановился, чтобы произнести еще несколько слов:

– Тебе следовало бы доверять им, Мастер, тебе следовало позволить им воспользоваться своим шансом. Что бы ты ни думал о мире, ты должен был дать им время. Это был их мир и их эпоха.

Он покачал головой, как будто разочаровался во мне, немного устало, словно он давно уже разрешил для себя все эти вопросы – возможно, еще до моего вчерашнего появления. Казалось, он хочет выкинуть это из головы.

– Арман, ты навсегда останешься моим сыном, – сказал он с великим достоинством. – Все, что есть во мне волшебного и божественного, связано с человеческим, так было всегда.

– Ты должен был дать им возможность прожить свой час. Никакая моя любовь не могла подписать им смертный приговор или допустить в наш странный, необъяснимый мир. По твоим оценкам, мы, может быть, и не хуже людей, но ты мог бы и сдержать свое слово. Мог бы оставить их в покое.

Достаточно.

К тому же появился Дэвид. Он принес копию расшифровки, над которой мы работали, но не это его волновало. Он приблизился к нам медленно, явно возвещая о своем присутствии, давая нам возможность замолчать, что мы и сделали.

Я повернулся к нему, не в состоянии сдерживаться.

– Ты знал, что это произойдет? Ты понял, когда это случилось?

– Нет, – торжественно ответил он.

– Спасибо.

– Ты нужен им, твоим детям, – добавил Дэвид. – Мариус может быть создателем, но они всецело твои.

– Знаю, – сказал я. – Я иду. Я сделаю все, что нужно. – Мариус протянул руку и дотронулся до моего плеча. Вдруг я осознал, что его выдержка находится на грани срыва. Когда он заговорил, его голос дрожал и звенел от чувства.

Ему ненавистна была буря в душе, моя печаль лишила его самообладания. Я прекрасно это понимал. Удовлетворения мне это не принесло.

– Ты меня презираешь – возможно, ты прав. Я знал, что ты будешь плакать, но в некотором глубинном смысле я неправильно судил о тебе. Я кое-чего в тебе не понял. Может быть, я никогда не понимал.

– Чего же, Мастер? – ядовито спросил я.

– Ты любил их самоотверженной любовью, – прошептал он. – Все их странные недостатки, дикие пороки не компрометировали их в твоих глазах. Ты любил их, возможно, с большим уважением, чем я... чем я любил тебя.

Он выглядел потрясенным.

Я мог только кивнуть. Я вовсе не был уверен, что он прав. Моя потребность в них никогда не подвергалась проверке, но я не собирался ему об этом рассказывать.

– Арман, – сказал он, – ты же понимаешь, ты можешь оставаться здесь сколько хочешь.

– Хорошо, потому что, наверное, придется, – ответил я. – Им здесь нравится, а я устал. Поэтому большое тебе спасибо.

– Еще кое-что, – продолжал он, – и я говорю от чистого сердца.

– Что, Мастер?

Дэвид встал рядом, чему я очень радовался, так как он служил своего рода сдерживающим фактором для моих слез.

– Я искренне не знаю ответа и спрашиваю тебя со всем смирением, – сказал Мариус. – Увидев Плат, что ты увидел на самом деле? Нет, я не спрашиваю, был ли то Христос, был ли то Господь, было ли то чудо. Я хочу знать следующее. Там было пропитанное кровью лицо существа, положившего начало религии, виновной в таком количестве насилия, которого не знало ни одно вероисповедание мира. Пожалуйста, не злись на меня, а лишь объясни. Что ты увидел? Просто потрясающее напоминание о твоих иконах? Или же на самом деле оно действительно было пропитано любовью, а не кровью? Объясни. Мне искренне хотелось бы знать, кровь это или любовь.

– Ты задаешь старый и простой вопрос, – сказал я, – а в моем настоящем положении я совсем ничего не знаю. Тебе интересно, как он мог стать моим Господом, учитывая твое описание мира, твои знания Евангелий и заветов, изданных во имя его. Тебе интересно, как я мог поверить во все это, когда ты в это не веришь. Я прав?

Он кивнул.

– Да, мне интересно. Потому что я тебя знаю. И знаю, что вера – это как раз то, чем ты просто не обладаешь.

Эти слова меня потрясли. Но я мгновенно понял, что он не ошибся. Я улыбнулся. Внезапно я ощутил прилив трагического, волнующего счастья.

– Что ж, я понял, о чем ты говоришь, – начал я. – И я дам тебе свой ответ. Я увидел Христа. Некий кровавый свет. Личность, человека, силу – я почувствовал, что узнал его. И он не был Господом Богом, Отцом Всемогущим, он не был создателем вселенной и всего мира. Он не был Спасителем, он не был тем, кто явился ради искупления грехов, начертанных в моей душе до моего рождения. Он не был вторым лицом Святой Троицы, он не был теологом, вещающим со Святой горы. Для меня он был не таким. Для других – может быть, но не для меня.