Изумленный капитан - Раковский Леонтий Иосифович. Страница 36

Возницын не любил напиваться, но сегодня на душе было тяжело, и он пил напропалую. Он пил и поглядывал на Андрюшу, который сидел в противоположном конце стола рядом с Аленкой.

Возницын жалел, что здесь нет этого враля и вечного спорщика князя Масальского – он был незаменим в одном деле: умел терпеливо выслушивать чужие излияния. Словоохотливому Масальскому, который и сам непрочь был рассказать свои бывшие и вымышленные истории, Возницын как-то легко рассказывал все. Тем более что Масальский был ходок по амурным делам.

Но рассказывать о Софье немногословному, молчаливому Андрюше у Возницына не поворачивался язык. Да Андрюша, пожалуй, и выслушав, ничего не сказал бы в ответ. С ним хорошо было говорить об охоте, о рыбной ловле, о голубях. Тут Андрюша оживлялся и мог беседовать хоть ночь напролет. Там же, где разговор касался женского пола, Андрюша был сух и краток.

Но теперь, под хмельком, Возницын решился бы поделиться всем, что у него наболело, даже с Андрюшей.

А он сидел на другом конце стола, пил по-всегдашнему крепко и по-всегдашнему не пьянел.

Андрюша смотрел на Возницына и улыбался, видя, как его в порыве чувств лобызает пьяненький ландрат.

Рыжебородый стольник в это время тянул Возницына за рукав и бубнил:

– Мы с твоим покойным батюшкой, Александр Артемьич, вместе царю служили! Бывало, на всех документах так и стояло: межеванья стольника Артемия Возницына и… – тыкал он в стол пальцем. – С ним вместе и под Азов с Шейным ходили. Вот в ратном деле покойник был плох, честно, как перед истинным, скажу: плох, не любил этого дела!

Настасья Филатовна, сидевшая рядом с Аленой, шепнула ей:

– Скажи Андрюше, пусть он вытащит как-либо Александра Артемьича из-за стола: они его споят вконец! Вишь, как на образе написанный сидит!

Через минуту Андрюша подошел к Возницыну.

– Сашенька, Аленка меня послала, чтобы ты много не пил…

Возницын взглянул через стол на Аленку.

В немецкой робе с голой, открытой шеей и голыми руками, с высокой прической, насурмленная, с непривычными черными бровями она казалась не обычной, знакомой Аленкой, а какой-то чопорной дамой.

Возницын глядел на нее, точно впервые видел.

И почему-то вспомнил, какая она была там, на речке, когда он застал ее во время купанья – с распущенными рыжими волосами, вся какая-то золотисто-розовая…

«Ай да Аленка! Право-слово, ничего девчонка!» – думал Возницын.

Аленка, точно поняла его мысли, ласково улыбнулась ему в ответ.

Настасья Филатовна ела и как-будто ничего не видела.

– Да поди ты сама! – шептала она Аленке. – Посланец никуда не гож: вместо того чтобы человека от питунов вытащить, сам помогает. Рад, что дорвался! Уведи Сашу к себе аль в сад – от них подальше! Пусть отсидится, отдышется. Вишь, икает уже!

Аленка встала, расправляя пышное платье, и протиснулась к Возницыну.

– Сашенька, подите-ка сюда! – поманила она его. Возницын тяжело встал из-за стола.

– Куда ты, сынок, куда? – обернулся к нему рыжебородый дядюшка, стараясь поймать неверными, пьяными пальцами полу возницынского кафтана.

Андрюша перехватил дядюшкину руку и, садясь на место Возницына, сказал:

– Пусть его! Давай, дядюшка, выпьем со мной!

Рыжебородый успокоился – ему, в сущности, было безразлично, с кем пить.

А Возницын послушно шагал за Аленкой, стараясь итти как можно ровнее.

Алена вышла в передние сени, прошла к себе, в уго?льную горницу.

– Посидим у меня, а то в столовой горнице страсть жарко! – сказала она.

Алена открыла дверь.

В горнице был полумрак. В углу, у киота, горели лампадки, освещая темные, точно закопченные лики. На полу лежали голубые квадраты лунного света.

Алена подняла окно – в комнату из сада ворвался свежий воздух. Потянуло ночной прохладой, сыростью.

Алена села у окна.

– Садитесь, Сашенька, посидим!

Возницын покорно сел на лавку рядом с Аленой.

– Гляньте, как хорошо! – она указала на освещенный луной сад.

Возницын глянул в окно, и сразу ему вспомнилась Софья. Она точно вошла в горницу с этим голубым сиянием.

– А ведь она тоже видит сейчас эту же луну! – мелькнуло в его пьяном мозгу.

Он круто повернулся в сторону от окна. Уронил голову на руки и, сжав ладонями лицо, беззвучно заплакал легкими, пьяными слезами.

Алена встревоженно нагнулась к нему.

– Сашенька, что с вами? Что такое? – тряся Возницына за плечи, спрашивала она. – Вам плохо? Чего вы плачете?

Возницын не отвечал.

Алена схватила его голову, стараясь повернуть лицом к себе. Возницын безвольно ткнулся головой в зеленый грезетовый роброн, в мягкие аленины колени.

Алена хотела поднять его голову, но Возницын упирался, прижимаясь к ее ногам.

– Да что с тобой, Сашенька? – уже почему-то шопотом спрашивала Алена, вся дрожа и боязливо озираясь на раскрытое окно. – Расскажи, что с тобой! – допытывалась она и чмокнула в его завитой пудреный парик. (Афонька хорошо смазал его салом и не пожалел пудры).

– Скажи, родной! Скажи, мой любимый! – не отставала она.

В конце концов, она подняла его голову и прижалась губами к щеке Возницына, по которой текли слезы.

Тогда Возницын обхватил Алену и стал яростно целовать ее, лепеча:

– Милая, милая!

Он целовал Аленку, а думал о той, о другой…

Как только Алена вышла с Возницыным из горницы, Настасья Филатовна незаметно шмыгнула в сени.

Не прошло и нескольких минут, как она вбежала назад в горницу, где шумели пьяные гости. Настасья Филатовна вытащила Дашкову из-за стола.

– Все у них и без нас слажено, глянь, матушка, сама! Слава те, господи! – крестилась Настасья Филатовна и толкала Ирину Леонтьевну к алениной горнице.

Ирина Леонтьевна широко распахнула дверь и остановилась на пороге: Возницын целовался с Аленкой у открытого окна.

– Батюшки-светы! Алёнка, бесстыжая, с кем это ты? – закричала Ирина Леонтьевна, всплескивая руками. – Сашенька! Дети мои! – бросилась она к ним.

Возницын оторвался на миг от Аленки и удивленно оглянулся вокруг: что случилось?

VII

Возницыну не спалось. Он лежал, слушая, как за окном, в саду, шелестит дождь (дождь шел с вечера – тихий и теплый) и как, не обращая внимания на дождь, звучно рассыпается раскатом, пленькает соловей.

Возницын перебирал в памяти все, что случилось за последние дни.

Он клял себя за то, что поехал на именины к Дашковым, что напился пьяным и, расчувствовавшись, полез целоваться к Аленке которая пожалела его. (Возницыну и в голову не пришло, что это любовь, а не жалость.)

Когда же их застала Ирина Леонтьевна, Возницын с горя, что Софья так вероломно его бросила, с отчаяния, с пьяных глаз, попросил Ирину Леонтьевну благословить их с Аленкой.

Он вспомнил, какой радостный переполох произвело это событие на всех, как удивился и обрадовался Андрюша, как без конца лезли целоваться дяди – рыжебородый стольник и ландрат с мочальной, пегой бородой.

Все эти дни Возницын старался уверить себя, что любит Аленку, что Аленка лучше Софьи. Он собирал в памяти все то, что могло бросить на Софью хоть какую-нибудь тень.

Возницын припомнил, что Софья – холопка графа Шереметьева. Вспомнил, что сказал о ней грек и что – слово в слово с греком – говорил князь Масальский. Он готов был верить, что Софья жила с капитаном Мишуковым и что она уехала за рубеж только из-за того, чтобы не разлучаться с Захарием Даниловичем.

И особенно странной представлялась сейчас Возницыну та ночь в Астрахани, когда Софью вытащили из реки. Припомнилось, как Софья объясняла это происшествие. Теперь вся история с ночным катаньем по Волге казалась Возницыну неправдоподобной. Безусловно, с Софьей произошло что-то иное. Возницын удивлялся, как раньше он не придал этому значения и легко поверил софьиным объяснениям.