Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс. Страница 36

Видимо, так суждено по жизни — артистическая натура должна быть голодной. Ну уж фигушки! Немедленно Андроном был отыскан инвалид войны, и тот за символическую плату помог достать двухкамерную «Ладогу», набить которую уж не составило труда. Вслед за холодильником последовало око в мир — переносное, плевать, что черно-белое, скромно окрещенное «Электроникой». Так же назывался и триумф советской техники — портативная микроволновая печь, за которую наивный инвалид всего-то запросил сто двадцать в гору. Осатанев от страсти и хозяйственного размаха, Андрон хотел было купить еще и «Вятку» автомат — с крышкой иллюминатором, мощным микропроцессором и дюжиной операций, но в магазине потребовали справку из ЖЭКа на предмет соответствия электрической сети, и с кибернетическим отжимом пока что не получилось. Зато «Полтава», практичная двуспальная кровать, была доставлена в кратчайшие сроки, с минимальной наценкой и в максимальной комплектации. И немедленно опробована. Сексодром еще тот, таких дел наворотить можно… К нему — торшер, тумбочка, сервировочный столик и двойной комплект польского, в розовый цветочек белья. Вот так, все как в лучших домах Лондона. Живи и радуйся.

Однако имущественные метаморфозы радовали Клару постольку поскольку. Ну да, пельмени теперь похожи на пельмени и спать куда удобнее в обнимку. Нет, она всем сердцем радовалась Андрону — постоянно трогала его, целовала, шептала глупости, заствляла раздеваться догола и запечатлевала в акварели и угле. Заканчивались сеансы позирования разнообразнейшими позициями в «Полтаве». Вобщем, любовь-морковь. Клара похорошела, заневестилась, Андрон осунулся, спал с лица, однако рассудительности не терял и понимал отчетливо, что на пустой желудок видится любительская колбаса, а не любимая женщина. А потому усиленно напрягал не только член, но и голову. И совсем не зря — через директора рынка удалось побаловать управляющего тысящей рублей, и тот разрешил-таки не закрывать филиал на зиму. А это значит — новый год, старый новый год, двадцать третье февраля и вообще все трудовые будни — праздники для нас. Цыганки, спекулянтки, барыги, латыши, все флаги в гости к нам. Так что будет на нашей улице праздник — и любительская колбаса, и любимая женщина. Главное, чтобы не пожухла гвоздика в халявных магазинных закромах….

Хорст (1980)

— Да, горе, горе, — Свами Бхактиведанта потупился и с чувством помотал нечесанной, посыпанной пеплом головой. — Беда, беда…

Едва он прослышал про несчастье с Хорстом, как сразу же забросил все дела, оделся во вретище и босой, с одним только посохом и скромной, из половины кокоса чашей для подаяний, отправился к любимому ученику. Вместе с ним выступил в дорогу гуру Свами Чандракирти и блаженный правоверный джайн гуру Дшха Баба — тоже грязные, вонючие, посыпанные пеплом. Божий человек нес еще в руке метелку для отшвыривания насекомых, а рот его был закрыт повязкой из плотной ткани — не дай бог проглотить какую-нибудь букашку или мушку. Грех, неискупимый грех…

— Да, беда, беда, — тихо подтвердил гуру Чандракирти, яростно почесался и горестно вздохнул. — Плохо дело.

Дело действительно было нехорошо. Хорст лежал неподвижно, бледный как мел, жизнь едва теплилась в его исхудавшем теле. Слева от него находилось искусственное сердце, справа механическая почка, у изголовья молоденькая санитарка, в ногах свирепый охранник сикх. В комнате было тихо, царила полутьма, пахло лекарствами, грустью и духами сиделки. Атмосфера была самая тягостная — в воздухе чувствовалось дыхание смерти. Однако правоверный джайн вдруг рассмеялся, приложил к повязке грязный палец и сделал мудру всеобщего молчания:

— Тс-с-с! Я слышу голос его души… Она в Рупалоке. Мирно беседует с брахманом. А вот и Шива подошел, великолепный, неописуемо прекрасный. О, он весь исходил лучезарным светом! Таким я и запомнил его, когда согласно завещанию гуру предался умерщвлению плоти на горе Шайшире. Месяц я питался одними кореньями, второй — только водой, а на третий совсем отказался от пищи. Четвертый месяц я простоял с воздетыми вверх руками, но — о чудо! — жизнь все-таки не покинула меня. Прошел четвертый месяц, и в первый день пятого передо мной вдруг явился он — Невыразимый Лучезарный Сотрясающий вселенную. О, какое же это счастье — лицезреть его! О, как же…

Его голос из-под плотной тряпки доносился глухо как из гроба.

— Кстати о кореньях, — Воронцова всхлипнула, но удержалась от слез, высморкалась в платок и сделала радушный жест. — Время обеденное. Прошу к столу.

— О, да, да, мы долго шли, — гуру Дшха Баба сразу же забыл о Шиве и принялся без промедления снимать с лица повязку. — В тщаниях, в аскезе, в дорожной пыли… Да воздастся этому дому за доброту его хозяев. Пусть никогда не предадутся они печали, ибо она есть сильнейший яд, он убивает слабого разумом, как разъяренная змея ребенка. Кто предается горю, когда приходят беды, того… О, как благоухает эта пища, предложенная нам господом с любовью и которую мы, как я надеюсь, сейчас вкусим с трепетом блаженства. О, Харе Рама, Харе Кришна…

Стол был накрыт в малой гостиной, из уважения к гостям в аюрведическом вегетарианском стиле: дал, дахи, ги, рис, овощи, пряности, сладости, безалкогольное питье. Еще для дорогих гостей были приготовлены вьясасаны, дубовые, массивные, с резными ручками и гнутыми ножками, весьма похожие на электрические стулья.

— Намо маха — ваданья кришна-према прадая те. Кришна кришна — чайтанья — намне гаура — твиши намах, — громко провозгласил Свами Чандракирти, Свами Бхактиведанта одобрительно кивнул, гуру Дшха Баба поскреб под вретищем, и все без промедления приступили к трапезе: Валерия без аппетита, как и положено жене при занемогшем муже, гости — с воодушевлением, рожденным дальними странствиями, эксштурмбанфюрер Мильх — угрюмо и с отвращением. Черт бы драл этих вонючих индусов, явились не запылились. Жри теперь горох, хряпу и перловку бронебойку. Ни тебе сосисок, ни тебе шнапса, ни копченых, тушеных с капустой ножек. Только гнусные, будто козел нагадил, шарики из шпината и сыра. Тьфу!

В бразильские болота Папа Мильх так и не вернулся, с ходу дизертировав, остался у Воронцовой в доме. Собственно как остался — по приземлению самолета сразу же исчез и появился снова через неделю, вальяжный, без бинтов, в цветастом тюрбане с пером и при деньгах.

— Все, начал новую жизнь, ушел в отставку. Не сдашь ли ты мне, лапа, плацкарту пофартовее? — с отменной вежливостью осведомился он, учтиво подмигнул и выкатил в качестве аванса серебряный браслет с рубином. — Страсть как люблю квартировать у порядочных людей.

Валерия, измученная одиночеством, естественно сдала и впоследствии не пожалела — Папа Мильх оказался человеком полезным и надежным. Он как из-под земли выкапывал лекарства для Хорста, быстро покончил с хищениями продуктов на кухне и лично инспектировал сиделок-медсестер на качество несения службы в ночное время. А по вечерам он гадал квартиросдатчице на картах и развлекал ее рассказами о прошлом: о том, что Гесс был онанистом, Рем — ярым педерастом, Борман — импотентом, фюрер — извращенцем, а легавый генерал засранец Мольтке сожительствовал с зелеными мартышками. Нет, право же не зря пустила Воронцова на постой эсэсовского дезертира-блатаря. Тем более что дома Папа Мильх не крал — ни-ни, даже по мелочи, говорил, что волк в своем логове дерьма не мечет. А сам-то он был волчара еще тот…

Обед между тем успешно продолжался — при посредстве тхали, серебряных катори и пальцев правых рук. Левые, как известно, предназначены только для мытья тела. Съели шафранный рис с сырными палочками, тушеные овощи по-бенгальски и чатни из свежего кориандра, а когда слуги принесли масалу-пури, салат из картофеля и кокосового ореха и морковный пудинг, джайн гуру Дшха Баба возвестил:

— Пища богов! Просад.

Мудрый джайн знал, что говорил, за непростую свою жизнь много всякой всячины взял на зуб. Все было — и плоть нечистых животных, и мясо грифов и ворон, и даже сладковатая на вкус человечина. Жизнь его своей извилистостью напоминала путь нетопыря. Тридцать лет назад жажда истины оторвала его от молодой жены и шестерых детей и бросила в объятия «Агоры», зловещей секты извращенцев-каннибалов. Жизнь там протекала согласно закону пяти «М» — «манш» — плоть, «мин» — рыба, «мурда» — труп, «мадира» — алкоголь и «майтхун» — секс. Бедный Джха Баба ел плоть издохших псов, вылавливал плывущие по Гангу трупы, участвовал в чудовищных гетеро-садо-мазо-гомо ритуалах. А по ночам, когда сгущалась темнота и на чернильном небе загорались звезды, он тайком пробирался на площадки для кремации и с тщанием копался в остывающих кострах, выискивая в пепле человеческие останки. Причем копался и участвовал с таким старанием, что через десять лет добился звания «адвахута», то есть просветленного. Казалось бы, теперь только и жить — расхаживать с черепом в руках в окружении учеников, потряхивать гирляндами из позвонков кобры, не знать отказа ни в мадире, ни в майтхуне и наставлять себе молодежь на путь истинный. Однако не было покоя в душе Джха Бабы, он понял вдруг, что путь тот истинный — кривая, ложная тропинка, ведущая в объятья демонов. Сердце его все чаще переполнялось кротостью и добротой, принципы благостной «ахимсы» открылись перед ним во всей своей священной, первозданной неприкрытости, словно молодая жена перед ликом новобрачного, алчущего страсти мужа. Наконец Джха Баба забросил череп, снял украшения из змеиных позвонков и, с головой омывшись в купели Ганга, надолго предался дхьяне, посту и воздержанию. Потом завел себе матерчатую повязку, взял в руки метелку и с миром пошел босым по дорогам Индии. Видели его и в Кримкуне, и в Бомбее, и в Дели. Теперь вот ветер истины занес его на пир к Воронцовой…