Моя королева - Рединг Жаклин. Страница 41

У Элизабет недостало сил сопротивляться.

В два счета Дуглас снял с нее платье и корсет, и теперь Элизабет стояла и дрожала в одной сорочке. Дуглас помог ей лечь на спину в постель и закутал в тяжелый плед.

Она уже наполовину спала, когда он задул лампу, и девушка почувствовала, как он опустился на сено рядом с ней. Ей показалось, будто он что-то сказал, но она не поняла, что именно. Тепло его тела подействовало на нее мгновенно. Оно было таким заманчивым, что она, сама того не сознавая, повернулась к Дугласу и спрятала голову на его крепкой и широкой груди. Он обнял ее, обдавая жаром своего тела, и девушка тихо и сладко вздохнула.

Убаюканная ровным биением мужского сердца у ее щеки, Элизабет перенеслась в объятия Морфея, так и не поняв, что тело, которое крепко прижимается к ней, совершенно нагое.

Глава 17

Всякий, кто знал Эйтни Маккиннон, не без оснований считал ее женщиной здравомыслящей. Она вырастила сына Родерика одна, без мужа, и он превратился в прекрасного молодого человека, такого же сильного, как отец, такого же умного, как мать, и настолько красивого, что он кружил головы всем женщинам от шестнадцати до шестидесяти лет. Когда ее муж неожиданно умер от лихорадки спустя всего четыре месяца после появления на свет Родерика, Эйтни оставила материк вместе с грустными воспоминаниями и вернулась туда, где родилась, – на остров Скай, чтобы вырастить сына, окруженная любовью и помощью своих родных и друзей.

Мало что могло удивить Эйтни. Она не могла бы прожить более полувека в Хайленде, не испив причитающейся ей чаши горестей. И все-таки Эйтни первой призналась бы, что она была поражена, когда однажды летним вечером глава клана Маккиннонов Йен Даб прибыл к дверям ее уютного домика в горной долине и попросил ее взять на воспитание его племянников, Дугласа и Йена, которые только что потеряли мать.

– Я старший брат их родителя, я буду теперь им отцом, – сказал глава клана, – но им требуется женщина терпеливая, с горячим и жертвенным сердцем, здравомыслящая, мудрая и выносливая.

Такая женщина, решил Йен Даб, как Эйтни.

Она поняла, что ей оказали честь, что ее выбрал сам глава клана, и охотно взяла на себя ответственность за двух сирот. Это было примерно два десятка лет тому назад. С тех пор она растила двух пареньков, как родных сыновей, видела, как Дуглас возмужал и превратился в человека несгибаемой доблести и чести, как он изо всех сил старался быть достойным памяти своего отца, которого никогда не знал. Йен был порывист, он всегда поступал по первому побуждению, не думая о последствиях. Дуглас был склонен к размышлениям, он всегда тщательно взвешивал все «за» и «против», прежде чем поступить так или иначе.

Здравомыслящий человек, он редко принимал сомнительные решения. Поэтому-то Эйтни, которая стояла сейчас в открытых дверях коровника, спрашивала себя, не обманывают ли ее глаза.

Солнце поднималось все выше. Она склонила голову набок. Вообще-то свет еще был неяркий, и час ранний, и ее глаза были уже не такими ясными, как когда-то, но она не могла ошибиться: Дуглас спал на сене, голый, как в миг своего появления на свет, и обнимал при этом девушку, к которой он, по его заявлению, не питал никаких чувств – ту самую девушку, которая, по его словам, тоже ничего к нему не испытывает.

Эйтни стояла в нерешительности, держа в руках корзину с грязным бельем. Медленная улыбка показалась на ее губах. Она размышляла, что ей делать при виде такой неловкой сцены. Конечно, можно было повернуться и уйти, но ведь на них может наткнуться всякий, кто окажется поблизости, и Дугласу пришлось бы все объяснить.

На самом деле, призналась Эйтни, ей было довольно любопытно узнать, почему исподнее Элизабет развешано на стропилах в доме, а парочка в коровнике висит друг на друге.

Она посмотрела на козу, которая просунула голову в дверь:

– Интересно, что же произошло здесь вчера вечером, а?

Коза заморгала и затрясла рогатой головой.

Наконец Эйтни покончила с размышлениями и решила просто кашлянуть. Это будет вежливо и деликатно, а если кашель их не разбудит, тогда она пустит в ход коровье ботало, что висит на стенке.

Эйтни тихонько кашлянула и, отступив, стала ждать.

Первым пошевелился Дуглас. Он всегда спал очень чутко и теперь медленно перевернулся на спину и, щурясь, посмотрел на стропила. Лежащая рядом с ним Элизабет крепко спала. Казалось, ее и пушками не разбудишь.

Эйтни подождала, пока Дуглас сел на сене, и заговорила:

– Повезло тебе, что вас нашла я, а не старуха Лилиас. Ей девяносто семь лет, она пережила пять восстаний, без посторонней помощи дала отпор четырем сторонникам Кромвеля, родила шестнадцать детей, схоронила троих мужей, но я совершенно уверена, что, увидев, как ты в чем мать родила лежишь в коровнике, она сыграла бы в ящик.

– Боже! – Дуглас нашарил плед и прикрылся. – Какого черта ты здесь делаешь в такую рань?

– Это я должна задать тебе такой вопрос, Дуглас Мак-киннон. Это ведь не я сижу здесь голышом, верно?

Дуглас нахмурился, встал и быстро обернул плед вокруг своих бедер. Несмотря на то что Эйтни была на добрых два десятка лет старше его и вытирала ему сопливый нос, когда он был мальчонкой, она не могла не признать, что он был прекрасным образчиком мужской красоты. Нетрудно понять, почему эта девушка увлеклась им.

Эйтни смотрела, как Дуглас провел рукой по волосам, бросив взгляд на все еще спящую Элизабет. В конце концов он заговорил почти шепотом:

– Крыша в коттедже протекла.

– И ты решил, что, развесив ее исподнее на стропилах, ты поможешь делу?

– Нет. – Мрачно сжав губы, Дуглас вывел Эйтни на солнечный свет. Его лицо было в отросшей за ночь щетине, волосы спутались и падали на глаза. Брови сдвинулись к переносице. – Это она повесила, чтобы защититься от дождя, пока я не пришел вечером.

– Ну что же, это объясняет, конечно, как обручи оказались привязанными к потолку, но почему ты решил раздеться донага…

– Огонь уже к тому времени погас, – прервал ее Дуглас. – Она озябла, промокла и вся дрожала. Я решил, что она заболеет, вот и попытался согреть ее теплом своего тела. Моя одежда тоже вымокла до нитки, иначе я не стал бы ее снимать.

Эйтни скептически подняла брови:

– Понятно.

– Ничего между нами не было. Ничего.

– Ну да, мальчик, но точно эти же слова заставили тебя жениться на этой девушке, когда ты проснулся в ее постели в прошлый раз.

Дуглас замолчал. Этого он не мог отрицать.

– Так зачем ты пришла? – спросил он наконец.

– Я обещала девушке, что возьму ее с собой на ручей нынче утром – постирать белье. – Эйтни указала на корзину, которая стояла на земле у ее ног. – Я думала, что к этому времени ты уже уедешь.

– Именно это я и собирался сделать до вчерашнего вечера. Теперь придется остаться и починить крышу.

– Само собой.

Эйтни долго смотрела на Дугласа, потом медленно покачала головой. Она решила, что свои мысли лучше держать при себе.

– Ладно, я возьму девушку с собой на ручей. У нее будет чем заняться, пока ты чинишь крышу. Пойдем, собери грязное и найди, чем получше прикрыться, пока я ее разбужу.

– Вы уже кончили топтать одеяла, мисс? А, мисс?

Элизабет хотя и слышала краем уха Эйтни, но оставила ее слова без внимания. Босая, она стояла по икры в мыльной воде в лохани, юбки ее были заткнуты за пояс, и она прилежно изучала местный ландшафт, на переднем плане которого Дуглас стоял на коньке крыши, в одном килте.

Святые небеса, этот человек сложен как бог!

Как ни ужасалась собственному поведению Элизабет, она снова и снова поглядывала на горца. Она говорила себе, что дело вовсе не в том, что он ей приглянулся. Нет, она просто очарована его ладной работой, тем, как он по старинке кладет крышу из одинаково нарезанных кусков дерна, поросшего болотной травой и вереском.

Но в глубине души Элизабет знала, что очарована силой, которую выдавали его движения, тем, как от солнечного света при движении играли мышцы его плоского живота, и каждый мускул выделялся, точно массивный камень.