Сын Америки - Райт Ричард. Страница 71

– До свидания, шеф.

Биггер, уничтоженный и опустошенный, соскользнул с койки на пол. Он услышал удаляющиеся шаги. Дверь отворилась и захлопнулась снова. Он был один, безнадежно, непоправимо один. Он повалился ничком и заплакал, недоумевая, какая сила распоряжается им, почему он здесь.

Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он твердо стоял на ногах и держал в руках всю свою жизнь, взирая на нее недоуменно и тревожно. Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он пробивался вперед, всеми своими крохотными силенками напирая на мир, слишком большой и слишком неприступный для него. Он лежал на холодном полу и плакал; но на самом деле он со страстным упорством нащупывал среди хаоса явлений путь туда, где он предчувствовал источник благодатной влаги, способной утолить жажду его сердца и разума.

Он плакал оттого, что снова доверился своим чувствам, и снова они обманули его. Откуда явилась у него эта потребность объяснить, открыть свои чувства? Почему он не прислушался к тем откликам, которые эти чувства рождали в чужих сердцах? Было время, когда он слышал отклики, по всегда они звучали так, чти он, негр, не мог ни понять их, ни принять, не унизив себя перед лицом того мира, в котором он впервые себя обрел. Он боялся и ненавидел проповедника, потому что проповедник советовал ему склониться и просить о милосердии, но, как бы ни нуждался он в милосердии, гордость никогда не допустит его до этого, никогда, покуда он жив, покуда светит солнце. А Джан? А Макс? Они советовали ему верить в самого себя. Однажды он уже попробовал последовать безоговорочно тому, что подсказывала ему его жизнь, не останавливаясь даже перед убийством. Он опорожнил сосуд, наполненный для него жизнью, и не встретил смысла, которого искал. Сейчас сосуд снова полон, и снова нужно его опорожнить. Но только не слепо на этот раз! Он чувствовал, что не может теперь сделать ни одного движения, повинуясь только внутреннему велению своих чувств; чувствовал, что теперь, для того чтобы действовать, ему нужен свет.

Постепенно его рыдания стихли – не потому, что он успокоился, но потому, что у него иссякли силы, – и он перевернулся на спину и стал смотреть в потолок. Он сознался, и теперь смерть вплотную придвинулась к нему. Как же ему встретить эту смерть на глазах у толпы белых, жаждущих смертью расквитаться с ним за то, что он бросил им в лицо всю обиду человека, у которого черпая кожа? Как может теперь он в смерти победить?

Он вздохнул, поднялся с пола, лег на койку и долго лежал так, не то бодрствуя, не то дремля. Потом дверь отворилась, четыре полисмена вошли и окружили койку, один тронул его за плечо.

– Вставай, малый.

Он сел и обвел их вопрошающим взглядом.

– Пойдешь опять к коронеру.

Они защелкнули наручники на его запястьях и повели его через коридор к дожидающемуся лифту. Дверцы захлопнулись, и он провалился вниз, в пространство, стоя между четырьмя рослыми молчаливыми людьми в синих мундирах. Лифт остановился, дверцы распахнулись, он увидел бушующую толпу и услышал шум голосов. Его повели по узкому проходу в толпе.

– А, сволочь!

– Смотри, какой черный!

– Убить его!

Сильный удар в висок сбил его с ног. Лица и голоса исчезли. В голове застучала боль, правая половина лица онемела. Он поднял локоть, заслоняясь, но его рывком заставили встать и идти дальше. Когда в глазах у него прояснилось, он увидел, что полисмены оттесняют от него худощавого белого мужчину. Крики слились в оглушительный рев. Впереди какой-то белый человек стучал по столу куском дерева, похожим на молоток.

– Тише! Или я всех, кроме свидетелей, удалю из зала!

Шум утих. Полисмен подтолкнул Биггера к деревянному креслу. От стены до стены простиралась сплошная масса белых лиц. Кругом с дубинками в руках стояли полисмены, краснолицые и суровые, расправив квадратные плечи, поблескивая серебряными бляхами на груди, зорко глядя по сторонам голубыми и серыми глазами. Справа от человека за столом, по трое в ряд, сидели в креслах шесть человек, держа на коленях пальто и шляпы. Биггер огляделся и увидел еще столик, на котором были сложены кучкой белые кости; рядом лежало его письмо, придавленное склянкой с чернилами. Посреди стола лежало еще несколько листов бумаги, скрепленных металлической скрепкой; это было его подписанное признание. Мистер Долтон, бледный, седой, тоже был здесь; а рядом с ним сидела миссис Долтон, прямая и неподвижная, с лицом, как всегда доверчиво приподнятым кверху и отклоненным вбок. Потом он увидел сундук, в который он с таким трудом втиснул тело Мэри, сундук, который он тащил по лестнице вниз и потом возил на вокзал. А еще, да, еще там было почерневшее лезвие топора и маленький круглый кусочек металла. Биггер почувствовал чью-то руку на своем плече и оглянулся; Макс улыбался ему:

– Ничего, Биггер, ничего. Говорить вам здесь не придется. И это все будет недолго.

Человек за столом опять постучал:

– Есть ли здесь кто-либо из родственников покойной, кто мог бы дать нам сведения о ее семье?

По залу прошел ропот. Какая-то женщина торопливо встала со своего места, подошла к миссис Долтон, взяла ее под руку, вывела вперед и усадила в кресло справа от человека за столом, лицом к тем шестерым. Это, верно, миссис Паттерсон, подумал Биггер, вспомнив компаньонку миссис Долтон, о которой говорила Пегги.

– Прошу вас поднять правую руку.

Хрупкая, восковая рука миссис Долтон нерешительно потянулась вверх. Человек за столом спросил миссис Долтон, обещает ли она в своих показаниях говорить правду, всю правду и одну только правду во имя господа бога, и миссис Долтон отвечала:

– Да, сэр, обещаю.

Биггер старался казаться равнодушным, чтобы публика не могла заметить в нем ни тени страха. Нервы у него были натянуты до предела; он внимательно вслушивался в слова слепой. Отвечая на вопросы, миссис Долтон рассказала, что ей пятьдесят три года, что она живет на бульваре Дрексель, 4605, что она бывшая школьная учительница и что она жена Генри Долтона и мать Мэри Долтон. Когда перешли к вопросам, непосредственно касавшимся Мэри, все в зале, не вставая с мест, подались вперед. Миссис Долтон сказала, что Мэри было двадцать три года, что она была не замужем; что ее жизнь застрахована на тридцать тысяч долларов, что она обладала недвижимым имуществом, оцениваемым примерно в четверть миллиона, и до дня своей смерти сохраняла полную платежеспособность. Голос миссис Долтон звучал слабо и напряженно, и, слушая ее, Биггер думал о том, насколько у него хватит сил. Лучше бы он тогда встал во весь свой рост под блуждающими лезвиями света и его изрешетили бы пулями. По крайней мере он отнял бы у них это развлечение, эту потеху, эту охотничью забаву.

– Миссис Долтон, – сказал человек за столом, – мне чрезвычайно неприятно беспокоить вас всеми этими вопросами. Но я – коронер и должен получить все необходимые сведения для того, чтобы установить личность убитой…

– Я вас слушаю, сэр, – прошептала миссис Долтон.

Осторожными движениями коронер взял с соседнего столика кусочек почерневшего металла; потом он повернулся лицом к миссис Долтон, шагнул к ее креслу и остановился. В зале было так тихо, что Биггер слышал скрип половиц под ногами коронера.

Подойдя к миссис Долтон вплотную, он бережно взял ее руку и сказал ей:

– Я кладу вам в руку металлический предмет, извлеченный полицией из кучи золы в котельной вашего дома. Миссис Долтон, прошу вас самым тщательным образом ощупать этот предмет и сказать мне, держали ли вы его уже когда-нибудь в руках.

Биггер хотел отвести глаза, по по мог. Он следил за выражением лица миссис Долтон; он видел, как задрожала рука, державшая почернелый кусочек металла. Он резко повернул голову. Какая-то женщина громко заплакала. В зале поднялся гул. Коронер поспешно отступил назад и застучал по столу костяшками пальцев. Тотчас же водворилась тишина, только женщина все еще всхлипывала. Биггер снова перевел глаза на миссис Долтон. Она теперь обеими руками нервно теребила кусочек металла; вдруг у нее затряслись плечи – она плакала.