Зона бессмертного режима - Разумовский Феликс. Страница 11

– Знаем мы твою трубу, – усмехнулась та. – У тебя их целый оркестр. Давай-давай, композитор, двигай.

В душе она ужасно переживала, что Бродов не женат, и всеми силами старалась устроить его жизнь – знакомила с подружками, приятельницами, какой-то там родней. Без толку – с женщинами в плане брачных уз Бродов был разборчив. Выбор хранительницы очага – вопрос серьезный, обстоятельный, требующий вдумчивого подхода. Другое дело легкий флирт, общение на гормональном уровне. Здесь нужно действовать с напором, без промедления, по-суворовски. Ура, рубай, коли. Пиф-паф и в дамки…

– А что, композитор – это звучит. Здорово, – восхитился Рыжий, перестал жевать и ухмыльнулся Бродову: – Давай, командир, удачи. Завтра увидимся.

Настоящее прозвище у Бродова было Фарштевень. Не через «о» – через «а», от слова «фарш». Почему – догадаться не сложно.

– Ладно, всем привет, – улыбнулся он, заглянул к себе за «пропиткой» и шапкой и опять подался под землю, в гараж, в не остывшее еще чрево «хаммера».

– Ну что, машинка, поехали?

Поехали. Наискось через Глазково, по мосту, на правый берег взопревшей Ангары – в центр. По пути Бродов остановился, купил шампанского, букет и пачку презервативов – Зоя, она, конечно, умница и красавица, но бременем моральных принципов не отягощена. Идет по жизни легко, широко расставляя ноги. Это, кстати, к вопросу о брачных узах, ячейке общества, семейном очаге, его хранении и разжигании. Информация к размышлению.

Снегопад между тем все не унимался, рыхлое белое покрывало пухло на глазах. А тут еще на улицы выползла спецтехника, узурпировала мостовую и принялась метать куда ни попадя брызги соленого отсева [40]. И так-то было трудно ехать, а теперь вообще… Словом, было уже начало одиннадцатого, когда Данила припарковался у девятиэтажного дома, построенного с претензией на оригинальность. Вошел в подъезд, кивнул консьержке, поднялся в лифте на четвертый этаж. Снял, как оно и положено по правилам хорошего тона, целлофан с букета, понюхал розы и почему-то вспомнил, что Зоя непременно расплющивает им стебли сапожным молотком. Чтобы стояли дольше. Интересно, а какие цветы любит женщина из черной «Волги»? Та, с длинными ногами, что читает сказки древнего Шумера. «Да, настроеньице», – одернул себя Бродов, тяжело вздохнул и, шагнув к стальной двери, закамуфлированной под обычную, твердо надавил на кнопку.

«Не слышны в саду даже шорохи», – отозвался электронный звонок, повисла ненадолго пауза, затем послышалось клацанье затворов. Прошелся утеплитель по полу, повеяло запахом духов, и на пороге возникла Зоя.

– Здравствуй, дорогой, опаздываешь. Я тебя все жду и жду. О, какие розы. Ну иди же поцелуй свою бедную девочку.

Она была довольно стройной, следящей за собой, тщательно ухоженной блондинкой. С короткой, дабы обмануть время, стрижкой, уверенной походкой и оценивающим взглядом ироничных серых глаз. Само собой, маникюр, педикюр, эпиляж, татуаж, тримминг, семафоры в ушах. А главное – доля, и не малая, в солидной, на подъеме, фирме. Не угол в восьмиместной комнатухе, в общаге суконно-камвольной фабрики.

– Привет, привет, – улыбнулся Бродов, чмокнул Зою Викторовну в наштукатуренную щечку, и та с видом римского триумфатора поманила его в просторную прихожую:

– Ну, заходи, заходи.

А что, имела право – красива, обаятельна, умна, вон какую квартиру задвинула себе, из двух трехкомнатных, путем снесения общей стены. Муж давно уже объелся груш, дочь в элитной школе в далекой Англии. Не женщина – мечта. Вот только жалко, что Бродов был, увы, не поэт. Молча он снял штиблеты, «пропитку», шапку, одел пуховые, купленные лично для него тапки и следом за хозяйкой дома прошествовал на кухню.

– Вечер добрый.

– Знакомься, это моя подруга Вика, – певучим голосом сказала Зоя. – А это Дан, мой друг. Очень большой друг…

В голосе ее звучала гордость – за себя любимую. Это надо же такого мужичка урвать, ничем не хуже квартиры. А если учесть еще нулевую «мазду», купленную по блату из конфиската…

– Да уж, – изумилась Вика, лихо изогнула бровь и восхищенно выкатила глаза. – Больше некуда. Да еще с шампанским. Очень приятно.

Говорила она слишком громко, с некоторой заминкой. Не удивительно – на столе стояла бутылка, уже изрядно початая. Пьяница «Джонни Уокер» шел в компании с пиццей, равиоли и томатным соком. По всему чувствовалось – птицей летел.

– Мне тоже, – ловко соврал Бродов, сел, открыл шампанское, покачал головой: – Нет, Зоя, не хочу. И сока не надо, лучше чаю. Кушайте, барышни, кушайте. Как сказал Грин, правильная девушка должна много есть и спать.

Настроение у него начало портиться – вот ведь Зойка дура, неймется ей, опять притащила на ночь глядя какую-то подругу. Не с «Джонни Уокером» пообщаться – на него, на Бродова, поглазеть. С тем чтобы потом распустить язык метлой. Пусть узнают все, и ваши, и наши, кто захаживает в гости к Зое-красавице. А потом коллективно загнутся от зависти. М-да. Нет, все же странные создания женщины, умом их даже и не пьющим не понять. Как и мать Россию. Ихний алкоголь под пиццу с лжепельменями на сон грядущий. Да еще с томатным соком. Бр-р-р.

Томатный сок Бродов не любил, более того, не выносил – ни на вид, ни на вкус, ни на запах. Потому как начальный капитал для своей фирмы он добыл в гладиаторских игрищах, называвшихся «Вдарить по соку». Действо было немудреным, бесхитростным, зато запоминающимся надолго. Участникам вешали на грудь грелки с томатным соком, давали по ножу-стропорезу и громко кричали: «Фас!» Да, громко кричали, в мегафон, под бархатный шелест купюр. Требовалось выжать все соки из противников и полностью сохранить свои собственные. Что Бродов на пару со Свалидором и делал. Вот уж намахался ножичком-то, накромсал резины, навыпускал на землю красной, напоминающей кровь жидкости. И как только можно эту гадость пить, да еще с лепешкой римского легионера [41]?!

Барышни тем временем хватанули «Джонни», дружно приложились к закуси, и Вику вдруг кинуло в тоску.

– Охо-хо-хо-хо…

– Что такое, – сухо, только чтобы о чем-нибудь спросить, поинтересовался Бродов. – Не пошло?

– Ну вот еще, уже упало, – оскорбилась Вика, почесала щиколотку и горестно вздохнула. – Душа горит, бизнес ни к черту.

У нее было, оказывается, туристическое бюро, которое специализировалось на вояжах в Египет. Так вот в связи с последними событиями в Каире ехать на древнюю родину фараонов не хочет никто. Там теперь стреляют. Цены падают, долги растут, клиент скользит. В общем, облом. И как, спрашивается, жить дальше?

«Да, крокодил не ловится, не растет кокос», – вспомнил Бродов в который уже раз киноизыски земляка [42], с тонким понимаем кивнул и снова ощутил горячее желание отправиться к фараонам. А потому он поставил чашку с чаем и по-доброму улыбнулся Зое Викторовне:

– Давай поедем, а? Я угощаю. На пирамиды поглядим, в Красном море пополощемся, в Ниле конечности помочим. Давай… Вдобавок Вике сделаем приятное.

– Это, Дан, навряд ли, – усмехнулась Зоя Викторовна, покусала губу и сурово посмотрела на улыбающегося Бродова. – Или ты забыл, что у меня работы невпроворот? Волчицу ноги кормят.

Меньше всего на свете ей хотелось делать Вике приятное. А потом, действительно, пахоты непочатый край, только крутись. У нас ведь как поработаешь, так и поужинаешь. И вообще, пора бы этой Вике и честь знать. А то присохла тут, все сидит и сидит, может, думает, что ее третьей положат? Как же, черта с два. С три. С четыре…

– Ну нет так нет, было бы предложено, – согласился Бродов, погасил улыбку и с виноватым видом посмотрел на Вику: – Увы, барышня, увы. Вояж отменяется.

А сам подумал, что на ее агентстве свет клином не сошелся, отнюдь. Уж он найдет способ выбраться в Египет и, хрен с ним, поедет один. Не хочет Зойка составить компанию, и ладно, как говорится, баба с возу… И вообще, похоже, наступает время оргвыводов. Да, прав был классик – чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.