Смилодон - Разумовский Феликс. Страница 36

Вскоре общение с прекрасным сделалось невыносимым. Не дожидаясь финала, Буров и шевалье вывинтились из толпы, выбрались на воздух и облегченно, хоть и с некоторой обеспокоенностью, вздохнули — как там у Бернара? Штормит? Только волновались они зря. Карета стояла неподвижно, на ровном киле, орловские рысаки напоминали овечек, а сам Бернар сидел на козлах под уличным фонарем и с увлечением листал свою любимую книгу. Правда, узнать его было нелегко. На нем был щегольской, вычурно украшенный камзол, модная шляпа с невиданным плюмажем и сногсшибательная парчовая перевязь с богатой, инкрустированной перламутром шпагой. Когда успел? На его фоне Буров и шевалье выглядели бледно. И это невзирая на свежий, наискось через весь лоб след. Кровоточащий от чего-то колюще-режущего.

— Ладно, что ни делается, все к лучшему, — мрачно заметил шевалье, залез в карету и плюхнулся на атлас подушек. — Если судить по плюмажу, то у нас за кучера виконт, не меньше. Так что теперь мы уж точно одолеем Скапена. Его разорвет от хохота.

Но чувствовалось, что ему самому было не до смеха. Да и Бурову после похода в театр было как-то не по себе.

— Куда мы дальше? — спросил он автоматически, никуда особо не желая. — Ночь на дворе.

На самом деле ему хотелось, чтобы побыстрее настало утро. Интересно, получил Бертолли гремучую ртуть? И если да, то сколько?

— Не вижу ничего дурного в том, чтобы из одного бардака поехать в другой, — пожал плечами шевалье, криво усмехнулся и криком распугал окрестных кошек: — Эй, там, на козлах! Ваша светлость, извольте в “Трюм”!

Бернар изволил, — с ветерком, поскольку дорога была ему хорошо знакома.

Выглядел веселый дом на первый взгляд невесело — мрачный фасад, стрельчатые окна, дубовая, почерневшая дверь. Однако, как говорится, не верь глазам своим. Стоило Бурову и шевалье войти внутрь, как их сразу же окружила атмосфера бесшабашности, какой-то исступленной вседозволенности, вакхического, безграничного восторга. Фривольно наяривала музычка, разгуливали женщины в дезабилье <Пограничное состояние между откровенностью в одежде и тотальным отсутствием оной.>, на стенах, пестреющих эстампами, сплетались в неистовых объятьях пары. Да что там стены, да что там эстампы… Какой-то кавалер прямо в зале, ничуть не утруждая себя мыслью об уединении, служил чреслолюбивому Эросу со всей силой мужского естества. Не замечая ни съехавшего парика, ни полуспущенных штанов, ни отстегнувшейся подвязки с золоченой пряжкой. Во всем мире сейчас для него существовала лишь пышногрудая брюнетка, страстно галопирующая на его голых бедрах…

— А, это вы, мой друг, — sous-maitresse <Помощница хозяйки борделя.>улыбнулась шевалье, словно доброму знакомому, и кокетливо погрозила пальцем. — Надеюсь, вы больше никого не будете выкидывать из окон? Пребывайте в мире, господа, бросайте лучше палки. Сударь, вы согласны со мной? — Она оценивающе прищурилась на Бурова и завлекающе, словно приказчик в лавке, повела наманикюренной рукой. — Выбирайте, господа, у нас девочки на любой вкус. Мальчики, впрочем, тоже. Ну а если вас интересуют куропатки <Имеется в виду старинное французское извращение — совокупление с куропаткой. В самый ответственный момент птице медленно перерезается горло, и ее судорожные конвульсии, по словам посвященных, оставляют неописуемые, неизгладимые ощущения.>…

— Исключительно в жареном виде, — ответили хором Буров и шевалье, велели подать шоколада с ванилью, уселись в кресла и начали осматриваться.

Девочки, что и говорить, были хороши. В многочисленных зеркалах отражались округлые колени, высокие бюсты, аппетитные бедра, округлые ягодицы, волнующие, великолепные, лишь чисто символически прикрытые просвечивающим газом. А чувственные, накрашенные ярко губы, умело подведенные глаза, изящные, выщипанные в ниточку или наоборот густо очерченные брови! Рафаэлевские мадонны, египетские Клеопатры, Клотильды и Артемиды нового Иерусалима. Все типы женской красоты, таинственной и неуловимой — были бы деньги.

Деньги у Бурова и шевалье были. Один выбрал турчаночку одалиску — в чалме, прозрачных шальварах и с высокой грудью, прикрытой лишь отчасти бронзовыми пиалами. Другой — манерную красотку с глубоким декольте, на крохотном панье которой был натянут просвечивающий муслин. Быстро допили шоколад, взяли дам под ручки и, облизываясь, пошли наверх, в обитель наслаждений. Собственно, как в обитель — в длинный, оклеенный штофными обоями коридор, по обеим сторонам которого располагались номера. Антураж здесь был все тот же — полумрак, вощеные полы, похабель эстампов и гравюр на стенах. Впрочем, нет, кое-где стояли фикусы в махагониевых <Из красного дерева.>бочках, да у двери на лестницу морщил лоб развратник Нерон, мраморный, без рук, без ног, на деревянной подставочке. Видимо, горевал, что не хватает самого главного. И это в таком-то месте.

— Господа, а не пойти ли нам всем вместе ко мне? — сально улыбнувшись, предложила одалиска и подмигнула красотке в декольте. — Главное ведь в постели это хорошая компания. Мы бы вам с Клотильдой такое показали…

Ну да, за дополнительную плату. Старая, древняя, как мир, уловка проституток — работа в паре. Чем больше клиент смотрит, тем он дольше хочет и, следовательно, лучше платит. С проверенной товаркой так можно выставить его из денег…

— А почему бы и нет, — усмехнулся шевалье, переглянувшись с Буровым, — как дама скажет.

Все правильно. Это с любимой женщиной нужно уединяться, прятать сокровенное, избегать чужих, разрушающих счастье взглядов. А тут… Хождение по бабам, справление нужды. И по большому счету абсолютно все равно — что в одиночку, что в компании, что хором. Хватило бы денег и “английских плащей”.

— Не пожалеете, господа, — дежурно обрадовалась Клотильда. — Мы с Анжелью прокатим вас на дилижансе. Малой скоростью в обе стороны.

Она не договорила. Где-то неподалеку раздался крик, послышалась витиеватая, Ниагарой, ругань, резко, так, что содрогнулись стены, выстрелила дверь. Фикусы взволнованно качнули листьями, Нерон сильней наморщил лоб, а из-за изгиба коридора показалась женщина, растрепанная, босиком, в чем мама родила. Словно загнанная лань, она спасалась бегством от человека без штанов. Впрочем, недостаточно стремительно. Мгновение — и беспорточный догнал ее, повалил, оседлал и принялся кормить пощечинами. Лицо его было бледно, глаза горели, словно в бреду, он монотонно повторял:

— Тварь! Тварь! Тварь! Мерзкая, жалкая тварь!

— Эй, приятель, а нельзя ли полегче, — шевалье нахмурился и взялся непроизвольно за шпагу. — Это ведь все-таки женщина.

— Это женщина? Эта мерзкая, капризная, не способная удовлетворить мужчину тварь — женщина? — Беспорточный замер, внимательно, как бы увидев впервые, уставился на свою жертву и вдруг расхохотался: — Не смешите меня, сударь. Вы положительно ни черта собачьего не понимаете в любви. Да, да, ни черта собачьего. — Он перестал смеяться, закашлялся, и лицо его снова стало злым. — Великий Марциал <Римский поэт.>грозил жене разводом за неприятие сношений через анус. Обратите внимание — жене. А тут, — он засопел, выругался и снова приласкал ладонью рыдающую жертву, — шлюха! Грязная бордельная шлюха! Подлая, вонючая тварь, не согласившаяся удовлетворить желания графа Габриэля-Оноре Рикетти Мирабо, литератора <Сущая правда. За время нахождения в тюрьме неунывающий граф написал книгу “Эротика”, содержания зловещего и похабного.>с божьего соизволения.

— Значит, граф Мирабо? Литератор? — разом разъярился Буров, взял беспорточного на болевой, резко поднял на цыпочки и с силой вдавил лицом в стену. — Сейчас будет тебе литература.

Великая французская революция ему совершенно разонравилась.

А между тем на шум и гам начал собираться народ. Однако ввиду ночного, да еще оплаченного времени, без энтузиазма и столпотворения. Высунулись из дверей пара-тройка девиц, вышел, постоял и сгинул толстый кавалер в белье, молча подтянулась, оценивая ситуацию, хмурая и сосредоточенная sous-maitresse. С собой она привела вышибалу-циклопа и огромную закорсеченную бабу в панталонах до колен.