Сердце льва - Вересов Дмитрий. Страница 48

Дочка мирно уписывала варенье — какие могут быть ответы с набитым ртом.

— Странно, — нарушил затянувшуюся паузу Хорст. — И у шамана есть такая же. Вы что же, может, знали того?

В самую точку попал.

— Знала ли этого шаманского пса? — Праведный материнский гнев нашёл-таки достойную цель. — Да через эту образину патлатую вся моя жизнь, можно сказать, пошла сикось-накось. Мы больше года с ним были в экспедиции. Он проводником, я кашеваром, что делить-то? Ладили. А потом Лександр Васильич, то есть товарищ Барченко, то ли откопал чего, то ли узнал, и проклятый тот шаман все его бумаги отвёз на Костяной, к Шаман-ели, под охрану духов. Так и сказал: «Не вашего ума дело. Не пришло ещё время». А на Лександру Васильича навёл заклятие-морок, мол, забудь все, что знал, не твоё. Ну тот и забыл — и что коленки мне целовал, и что лапушкой звал, и что в столицу за собой манил. Уехал не в себе, а мне оставил вот, — Дарья порывисто вздохнула и кивнула на Нюру, — подарочек. Я, конечно, не сдержалась тогда и к шаману — ах ты, старый пёс, такой-сякой. А он мне — рот закрой, а то срастётся. Он как пить дать и немчуру-то утопил, чтобы только на Костяной не попали. Ох хорошо, что преставился, прямая дорога ему в Рото-Абимо. Черти, Рно, с него сотую шкуру дерут.

Она ещё говорила что-то, но Хорст только вежливо кивал и слушал вполуха. Он внутренне дрожал от возбуждения — напасть на след материалов Барченко, вот так запросто, за кружкой самогона!

— Так, значит, увёз на остров, к Шаман-ели, под защиту духов? Потому что ещё время не пришло? Ну и ну, — крякнув, Хорст вытащил мочёную брусничину из чашки, сунул в рот, скучающе зевнул. — И что же они, эти духи, теперь никому проходу не дают?

— А кто и раньше-то по своей воле на Костяной совался? — Дарья оглянулась, и в голосе её, недавно разухабистом и пьяном, скользнула насторожённость. — Души заборейские тревожить? Только нойды плавали туда по своим делам… Э, постой, постой, как же это я сразу не докумекала. — Она прищурилась, словно при подсчёте денег, и уже не пьяно — оценивающе воззрилась на Хорста. — Тебе ведь, Епифан батькович, на остров надо… Ну да ладно, то дело генеральское, а мы люди маленькие. Только ведь на Костяном тебе не быть, духи не дадут, жертва им нужна. А мне, Епифан батькович, наследник нужен, страсть как нужен, внук. Так что давай, может, столкуемся полюбовно, баш на баш — я тебе Нюрку даю на остров девкой, ты мне её возвращаешь бабой с начинкой, ну а первинками её пусть эти пользуются. — Она ткнула пальцем куда-то в потолок, перевела взгляд на дочь. — Ну что, кобылища, поедешь с Епифаном батьковичем поневеститься? Когда у тебя кровя-то были?

— Идут ещё. — Нюра, отхлебнув, поставила кружку с чаем, блеклые, невыразительные глаза её быстро набухали влагой. — Почти пришли. Ой, маменька, что-то боязно мне…

— Вот и ладно, через недельку и тронетесь, как раз лёд сойдёт, — веско произнесла Дарья не терпящим возражения тоном. — Перевозчиком Васильева возьмём, пусть свой должок отрабатывает, ну а уж куда заруливать, Епифан батькович чай разберётся, дурацкое дело не хитрое. — Она снова глянула на дочь, но уже сурово, по-матерински. — Ну все, иди спать, нам с Епифаном батьковичем ещё поговорить надо.

И верно, едва та ушла, сказала воркующе:

— Ну что, посидели рядком, поговорили ладком. Можно бы теперь и передком… Но Хорст откланялся и пошёл домой.

В кинотеатре «Великан» открылся фестиваль французского кино. Заглавная лента называлась «Пощёчина». Уж не социалистическому ли реализму? В ДК имени Первой пятилетки гастролировал французский драматический театр «Компани Мадлен Рено — Жан-Луи Барро», в кинотеатре «Аврора» открылся зал стереоскопического показа, оборудованный специальной аппаратурой. Зрители надевали полароидные очки, и им казалось, что под потолком летают птицы, а между рядами кресел плавают экзотические рыбы. Не надо ни косяка с дурью, ни водочки под плавленый сырок «Городской».

В обществе стал остромодным стиль «ретро», в антикварных магазинах раскупалось все вплоть до сортовой посуды, бывшей в употреблении. Романтики старины осуществляли настоящие набеги на дома, поставленные на капремонт. Особым шиком считались каминные решётки, дверные наличники, бронзовые ручки, малахитовые подоконники. Милиция регулярно устраивала засады, мародёров показательно судили, но все новые и новые волонтёры вливались в армию любителей экзотики. Нет положительно, жизнь на месте не стояла.

Тим тоже не застаивался — бегал, прыгал, махал конечностями, исходил потом на тренировках и любовном ложе. На одной стене в его комнате были крупно написаны восемь изначальных истин карате:

— дух един с небом и землёй;

— дыхание, кровообращение, обмен веществ в теле осуществляется по принципу смены солнца и луны;

— путь заключает в себе твёрдость и мягкость;

— действовать следует в соответствии со временем и ритмом всеобщих перемен;

— мастерство приходит после постижения пути;

— правильное сохранение дистанции предполагает продвижение вперёд и отступление, разделение и встречу;

— глаза не упускают ни малейшего изменения в обстановке;

— уши слушают, улавливая звуки со всех сторон.

На противоположной стене висели портреты Фунакоси Гитина в парадном кимоно, его сына и любимого ученика Еситаки в повседневном и также было написано уже помельче: «Когда хищная птица нападает, она падает вниз камнем, не раскрывая крыльев. Когда дикий зверь нападает, он вначале приседает и прижимает уши. Так и мудрый, когда намерен действовать, кажется слегка замедленным. Нужно уметь сохранять достоинство, но не быть при этом жестоким. К силе прибегают как к последнему средству лишь там, где гуманность и справедливость не могут возобладать. Причём победить в ста схватках из ста ещё не есть высшее искусство. Победить противника без борьбы вот высшее искусство. Как хищная птица, которая нападает, падая вниз и не раскрывая крыльев, как дикий зверь, который нападает, приседая и прижимая уши».

Куда быстрей пернатого хищника падали успехи Тима в учёбе, времени на которую катастрофически не хватало. Карате, музыка, дама сердца — прекраснейшее сочетание, способное загнать в академическую могилу кого угодно. Сквозь титанические усилия, словно подбитый истребитель Тим на бреющем дотянул до сессии, исхитрился получить стипендию и, хорошо зная инициативность Зинаиды Дмитриевны, похлопотал о летнем отдыхе сам: взял вместе с Ефименковым по профсоюзной льготе путёвки в Цей, в альплагерь. Конечно, дали не сразу, заставили вначале отжиматься, бегать кросс, вступать в местную альпсекцию.