Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна. Страница 43

Несчастные юнцы взирали на него уже не столько с благодарностью, сколько с недоумением.

– Ну же, – уверенно потребовал Лерметт. – Я жду. Вспоминайте!

Лэккеан явно вспомнил первым. Лицо его передернулось от омерзения. Ниест слегка стиснул губы. Аркье, к удивлению принца, густо покраснел.

– Да? – ободряюще улыбнулся Лерметт.

– Я… меня едва не вырвало, – запинаясь, сознался совершенно уже багровый Аркье. К его изумлению, Лерметт кивнул в ответ серьезно и спокойно с таким выражением лица, будто внезапная дурнота была невесть каким подвигом. – Вдруг… ни с того, ни с сего… нестерпимо тошно… еще немного, и не удержался бы.

– Хорошо, – заметил Лерметт и выжидательно взглянул на промолчавшую парочку.

– У меня голова заболела, – сообщил Ниест. – Не знаю… прямо на душе потемнело от боли.

– Верю, – согласился Лерметт. – А ты? – окликнул он Лэккеана, воспрявшего духом оттого, что признаваться в чем-то неприятном и, по его мнению, не относящемся к делу, приходится не в одиночку.

– Вспотел я, – заявил Лэккеан. – Противно так… словно меня с ног до головы липкой слизью обмазали.

– Одним словом, вам стало плохо, – подытожил Лерметт. – А если эльф чувствует себя больным, он делает себя здоровым – верно?

– Нет, – горячо возразил Ниест.

– Нет? – удивленно переспросил Лерметт.

– Ничего из этого не вышло, – поддержал приятеля Аркье. – Я себя исцелить не смог.

– А что ты смог? – Пристальный взгляд Лерметта не позволял отвечать уклончиво.

– Не знаю, – растерянно произнес Аркье. – Сам не знаю, что я сделал… как сумел это из себя вытолкнуть… но…

– Это было не исцеление, – согласно кивнул Ниест. – Другое что-то… совсем другое усилие… вытолкнуть, стереть с себя, сбросить…

– Этого нельзя было терпеть! – Лицо Лэккеана при словах «стереть с себя» вновь передернулось отвращением. – Как угодно, только избавиться… такая мерзость… такая…

– Вот тебе и ответ, – повернулся Лерметт к Эннеари. – Откуда, по-твоему, взялось это скоропостижное нездоровье? Да еще чтобы у всех троих разом.

– Ты хочешь сказать… – Эннеари недоуменно покачал головой. – Это и были чары?

– Вне всяких сомнений, – подтвердил принц. – Я не знаю, достало бы у вывертня сил на всех шестерых или нет – если да, то тем больше стараний мальчикам приложить пришлось. Опять же, я не знаю, чего он хотел. Может, он собирался после предъявить мертвых эльфов – зверски, между прочим, замученных эльфов. И кого он в таком разе думал назвать их убийцами – людей или доподлинных виновников… сейчас это уже неважно. Но даже если он и рассчитывал околдовать всего троих… Арьен, поверь мне, это ничего не меняет. Такие заклятия бросают, как пригоршни теста – к кому прилипнет, а с кого и свалится. Не мне судить, отчего оно сумело овладеть теми тремя… то ли было в них сродство со злом, то ли просто слабость духа… во всяком случае, Аркье, Лэккеан и Ниест не поддались. Они ощутили наведенные чары как мерзость – ну, хотя бы как нездоровье, как нечто чуждое – и стали сопротивляться. Они даже смогли устоять.

Изумленная улыбка, осенившая уста Эннеари, почти пугала своей беззащитностью.

– Арьен, у них хорошие задатки и сильная воля. Они держались достойно и заплатили с избытком. Ты неправ.

Медленно и покорно Эннеари склонил голову, прося прощения.

Аркье, Ниест и Лэккеан, едва ли не устыженные своей нежданной доблестью, склонили головы в ответ.

– Одно плохо, – заключил Лерметт, подымаясь на ноги. – Полчаса назад все было готово, а теперь наверняка все выкипело.

– Ужин! – взвыл Лэккеан. – Он же сгорел!

– И ничего он не сгорел и не выкипел, – сообщил Ниест, все еще глядя себе под ноги. – Я котелок с огня снял.

Глава 24

Пробудившись поутру третьего дня, Эннеари обнаружил, что Лерметт на сей раз проснулся первым. Даже вездесущий Лэккеан еще дремал, смущенно улыбаясь каким-то своим сонным видениям. Тем более его сотоварищи и не думали просыпаться. Ровное дыхание Ниеста было таким серьезным и сосредоточенным, словно сон – это очень важная и ответственная работа, и выполнять ее следует тщательно, дабы завершить без единой ошибки. Аркье как ввечеру простер себя на расстеленном плаще, так словно бы и не шевельнулся с тех самых пор, сохраняя прежнее положение тела, исполненное неброского достоинства.

А вот принц не спал. Он сидел почему-то в одних штанах, без майлета и даже без нательной рубахи, подперев щеку рукой, и созерцал разложенную и развешенную по веткам собственную одежду. Выражение его лица было самым что ни на есть озадаченным и, пожалуй, даже тоскливым.

– О чем сокрушаешься? – окликнул его Эннеари.

– О том, что я не женщина, – без улыбки ответил Лерметт.

– П… почему?! – поперхнулся Эннеари.

Лерметт со вздохом отвел взгляд от своего платья.

– Потому что я вот уже битый час думаю, что мне надеть, и пока ничего толкового не надумал. – Он усталым движением потер виски. – А женщины таким вопросом не затрудняются. Оно у них как-то само собой выходит.

– Это тебе только кажется, – просветил друга куда как более искушенный Эннеари. – Сразу видно, что у тебя нет сестер.

– Действительно, нет. – На сей раз Лерметт все-таки улыбнулся.

– Странное ты все-таки создание, – сообщил Эннеари, усаживаясь рядом. – Когда надо что-нибудь трудное решить – как толпу укротить, к примеру, или догадаться, что Лоайре еще жив – так лучше тебя не найти. А когда всего-то и нужно, что выбрать, какие штаны напялить…

– Да кто тебе сказал, что это «всего-то»? – возразил Лерметт. – Разве я на охоту еду или в гости? – Он выдернул затычку из фляги и сделал несколько быстрых глотков. – Я ведь посол, не забывай. Вот честное слово, любая дворцовая церемония легче во сто крат! Там, по крайней мере, все заранее известно. И куда ступить, и что надеть. А тут… ничего, сам съездишь разок-другой с посольством, живо поймешь, что это за морока.

Эннеари хотел было возразить, что подобное счастье может посетить его разве что во сне, но промолчал.

– В таком деле каждая мелочь значение имеет, – утомленно пояснил Лерметт. – Никому ведь не нужно, чтобы из-за неправильно подвязанных шнурков война вспыхнула.

– А что, такое бывает? – недоверчиво поинтересовался Эннеари.

– Еще и не такое бывает, – мрачно заверил его Лерметт. – Я когда еще только в дорогу собирался, так намучился, наряд выбираючи – ух! Зеленого надевать нельзя – это как раз ваш цвет. Иначе получится, что я вроде как подлизываюсь… и уж во всяком случае ставлю себя в подчиненное положение – а посол на это права не имеет. Красного надеть не моги – это цвет войны, а я все ж таки еду не вызов бросать, а отношения выяснять. Желтого и медового ни-ни – династические цвета, коронационные. В таком наряде я как бы заранее давление оказываю. И не только… я ведь заранее знать не могу, что в Луговине случилось и почему – может, это и вовсе мелочь, раздутые до неприличия слухи – а стоит мне, принцу, заявиться в желтом, и я сразу возвожу пограничную стычку в ранг повода для войны. В желтом я не смогу ни требовать, ни уступать. И в лиловом тоже не могу – траур, он и есть траур. Если жертв на самом деле не было, явиться в трауре глупо, а если были… я же знать не знаю, кто первый начал и что об этом на вашей стороне говорят. – Лерметт на мгновение замолк, припоминая. – Однажды, к слову сказать, я так и поступил. Приехал в лиловом. Когда посол надевает траур по убитым, это само по себе заявление. Сильное и жесткое, хоть и безмолвное. Но тогда я знал, что именно случилось, и сразу хотел поставить этого венценосного мерзавца на место. А сейчас… – Лерметт зябко повел плечом. – Никаких значащих расцветок – все только нейтральное. Предельно никакое.

– Понимаю. – Педантичное перечисление заставило Эннеари улыбнуться – но и призадуматься.

– И если бы только цвет! – вздохнул принц. – Фасон ведь тоже какой попало не годится. Длинный нарретталь надевать нельзя, слишком официально, слишком серьезно. Короткий нарретталь – тем более нельзя, его ведь поверх доспехов носят. Еще кто в подобном выборе наряда вызов усмотрит – а я ведь не ссориться приехал… во всяком разе, до тех пор, пока не уяснил, нужно ли затевать ссору. А одеться слишком уж просто… ну, это и вовсе значит пренебречь должным уважением.