Прокаженный - Разумовский Феликс. Страница 3

Пролог запоздалый

Кольский полуостров. Шестидесятые

— Деда, а ты шаман?

Погруженные в оцепенение вековые ели, ветви и стволы которых были сплошь покрыты древними зеленовато-серыми лишайниками, наконец расступились. Когда вышли на полянку, старый саам Василий Зотов кашлянул и ласково посмотрел на внука:

— Что ты, парень, что ты, все хорошие нойды уже умерли и превратились в сеиды, а плохие шаманы равками стали, ночами встают из могил, знаешь, зубы какие у них — во! — В заскорузлых старческих пальцах появился огромный медвежий клык.

— Врешь ты, деда, — обиделся мальчик, — пионервожатая говорит, все это сказки, чтоб пугать трудовой народ…

— Тихо, парень, тихо, — голос охотника стал строг, — не кричи, а то придет Мец-хозяин — черный, мохнатый, с хвостом — и заведет тебя в чащу, или явится властительница Выгахке и утащит за высокую гору.

Ему было стыдно, что обманул внука, — не все нойды превратились в священные камни, его отца, прадеда Юркиного, например, красные комиссары просто утопили в Сеид-озере. Наверное, живет он теперь у Сациен — белокожей, черноволосой повелительницы водоемов.

Некоторое время шли молча и скоро очутились возле ручья Мертвых, впадающего в прозрачные воды озера Имандра. Поднявшись по тропинке, саам свернул с нее и указал на склон, сплошь пронизанный корнями могучих сосен:

— Видишь пещерку, парень? Это вход в подземный мир Тшаккалагах, где живут карлики, промышляющие добычей серебра и золота. Как только найдут они самородок, так глотают сразу, и чтобы стать богатым, средство есть верное. — Он замолк и, увидев округлившиеся от удивления глаза внука, ухмыльнулся: — Нужно в морозный весенний день оставить котелок с кашей, но поставить его непременно на свободное от снега место. Карлики, наевшись до отвала, замерзают, животы у них лопаются, тут-то и нужно самородки хватать.

Приехавший из большого города на каникулы внук перешел на шепот:

— Деда, а почему ты знаешь это все, раз ты не шаман?

— Мне отец рассказал, — помрачнев от воспоминаний детства, сказал саам, — ему — его отец, а первому в нашем роду охотнику повстречался дух-помощник — Сайво-куэлле, посланный живущим на горных вершинах покровителем чародеев Сайвоол-маком, и научил его петь волшебную песню…

Он неожиданно прервался, тяжело вздохнул и посмотрел на плывущие по голубому небу облака:

— Часа четыре уже, наверное, будет, домой пора. Бабка пироги печет, вкусные пироги, с брусникой да с морошкой. На обед печенка жареная будет, пошли.

Ночью бог ветров Пьегг-ольмай пригнал из-за горы Яммечорр набухшие влагой тучи, по небу с грохотом пронеслись стрелы могучего Айеке-Тиермеса, и полил сильный дождь. Даже поутру сияющий Пей-ве все еще скрывался за его мутной пеленой, а когда в небе наконец появилась радуга, дед глянул на внука и улыбнулся:

— Из этого лука и посылает Айеке-Тиермес свои стрелы-молнии. Гоняется он по небу за большим белым оленем с черной головой и золотыми рогами по имени Мяндаш, а когда убьет его, упадут с неба звезды, погибнет солнце, и наступит конец света. Вот так, парень. Ну-ка подожди…

Хоть и было старому сааму лет немало, он на удивление легко поднялся и вышел из горницы. Вскоре вернулся с таинственным видом, бережно держа в руках что-то округлое, завернутое в пропылившуюся тряпицу.

— Знаешь, что это, парень? — Саам строго посмотрел на не сводившего с него глаз Юрку и неожиданно подмигнул: — Камлат это. Бубен нойды саамского, еще мой отец делал его, когда постиг песню волшебную. Вот, посмотри.

Он развернул тряпицу, и придвинувшийся вплотную внук увидел нарисованную красной краской фигурку бога-громовика Айеке-Тиермеса, а рядом с ним оленя Мяндаша. Вокруг были во множестве божества саамского пантеона.

— Сильный нойда всегда ходил в подземный мир через озера, — продолжил рассказ дед, — духи в виде рыб проносили его сквозь толщу вод и доставляли прямо в страну Матери-Смерти — Акко-абимо, где живут души хороших людей. И лишь немногие нойды отваживались спуститься еще ниже, туда, где страдают люди очень плохие, — в царство ужасного Рото-абимо, властителя боли и злых духов. Откуда возвращаются не многие…

Зотов кашлянул, замолк в задумчивости, мыслями улетев куда-то невообразимо далеко, пока его не вернул к действительности восторженный шепот внука:

— Деда, а покажи, как шаман камлает…

— Не игрушки это, однако, можно заболеть хворью шаманской. — Саам встрепенулся, быстро завернул бубен в тряпицу и убрал его куда подальше. — Глянь-ка, распогодилось, гулять идти надо, парень, гулять. Не болтать о пустяках…

Он не стал говорить Юрке, что в их роду этой хвори не избежал никто.

* * *

Ночью майору было не уснуть — он ворочался, вздыхал, стонал, кряхтел, и, почуяв неладное, под одеяло к нему забралась парочка заморских котов. Заурчав, они прижались к фиолетово-черному опухшему боку, и нудная тупая боль в ребрах унялась. Хвостатые были породы сиамской, жутко умные и когтистые, охотно отзывающиеся на буржуазные клички: Кайзер и Нора. Как-то раз подобрал Сарычев у помойки дрожащего на морозе кота-неудачника, кастрировать не стал, наоборот, прикупил ему «для гармонии» подругу. Жили хищники дружно. Наблюдая порой за сиамской парочкой, майор даже завидовал, потому как его собственная семейная жизнь складывалась не очень. Может, были бы дети, глядишь и наладилось бы, однако, если верить врачам, где-то глубоко внутри нормального — и очень даже — мужика гнездился изъян на генно-хромосомном уровне, и бабы от Сарычева не залетали. Не беременели то есть. А какая ж может быть ячейка общества без потомства-то…

Как всегда неожиданно, прозвенел будильник, и Александр Степанович начал собираться на службу. Есть он не стал, так, выпил чашку чая, оделся и окунулся в холодину зимнего утра. На улице было еще темно, на черном небе светился серп неполной луны. А на капоте сарьгчевской машины сидела здоровенная нахальная ворона и — о наглость! — пыталась клювом нанести ущерб лакокрасочному покрытию.

— Кыш, кыш, падла пернатая! — Майор с негодованием махнул рукой и, сразу же почувствовав свой бок, беззлобно выругался — нет, похоже, с резкими движениями придется повременить…

Бензина в баке оставалось совсем чуть-чуть, пришлось заехать на заправку, так что, когда Сарычев прибыл на службу, капитан Самойлов уже вовсю трудился в поте веснушчатого лица своего. Напротив него развалился на стуле давешний неказистый мужичок, лепший друг «белого китайца». Он беспрестанно чихал, сморкался, требовал по очереди то дозу, то врача, то прокурора. Рыжий капитан работал опером не первый год и уже успел вывернуть сопливого налицо note 10. Звали того Красинский Семен Ильич, трудился он ранее грузчиком и был весь какой-то серый и неинтересный. Зато на его руке, между большим и указательным пальцами, была наколота партачка note 11 — паук в паутине, — весьма информативная, весьма… note 12

Очень красноречивая, говорящая сама за себя. Так что, когда Красинского прокачали на повторность note 13, то каких-либо особых сюрпризов не обнаружили. Да, он уже бывал на нарах, да, попав на зону по «бакланке» note 14, именно там и познакомился с иглой, да, сидит на ней так плотно, что самому не соскочить…

Время колоть его до жопы еще не наступило, так что разговор носил пока характер доверительной светской беседы.

— А вот скажи, Семен Ильич, — капитан многозначительно поднял бровь и небрежно так поиграл карандашом, — толкаешь ты «белого китайца», а в крови у тебя опиаты нашли, химку разбодяженную то есть. Почему не ширяешься тем, что имеешь, или гута твоя — голый вассер? note 15