Вампир Арман - Райс Энн. Страница 109

– Так кем же он был, Арман? – спросил Дэвид. – Я записал твою историю, полную чудес и страданий, но я так и не понял. Какова концепция Господа, которую ты вкладываешь в это слово?

– Господь, – повторил я. – Это не то, что ты думаешь. Это произносится с интимностью, с теплотой. Это тайное, священное имя. Господь...

Я сделал паузу, а потом продолжил:

– Да, он – Господь, но лишь потому, что он является символом понятия бесконечно более доступного, бесконечно более значительного, чем правитель, король или властелин.

Я снова заколебался, подыскивая подходящие слова, раз уж они вели себя так искренне.

– Он был... моим братом, – сказал я. – Да. Вот кем он был, моим братом, символом всех братьев, и поэтому в его основе лежит только любовь. Вы относитесь к этому с презрением. Вы смотрите на меня с неодобрением. Но вам не постичь сложность того, кем он является на самом деле. Это легко почувствовать, но нелегко увидеть. Он был таким же человеком, как я. И, может быть, для многих из нас, для миллионов другого понятия просто не существовало! Все мы – чьи-то сыновья и дочери, и он был чьим-то сыном. Он был человеком, не важно, Богом или нет, он страдал и считал, что делает это ради того, что казалось ему чистым, универсальным добром. И тем самым его кровь могла быть и моей кровью. Ведь иначе и быть не может. И, возможно, для тех, кто мыслит, как я, в этом и заключается источник его величия. Ты сказал, что я не обладаю верой. Не обладаю. Верой в титулы, в легенды, в иерархии, созданные такими же людьми, как мы. Сам он не определял иерархию, нет. Он сам и был сутью. В нем я увидел величие по очень простым причинам! Его существо состояло из плоти и крови! Оно может быть и хлебом и вином, чтобы накормить целую землю. Вам этого не понять. Не получится. В вашем поле зрения плавает слишком много лжи о нем. Я видел его до того, как услышал о нем все эти истории. Я видел его, глядя на иконы в своем доме, видел, когда рисовал его. Тогда я даже не знал всех его имен. Я не могу не думать о нем. Никогда не мог. И никогда не смогу.

Больше мне сказать было нечего.

Они очень удивились, но отнеслись к моим речам без особенного уважения, скорее всего воспринимая неправильно каждое слово. Откуда мне было знать? В любом случае, что бы они ни чувствовали, это не имело абсолютно никакого значения. Ничего хорошего в том, что они задали мне свои вопросы, что я так старался раскрыть им свою истину, не было. Мысленно я видел старую икону, которую мать принесла мне в тот снежный день. Воплощение. Их философия такого не объяснит. Я задумался. Может быть, весь ужас моей жизни сводился к тому, что, что бы я ни делал, куда бы я ни шел, я всегда понимал. Воплощение. Кровавый свет.

Мне хотелось, чтобы теперь они оставили меня в покое.

Меня ждала Сибил, что намного важнее, и я пошел заключить ее в объятия.

Много часов проговорили мы, Сибил, Бенджи и я. Пандора, ужасно расстроенная, но ни словом не дававшая это понять, пришла к нам, чтобы поддержать легкомысленную, веселую беседу. Позже к нам присоединился Мариус, а потом и Дэвид.

Мы собрались в круг на траве, под звездами. Ради молодежи я старался выглядеть храбрым, и мы заговорили о прекрасных вещах, о местах, куда мы отправимся, о чудесах, увиденных Мариусом и Пандорой. Время от времени мы начинали спорить о всяких пустяках.

Часа за два до рассвета мы разошлись, Сибил забралась глубоко в сад и с величайшим вниманием рассматривала по очереди каждый цветок. Бенджи обнаружил, что может читать со сверхъестественной скоростью, и переворачивал библиотеку вверх дном, чем произвел на всех большое впечатление.

Дэвид, устроившись за письменным столом Мариуса, исправлял опечатки и сокращения в расшифровке, усердно редактируя копию, сделанную им для меня.

Мы с Мариусом сидели совсем рядом, плечом к плечу, прислонившись к тому самому дубу. Мы не разговаривали. Мы наблюдали за окружающим, может быть, слушали одну и ту же песнь ночи. Я хотел, чтобы Сибил еще поиграла. Я не помнил, чтобы она так долго не играла, и мне очень хотелось послушать, как она заново сыграет сонату.

Первым необычный звук услышал Мариус, он встревоженно выпрямился, но передумал и опять прислонился к стволу рядом со мной.

– Что случилось? – спросил я.

– Просто какой-то шум. Я не смог... не смог его определить, – сказал он и прислонился ко мне плечом, как раньше.

Практически одновременно Дэвид оторвал взгляд от работы. Появилась Пандора – она медленно, но настороженно двигалась к одной из освещенных дверей.

Теперь и я расслышал тот звук. И Сибил, поскольку она тоже взглянула по направлению к воротам сада. Даже Бенджи в результате соблаговолил его заметить: он отложил книгу на середине фразы и зашагал, сурово нахмурившись, к двери, чтобы оценить ситуацию и взять ее под контроль.

Сначала мне показалось, что меня подводит зрение, но очень быстро я опознал фигуру, возникшую за воротами. Знакомая рука неловко открыла их и тихо притворила вновь.

При приближении он хромал. Точнее говоря, он походил на усталого, отвыкшего от движения человека. Он вышел на свет, падавший у наших ног на траву. Я был потрясен. О его намерениях никто не подозревал. Никто не двигался. Это был Лестат, в лохмотьях, грязный, как на полу часовни. Насколько я мог судить, его разум не исторгал ни единой мысли, а глаза казались мутными, полными изнурительного удивления. Он остановился, глядя перед собой, и когда я поднялся на ноги, чтобы его обнять, приблизился ко мне и зашептал на ухо.

Он говорил неверным, слабым от отсутствия практики голосом, очень тихо, и его дыхание касалось моей кожи.

– Сибил, – сказал он.

– Да, Лестат. Что? Что Сибил? Скажи мне. – Я сжал его руки так крепко и любяще, как только смог.

– Сибил, – повторил он. – Как ты думаешь, если ты ее попросишь, она сыграет мне сонату? «Аппассионату»?

Я отодвинулся и заглянул в его неясные, сонные голубые глаза.

– О да, – сказал я, едва дыша от возбуждения и нахлынувшего чувства. – Лестат, я уверен, что сыграет. Сибил!

Она уже повернулась. Она в изумлении следила, как он медленно пересек лужайку и вошел в дом. Пандора отошла, уступая ему дорогу, и мы в почтительном молчании наблюдали, как он садится у рояля, спиной к правой передней ножке, подтягивает повыше колени, устало кладет голову на скрещенные руки и закрывает глаза...

– Сибил, – попросил я, – ты ему сыграешь? «Аппассионату», еще раз, пожалуйста, если можно...

И конечно, она заиграла...