Прокаженный - Разумовский Феликс. Страница 9

Тем временем отыскался вход в гараж, оттуда раздался голос лейтенанта Звонарева: — Товарищ майор, взгляните.

Ничего нового Сарычев не увидел — «фабрика» как «фабрика». В углу, съежившись от страха, сидел бородатый, интеллигентного вида варщик, второй умелец распластался в луже собственной крови и судорожно хрипел простреленным легким. Но среди груды пластика, резины и стекла майор заметил продолговатый металлический предмет цвета летней травы. На зеленом фоне ярко выделялась красная звездочка и непонятная надпись «РБГ 48».

Окна занимали полстены — со стеклами-хамелеонами, дубовыми подоконниками и акустической изоляцией. Заходящее зимнее солнце сквозь них виделось неярким зеленоватым шаром, а звуки машин с набережной вообще не проникали внутрь огромной, как аэродром, комнаты. Судя по всему, это была гостиная. Слева невообразимая итальянская стенка, справа панно с изображением паскудной голой бабы, перед полутораметровым экраном «Пионера» необъятных размеров диван и масса приятных дополнений — видео и аудио, книги в дорогих переплетах, в углу беккеровский концертный рояль и пальма «рыбий хвост».

Высокий, с лепниной потолок не оставлял сомнений в том, что помещение это бывшее буржуйское. Что греха таить, так оно и было. Когда в семнадцатом году победивший революционный народ ликвидировал эксплуататоров как класс, освободившиеся хоромы поделили на множество конур, где впоследствии этот революционный народ и поселился. Однако ошибочка вышла. За семьдесят лет пролетарии так далеко ушли не в ту сторону, что буржуазия оклемалась, снесла перегородки коммуналок и зажила по-прежнему — в хоромах.

За окнами сгущались сумерки, и в комнате горели галогеновые лампы, освещая сидевших в креслах людей. Это были четверо мужчин, молодые годы которых уже прошли, а старость была еще в далекой перспективе. На первый взгляд были они совершенно не похожи друг на друга, но кое-что их все же объединяло. Выражение глаз. Стальное, безжалостное, равнодушно-оценивающее, так смотрит леопард на свою жертву перед прыжком.» Да это и были нелюди. Звери. Матерые хищники…

— Ну, где он, мент поганый? — резко спросил Первый, крепкий, со шрамом на левой щеке, с перебитым носом. — У, лягаш, падло…

— Попридержи, язык, — одернул его Второй, представительный, в очках, с интеллигентной сединой на висках. — Раз обещал, будет.

— Обещал! — Первый скривился в усмешке. — Жди теперь! Мент — он и в Африке мент. Поганый!

— Да хватит вам. — Третий, высокий, с коротким ежиком, энергично, как на плацу, махнул рукой. — Вон, звонят уже.

Действительно, скоро послышались шаги, и в комнату влетел низенький пышнотелый мужчинка.

— Чертовы пробки, — он грузно опустился в кресло и обвел собравшихся виноватым взглядом, — прошу пардону…

Встретили его холодно, в лоб выстрелили, словно из пистолета, вопросом: долго ли еще его менты будут отравлять людям нормальным жизнь?

Когда-то давно родная партия направила толстячка из уютного райкомовского кабинета на борьбу с преступностью, и хоть времени прошло с тех пор немало, но коммунарская закваска давала о себе знать. Так что он ответил по-партийному уклончиво:

— В семье не без урода, знаете ли. Разве уследишь за всем?

— Ты смотри, как поет! — Первый рывком встал с кресла и, особенным образом, с «подходом», приблизившись к пышнотелому, прошипел: — Папа, ты не въехал в тему! Людей нормальных повязали, «завод» сгорел, хаты засвечены, жмуров как на кладбище, на кого все это вешать будем, а?

— Ладно, ладно. — Второй тоже поднялся, сделал энергичный жест, мол, стопори Качалове, здесь все люди интеллигентные. Он пристально посмотрел на побледневшее лицо мента и медленно, с расстановкой, произнес: — Надо проанализировать случившееся. Сделать выводы, чтобы подобное впредь не повторилось.

Второй много лет работал в органах, знал цену ошибкам и умел их анализировать. Понимал, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Давно, еще на заре своей чекистской юности, когда он служил в ПГУ — внешней разведке, судьба зло посмеялась над ним. За бешеные деньги ушлые капиталисты всучили ему чертежи подводной лодки образца четырнадцатого года. Пришлось коренным образом сменить профиль работы — заняться хозяйственной деятельностью. У партии, как известно, было множество сестренок, младшеньких, их следовало содержать достойно, в чести и достатке. Вот и пришлось Второму торговать оружием, наркотиками, даже сводничеством, бывало, занимался. Деньги-то, они не пахнут. Насмотрелся за долгие годы, намаялся, знал: жизнь полна сюрпризов.

— Ну вот что, голуби, — впервые подал голос Четвертый, лощеный, с розовыми, полированными ногтями, обладатель дорогого костюма и просторного кабинета в Смольном, — вы тут анализируйте, делайте выводы. Не забудьте только, что нам нужны деньги и что незаменимых людей не бывает. У нас ведь как? Кто не работает, тот действительно ничего не ест. Переваривать нечем…

Он хмыкнул, встал и, не прощаясь, вышел, оставив присутствовавших в подавленном настроении.

— Да… — Третий наконец прервал тягостное молчание, кашлянул в кулак и посмотрел на мента вопросительно: — Так что же это за сволочь у тебя не одобряет конверсию?

Третьего жизнь не баловала, — дослужиться от сержанта до генерал-полковника ох как непросто. Все было. Голод, холод, бараки офицерские. Полжизни не имел ни кола, ни двора, — и вот, когда, кажется, достиг вершин — здрасьте вам, перестройка! Ни тебе почета, ни денег, ни уважения! Хорошо, нашлись вовремя умные головы — приловчились психогенный газ РБГ 48 на наркоту перегонять. Доход покруче генеральского будет, а молодежь-то нынешняя — хрен с ней, худую траву и с поля вон. Все бездельники как на подбор, балбесы, подъем переворотом ни разу сделать не могут…

Мент, порывшись в карманах, вытащил лист бумаги:

— Зовут его Сарычев Александр Степанович, майор, характеризуется положительно, награжден…

— Замочить его надо! — нетерпеливо вклинился Первый. — Расписать так, чтоб о свою требуху спотыкался! Можно еще «на марс отправить» note 25, а вернее всего — маслину в лобешник, сразу умничать перестанет!

Глаза его ожили, голос окреп, пальцы в синих татуировках пребывали в движении.

— Ну замочишь ты его и народным героем сделаешь, — Второй гадливо поморщился, — а все окрестные менты станут не просто службу нести, они мстить начнут. — Он сделал паузу и обвел присутствующих брезгливым взглядом. — Нет, надо этого майора достать по-умному, чтобы он же еще и крайним оказался… Головой поработать надо.

— Окажется, как пить дать, окажется, — зарумянившийся мент с готовностью кивнул, подкатился к бару и налил себе коньячку. — Печенками, сука, так сказать, рыгать будет. Печенками. Ну, ваше здоровье…

Второй плотоядно улыбнулся.

— А вот тогда его и замочить не грех. А голову заспиртовать, на память. Для коллекции…

Ленинград. Развитой социализм. Вторник

«…Вокруг Лжедмитриева тела, лежавшего на площади, ночью сиял свет, когда часовые приближались к нему, свет исчезал и снова являлся, как скоро они удалялись. Когда тело его везли в убогий дом, сделалась ужасная буря, сорвала кровлю с башни на Кулишке и повалила деревянную стену у Калужских ворот. В убогом доме сие тело невидимою силой переносилось с места на место, и видели сидевшего на нем голубя. Произошла тревога великая. Одни считали Л же Дмитрия необыкновенным человеком, другие — дьяволом, по крайней мере, ведуном, наученным сему адскому искусству лапландскими волшебниками, которые велят убивать себя и после оживают…»