Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - Ванек Карел. Страница 65

В Островок он приехал ночью и, приняв командование, сейчас же вытряхнул бедного Баранова из занимаемого им помещения, а рано утром его денщик искал по всей деревне цыгана-парикмахера, чтобы тот остриг и побрил приехавшее новое начальство, прежде чем оно решило представиться роте.

Напрасно Швейк отказывался, уверяя, что он бреет только себя. Денщик взял его за шиворот и потащил за собою:

– Ты не пойдёшь, а полковник мне морду разобьёт, – говорил он.

В хате, где помещалась канцелярия начальства, Швейк застал нового коменданта в одних кальсонах, вешавшего на стенку портрет царя. Швейк взял под козырёк, и Александр Алексеевич благосклонно сказал:

– Здравствуй.

– Так что пришёл побрить вас, – улыбаясь как можно приятнее, заявил Швейк.

Полковник холодно посмотрел на него и повторил:

– Здравствуй!

– Кроме того, ваше высокоблагородие, я остригу вас, – ещё вежливее ответил на новое приветствие начальства Швейк. – Я умею – в мирное время я стриг собак в Праге. Стричь я буду лучше ножницами, а то машинка больно рвёт.

– Здравствуй! – очень холодно повторил начальник, а потом заорал: – Вон! Выйди и приди снова, как тебе полагается!

За занавеской, прикрывавшей в углу постель полковника, что-то зашевелилось; было слышно, как кто-то зазевал, а потом показались руки, по которым Швейк сейчас же узнал женщину. Он засмотрелся в угол, и полковник снова заорал на него:

– Что же ты, не слышишь? Вон! И приходи сюда как человек!

За дверью Швейк подверг себя всестороннему осмотру. Все было в порядке: бритва в футляре, мыло в коробке, ножницы в целости. Может быть, полковник ожидал, что он придёт с полотенцами? Швейк побежал домой. Перед дверью снова осмотрелся, посмотрел даже на себя в зеркало, а потом на сапоги.

«Не попал ли я, Иезус-Мария, в г…?!» Он постучал три раза в дверь.

– Войдите, – раздалось внутри сразу два голоса: бас и сопрано.

Он вошёл. Полковник сидел на постели, на которой лежала растрёпанная девица, нисколько не стыдясь того, что у неё обнажена грудь.

Швейк стал во фронт, отдал честь, и начальник снова благосклонно сказал:

– Здравствуй!

Швейк вытянулся в струнку.

– Осмелюсь доложить, господин полковник, ваше высокоблагородие, что пришёл, ваше высочество, остричь и обрить согласно приказу.

– Марш назад, за двери! – заорал полковник, и Швейк вылетел, говоря сам себе:

«И чего это, ради всего святого, старый пердун от меня хочет?»

Он снова осмотрел подмётки, опять постучал, и снова его полковник приветствовал холодным «здравствуй», после чего снова: «Вон! За двери!»

«Так мы можем играть до самого вечера», – подумал Швейк, поворачиваясь к дверям, но в это время вмешалась девица:

– Подожди, ну ты его не мучай! Стань, как ты стоял, и сперва скажи: «Здравия желаю, ваше высокоблагородие!»

– Здрави-ю-роди! – гаркнул Швейк так, как это делали русские солдаты, и полковник ему милостиво улыбнулся:

– Вот как нужно здравить начальство! Ты меня побрить пришёл? А у вас как здравят начальство? Как у вас обращаются к начальнику? – спрашивал он его дальше, показывая на стул.

Швейк показал:

– Вот так, но при этом не говорится ни слова.

– Это значит, – презрительно воскликнул полковник, – что офицеры у вас свиньи и обращаются с вами по-свински.

– Да, да! – в знак согласия закивал Швейк головой. – Так точно, ваше-родие. Только мы их называем не свиньями, а поросятами. Свиньями у нас называют дам.

И Швейк остановился взглядом на красавице, вылезавшей из-под офицерской шинели, которой она была покрыта, так умильно, что она улыбнулась:

– Ты русскую барышню ещё не видел?

Швейк приготовил мыло, направил бритву и быстро побрил лицо полковника. Потом офицер полез в карман и вытащил оттуда трехрублевку:

– Два рубля сдачи есть?

– Нет, ваше высокоблагородие, – искал Швейк в карманах, – только один.

– Александр Алексеевич, – вмешалась в это дело дама в одной рубашке, – голубчик, ты вчера мне сказал, что у тебя нет ни копейки, а у тебя, оказывается, целых три рубля. Мне же необходима пудра, а она стоит четыре рубля. Почему ты, милый, не даёшь мне?

Полковник задумался. Затем взял из рук Швейка рубль и вместе со своей трехрублевкой подал красавице, вежливо извиняясь перед парикмахером:

– Ну, вот видишь, я у тебя занял рубль. Он мне нужен. В другой раз, когда меня побреешь, я заплачу тебе все сразу.

Швейк как только пришёл домой, начал жаловаться:

– Вот это так штука. У него какая-то курва!

Старый Головатенко начал свою деятельность в роте с хорошего. Он приказал роте построиться и произнёс замечательную речь: он-де не пошлёт их на работу до тех пор, пока инженеры не согласятся платить в день двадцать копеек с человека, согласно закону. А если они не согласятся, пусть работают сами. Во всяком случае он будет бороться за интересы своих детей пленных до последней капли крови.

И, сдерживая своё слово, он целых три дня выбрасывал десятников, приходивших его просить отправить пленных на работу. Затем приехал главный инженер, и полковник сразился с ним из-за платы перед целой ротой.

– Они работать пойдут, – кричал инженер, – если бы даже умирали с голоду, на это закон!

– Работать не пойдут, – орал полковник, – пока вы на заплатите и за прошлое и не дадите гарантии; для этого есть закон!

Они, грозя донесением друг на друга, ругались до самого обеда, в то время как пленные расположились на солнце и искали вшей.

На другой день по всей деревне прогремел победоносный голос полковника:

– Вот, ребята, деньги получите! Инженер, так его мать, выдал подтверждение.

На работу идти было уже приятнее. Было тепло, поля высохли, берёзы наливали почки. А над полотном весело летали журавли и жужжали немецкие аэропланы.

Тысячи солдат шли в это время на фронт. Они уходили свежими, молодыми, здоровыми, а через два дня разбитыми, искалеченными их возвращала полевая дорога. Русские готовились к наступлению.

Об этом писали газеты, подготавливая читателей к важным событиям на фронте. И в один из вечеров русские начали атаку бомбардировкой из орудий.

Весь горизонт был освещён ракетами, гранатами и шрапнелью, земля тряслась и гудела, окна звенели, и во всей деревне никто не спал.

– Конец Габсбургской династии, – заметил Горжин. – Теперь русские не остановятся аж до самой Вены. Они возьмут её раньше, чем Берлин.

– Им давно бы там нужно быть, – ответил пискун. – Уж давно бы нужно эту дрянь оттуда выгнать. – Но через минуту добавил: – Да где там! Из этого ничего не выйдет. Народам поможет только революция, восстание, результатом которых будет образование соединённых республик.

Орудия гремели, как в судный день. Все напряжённо прислушивались. Гул орудий приближался.

– Братцы, кажется, придётся удирать, – вздохнул Горжин и отправился упаковывать свой ранец.

Орудийные выстрелы на минуту прекратились, потом совершенно затихли, а через некоторое время снова начались, но уже вдали. Русские наступали. Марек вошёл взволнованный в комнату:

– Братцы, сейчас поворачивается колесо истории, и оно нас или вынесет наверх, или мы окажемся под ним и будем раздавлены. Ты что думаешь, Швейк?

Швейк приподнялся, опёрся о локти и сказал:

– Я думаю… братцы, я хочу знать, как действительно любят друг друга ежи? Да ведь им колко! Как они только при этом стоят?

– Вот он вам, феноменальный идиот, – рассмеялся пискун, – я думаю, что Германия и наша развалина во всяком случае…

– Я тоже думаю, – упрямо продолжал Швейк, – что им должно быть очень больно, но что же им делать, раз им надо иметь детей. Они становятся на задние ножки и обнимаются.

А позднее, когда Марек с пискуном спорили ещё о судьбе центральных держав, бравый солдат Швейк, разрешив загадку природы, спокойно уснул.

Энергия, с которой Головатенко выколачивал оплату за работу пленных, не пропала даром. Деньги он получил.

Инженеры хотели сперва заплатить пленным непосредственно, но полковник запретил. Он нашёл какой-то закон, по которому деньги, принадлежащие пленным, на руки им не даются, и уверил, что он их будет сохранять до того момента, пока они не поедут в Австрию.