Сын Америки - Райт Ричард. Страница 76

– Сюда!

Его вывели парадным ходом на улицу. Желтое солнце заливало тротуары и дома. Вся мостовая была забита народом. Дул резкий ветер. Среди общего крика и воя он улавливал отдельные выкрики:

– …пустите его…

– …сделайте с ним то, что он с девушкой сделал.

– …отдайте его нам…

– …живьем сжечь эту черную обезьяну…

Для него расчистили узкий проход и повели его к автомашине, ожидавшей посреди мостовой. Куда он ни смотрел, везде стояли белые люди в синих мундирах, с отливающими серебром бляхами на груди. Его втиснули на заднее сиденье, вместе с двумя полисменами, к которым он был прикован за руки. Запыхтел мотор. Он увидел впереди другую машину, которая круто взяла с места и понеслась по солнечной улице, давая резкие гудки. За ней тронулась другая. Потом еще четыре. Наконец дошла очередь и до той, в которой он сидел. Позади он тоже слышал пыхтенье моторов и вой сирен. Он смотрел в окно, но не узнавал домов, мимо которых они ехали. По обеим сторонам мелькали белые лица с разинутыми ртами. Понемногу он начал ориентироваться. Сирены выли так пронзительно, что его как будто несло вперед волной звуков. Машина свернула на Стэйт-стрит. На Тридцать пятой улице все кругом стало знакомым. На Тридцать седьмой он вспомнил, что в двух кварталах отсюда находится его дом. Что делают сейчас его мать, и брат, и сестра? Где Джек, и Джо, и Гэс? Шины свистели на гладком асфальте. На каждом углу стоял полисмен, пропускавший машины без задержки. Куда его везут? Может быть, он будет сидеть в тюрьме на Южной стороне? Может быть, его везут в полицейский участок Гайд-парка? Они доехали до Сорок седьмой улицы и свернули на восток, к Коттедж Гроув-авеню. На углу бульвара Дрексель они снова свернули на север. Он наклонился вперед и замер. На этой улице жил мистер Долтон. Что они хотят делать? Машины замедлили ход и остановились у ворот знакомого особняка. Зачем его сюда привезли? Он взглянул на лица полисменов, сидевших с ним рядом; они молча смотрели прямо перед собой. Вдоль тротуаров, впереди и сзади, цепью стояли полисмены с револьверами наготове. Все окна соседних домов были полны белых лиц. Из ворот и подвалов выбегали люди и спешили к особняку. Полисмен с золотой бляхой на груди подошел к машине, распахнул дверцу, мельком глянул на Биггера и повернулся к шоферу:

– Давайте, ребята, вытаскивайте его.

Его вывели на тротуар. Густая плотная толпа уже стояла на тротуарах, в подворотнях, в палисадниках, за спинами полисменов. Он услышал, как один белый мальчик крикнул:

– Этот черномазый убил мисс Мэри!

Его повели во двор, заставили подняться по ступеням крыльца; с минуту он стоял перед парадной дверью дома Долтонов, той самой дверью, у которой он так смиренно ожидал с кепкой в руке почти неделю тому назад. Дверь отворилась, его повели по коридору вглубь и потом на второй этаж, к комнате Мэри. Ему вдруг не хватило воздуху. Зачем они привели его сюда? Снова пот прошиб его с головы до ног. Надолго ли хватит у него сил, не упадет ли он опять в обморок? Его втолкнули в комнату. Она была полна вооруженных полисменов и репортеров с аппаратами наготове. Он огляделся; комната была такая же, как в ту ночь. Вот кровать, на которой он задушил Мэри. Часы со светящимся циферблатом на туалетном столике. Те же занавеси на окнах, и шторы подняты до самого верха, как было тогда, когда он стоял в двух шагах от окна и смотрел, как миссис Долтон в белой развевающейся одежде, протянув руки, ощупью продвигается вперед в синеватом полумраке комнаты. Он чувствовал на себе взгляды всех, и тело его цепенело, наливаясь злобой и стыдом. Человек с золотой бляхой на груди, подошел к нему и заговорил, негромко и мягко:

– Ну, Биггер, будь умницей. Возьми себя в руки и не артачься. Мы хотим, чтобы ты нам показал все, как было в ту ночь, потихонечку, не торопясь, понимаешь? И пусть тебя не смущает, что эти джентльмены будут снимать. Повторяй все движения, которые ты тогда делал…

Биггер вспыхнул; все его тело напряженно вытянулось, и ему показалось, что он вырос на целый фут.

– Ты не бойся, – сказал человек со звездой. – Никто тебе ничего не сделает. Начинай.

Оскорбление жгло Биггера.

– Не бойся. Покажи все, что ты делал.

Он не шевелился. Человек со звездой взял его за руку и потянул к кровати. Он с силой рванулся назад. Раскаленное кольцо сдавило ему горло. Зубы были стиснуты так крепко, что заговорить он не мог бы, даже если б хотел. Он прижался спиной к стене и опустил глаза, горевшие злобой.

– В чем дело, что с тобой?

Губы Биггера раздвинулись, обнажив белые зубы. И сейчас же он зажмурил глаза; лампочки сверкнули, и он понял, что его сняли так, жмущегося к стене, с оскаленными зубами.

– А, боишься! А тогда ты не боялся, когда был здесь ночью один с девушкой?

Биггеру захотелось набрать побольше воздуху в легкие и крикнуть изо всех сил: «Нет, боялся! Боялся!» Но кто ему поверит? Так он и пойдет на смерть, даже не попытавшись объяснить этим людям все, что он чувствовал в ту ночь. Человек со звездой заговорил опять, но уже совсем другим тоном:

– Слушай, парень. Мы с тобой разговариваем по-хорошему, но можем и иначе поговорить, понял! Учти это. Ну, живо, марш к кровати и показывай, как ты изнасиловал и убил девушку!

– Я ее не насиловал, – сказал Биггер, с трудом шевеля непослушными губами.

– Ну, ну, ладно. Тебе уж теперь нечего терять. Показывай, и все тут.

– Я не хочу. – Ты должен! – Я не должен.

– Ну так мы тебя заставим!

– Вы меня можете заставить только умереть, больше ничего!

И в ту минуту, когда он это произнес, ему захотелось, чтоб они застрелили его, чтоб он мог освободиться от них навсегда. Подошел еще один человек с золотой бляхой на груди.

– Брось ты его. У нас есть все, что нам нужно.

– Думаешь, не стоит?

– Ну конечно. На кой черт тебе это?

– Ладно. Ребята, ведите его обратно в машину.

Ему опять защелкнули наручники на запястьях и повели его вниз. Еще до того, как парадная дверь растворилась, он услышал приглушенный гул голосов. Сквозь дверное стекло видно было, что во всю ширину улицы толпятся белые, под солнцем, на холодном ветру. Его вывели на крыльцо, и гул усилился; когда толпа увидела его, гул перешел в оглушительный рев и продолжал нарастать с каждой минутой. Полисмены окружили его со всех сторон и поволокли на мостовую, к машине.

– Черная обезьяна!

– Пристрелить эту сволочь!

Горячий плевок шлепнулся ему в лицо. Кто-то хотел на него броситься, но полисмены оттащили. Вдруг что-то блеснуло перед ним в высоте; он поднял голову. На крыше дома напротив пылал деревянный крест. Он сразу понял, что это как-то связано с ним. Но зачем они жгут крест? Он смотрел, и ему вспомнилось потное лицо черного проповедника, приходившего к нему утром в камеру, и его торжественные и проникновенные слова об Иисусе, о кресте, который есть у каждого из нас, и о том, как Иисус нес свой крест, прокладывая путь, показывая пример смерти, любви и вечной жизни. Но такой вот горящий крест на крыше он видел в первый раз. Может быть, белые люди тоже хотят, чтоб он возлюбил Иисуса? Ветер раздувал пламя, и слышно было, как оно гудит. Нет! Это нехорошо; нельзя жечь крест. Он стоял у машины, ожидая, когда его втолкнут туда, и, не двигаясь, удивленно расширив глаза, силился что-то вспомнить.

– А, увидел!

– Смотрит, смотрит!

Лица и глаза вокруг него были совсем не такие, как у черного проповедника, когда тот говорил об Иисусе и любви его, о его смерти на кресте. Крест, о котором рассказывал проповедник, был кровавый, а не огненный; утешительный, а не грозный. Он внушал благоговение, изумление, а не ужас. Думая о нем, хотелось встать на колени и плакать, а этот крест вызывал желание клясть и убивать. Биггер вспомнил о крестике, который проповедник надел ему на шею; он почувствовал его на груди, маленький образ того же креста, который горел на крыше, и ледяной ветер с яростным, свистом разметывал язычки огня по холодному синему небу.