Небесное пламя (Божественное пламя) - Рено Мэри. Страница 66

— Это твой сын, царь, — сказал кто-то. — Сын тебя спас.

Филипп повернул голову. Слабо сказал:

— Вот как? Молодец, малыш.

— Отец, ты видел, кто из них ударил тебя?

— Нет. — Голос Филиппа стал потвёрже. — Он напал сзади.

— Надеюсь, я его убил. Одного кого-то убил там.

Он неотрывно смотрел отцу в лицо. Филипп слабо прикрыл глаза и вздохнул.

— Молодец, малыш. А я ничего не помню. Ничего. Пока не очнулся здесь.

Подошёл телохранитель с тазом воды, подал Александру… Александр взял губку, старательно отмыл свою руку от крови и отвернулся. Тот замешкался в растерянности, потом обошёл кровать и той же губкой стал оттирать голову царю. Он думал поначалу, что вода принцу нужна как раз для этого.

К вечеру Филипп был ещё слаб — голова кружилась, если двигаться пытался, — но распоряжаться уже мог. Аргивян отправили под Кипселу, на смену тамошним войскам.

Александра, где бы он ни появился, встречали восторженно. Все старались прикоснуться к нему: кто «на счастье», кто чтобы его доблесть на них перешла, а кто просто ради удовольствия. Осаждённые, понадеявшись на дневную заваруху, в сумерках устроили вылазку и попытались захватить осадную башню; Александр повёл отряд и отбил их… Врач сказал, что царь поправляется; возле него постоянно дежурил один из телохранителей… До постели Александр добрался заполночь, Хоть столовался он вместе с отцом, но жил теперь отдельно: он уже был генералом.

У двери послышался знакомый шорох — он откинул одеяло и подвинулся. Когда назначалось это свидание, Гефестион уже знал, что Александр хочет просто поговорить. В этом он ещё ни разу не ошибся.

Потихоньку, шепча в подушку, они обговорили сегодняшний бой… Потом замолчали оба. В тишине слышны были шумы лагеря, и доносился издали — со стен Перинфа — звон колокольчика, что передавала друг другу ночная стража. Так слышно, что часовые не спят, и можно не обходить посты.

— Ты о чём? — спросил Гефестион.

Александр поднял голову. Даже в едва заметном свете от окна видно было, как горят глаза у него.

— Он говорит, что ничего не помнит. Но когда мы его поднимали, он уже в сознании был.

— А может он и правда забыл? — предположил Гефестион, которому уже попало однажды фракийским камнем со стены.

— Нет. Он притворялся мёртвым.

— На самом деле?.. Ну что ж, всё равно винить его не стоит. Тут даже сидеть не можешь, перед глазами всё крутится, знаешь?.. Он, наверно, надеялся, что они испугаются чего натворили — и разбегутся…

— Я открыл ему глаз — и знаю, что он меня видел. Но никак этого не показал; хотя уже знал, что всё кончено.

— А может он снова отрубился?

— Я всё время смотрел за ним, он был в сознании. Но признаваться в этом не хочет.

— Ну что ж, ведь он царь… — Гефестион испытывал тайную симпатию к Филиппу: тот всегда обращался с ним очень тактично, и у них был общий враг. Теперь он защищал царя: — Ведь люди могли бы понять неправильно. Ты же знаешь, как всё всегда переиначивают, верно?..

— Но мне-то он мог сказать! — Темнота была почти полная, но видно было, что Александр неотрывно смотрит ему в глаза. — Он никогда не признается, что лежал там — и знал, что обязан мне жизнью… Тогда не хотел этого признать, а теперь не хочет помнить.

Кто знает? — подумал Гефестион. И кто когда узнает? Но он — он знает, и этого теперь уже не изменить, никогда. Гефестион тронул обнажённое плечо, похожее в густых сумерках на потемневшую бронзу.

— Ну а о гордости его ты подумал? Ты же должен понимать, что это такое.

— Конечно, понимаю. Но я бы на его месте сказал.

— А чего ради? — Рука его соскользнула с бронзового плеча в спутанные волосы; Александр прижался головой к ладони, словно сильный зверь, которому нравится что его гладят. Гефестион вспомнил его ребячливость в самом начале; иногда кажется, что это было только вчера, иногда — полжизни назад тому… — Зачем? Ведь вы и так оба знаете. И ты знаешь, и он… И этого ничто уже не изменит…

Он ощутил, как Александр медленно, глубоко вздохнул.

— Да, не изменит. Ты прав, ты всегда всё понимаешь. Он дал мне жизнь, во всяком случае так он говорит… Так оно или нет — но долг ему я вернул.

— Конечно, теперь вы квиты.

Александр остановившимся взглядом смотрел вверх, в черноту под стропилами.

— Никто на может поквитаться с богами; можно только стараться узнать, что они дали тебе… Но славно, когда нет долгов перед людьми.

Завтра он принесёт жертвы Гераклу. А пока — так хочется осчастливить кого-нибудь, сразу, немедленно!.. Хорошо, что далеко искать не надо.

— Я ж его предупреждал, чтобы не откладывал надолго трибаллов!

Александр сидел с Антипатром у громадного стола в кабинете царя Архелая и читал донесение, полное скверных новостей.

— А эта его рана опасна? — спросил Антипатр. — Что думают?

— Видишь, он даже подписаться не смог. Только его печать, а подпись Пармения. Я даже сомневаюсь, что он додиктовал до конца; последняя часть звучит так, будто Пармений говорил.

— Твой отец — он живучий, быстро поправится. У вас вся порода такая.

— А что там его прорицатели делают?.. С тех пор как я от него уехал — беда за бедой. Быть может, нам в Дельфах или в Додоне посоветоваться стоит, а? На случай, если кого из богов умилостивить надо.

— Ну да! По всей Греции тут же разнесётся, что удача от него отвернулась. Он нам за это спасибо не скажет.

— Это верно, лучше не надо. Но ты только посмотри, что было под Византием!.. Он всё сделал правильно. Прошёл туда быстро, пока их лучшие силы были у Перинфа; выбрал пасмурную ночь, подошёл под самые стены… И надо же — тучи расходятся, выглядывает луна — и все собаки в городе подымают лай. Просто лают на перекрёстках! А там зажигают факелы…

— На перекрёстках? — переспросил Антипатр.

— А может он погоду не угадал? — быстро продолжал Александр. — На Пропонтиде она изменчива… Но раз уж он решил снять обе осады — почему бы не дать отдохнуть своим людям, а против скифов послать меня?

— Они же ведь только что нарушили договор, и были совсем рядом; это угроза была. Если бы не они, то он мог бы остаться под Византием… Твой отец всегда умел остановиться вовремя. Но у его солдат хвосты опустились. Им нужна была хорошая победа, и добыча… Это он им дал.

Александр кивнул. Он хорошо ладил с Антипатром. Этот македонец древнего рода был бесконечно предан царю, рядом с которым сражался в юности. Но прежде всего — именно царю, а не лично Филиппу. Вот Пармений — тот был предан человеку, которого любил; а что он ещё и царь — это шло потом.

— Ну да, и победу и добычу он им дал. И оказался на северной границе с тяжёлым обозом, и с гуртом в тысячу голов, да ещё и рабов гнали колонну. Они же там добычу чуют лучше шакалов! А люди у него измотаны были; и тут уж без разницы, куда хвосты, кверху или книзу. Если бы только он позволил мне тогда пройти на север от Александрополя, теперь бы трибаллы на него не напали… И агриане пошли бы со мной, они уже готовы были… Ну да ладно. Сделанного не воротишь. Счастье ещё, что врач его жив остался.

— Когда гонец поедет, я хотел бы ему свои пожелания передать.

— Конечно. А делами его беспокоить не будем, верно? Мы тут пока сами покрутимся.

Он улыбнулся заговорщицки. Антипатра легко было очаровать, причём он совершенно этого не осознавал; потому особенно забавно было иметь с ним дело. Александр сейчас использовал эту слабинку, потому что сомневался, чьи распоряжения им пришлось бы выполнять: отца или Пармения.

— С войной мы точно управимся. Но вот эти южные дела — тут похуже. Он в них столько души вложил, и знает гораздо больше, и я его планы не совсем понимаю… Тут мне не хотелось бы что-нибудь делать без него.

— Ну, знаешь ли, похоже они там работают на него лучше, чем мы с тобой смогли бы.

— В Дельфах? Я там был, когда мне двенадцать было, на Играх, а с тех пор ни разу. Вот что, давай-ка ещё раз, чтобы убедиться что я всё понял. Этот новый храм, что афиняне построили, — что там стряслось? Они свои приношения внесли до того как его освятили?