Одиночество-12 - Ревазов Арсен. Страница 12

При известии о бездарном проигрыше каким-то кочевникам, от чего египтяне давно успели отвыкнуть, в Фивах началось брожение. Поэтому вскоре по возвращении царицы во дворе усилилась военная партия, которая теперь носила не только антижреческий, но и антифеминистский характер. Партию возглавил родной племянник Хатшепсут – молодой Тутмос III. Египетская элита поняла, что не стоит вверять женщине судьбы Египта в эпоху военного роста и непрерывных боевых действий.

Тутмос III, объединившись с дедом, старым Тутмосом I, добивались свержения царицы.

Для этого дед и внук использовали эффективный политический прием. Они распустили слух, что Хатшепсут и Сенемут – любовники. Кстати, не понятно, до какой степени это было важно, но слух, имел под собой все основания. И – началось! Египтяне были готовы терпеть то, что их фараон – женщина. Они были готовы терпеть позорное поражение от дикарей. Но то, что эта женщина-бог спит с человеком не солнечной крови показалось им превосходящим грани дозволенного. Они возмутились. Легитимность Хатшепсут оказалась утраченной. К власти вернулся Тутмос I. И вот тут возникает некая загадка. Потому что Хатшепсут осталась живой.

Тутмос I сохранил ей жизнь, свободу и даже любимого человека, отправив их обоих в ссылку в северную столицу – Мемфис. Мягкость, неслыханная по тем временам. Особенно для фараона у которого было не то пятьдесят, не то шестьдесят детей и самыми опасными из них он мог смело пожертвовать.

Фараона, который деловито указал на памятнике самому себе, что в одном из походов он перебил всех пленников-ханаанеян, затеявших мятеж, числом десять тысяч, кроме сына местного царька, которого он привез в Фивы в качестве трофея, чтобы торжественно перерезать ему горло на главной площади во время триумфа.

Во все времена люди стоят денег. В Древнем Египте хороший молодой раб стоил не меньше килограмма серебра. В переводе на финансовый язык это означало, что Тутмос I для наказания отступников, уничтожил до 10 тонн серебра или 5 тонн золота. Курс серебра к золоту в Древнем Египте был всего два к одному. Можно себе представить сцену, когда связанным пленникам бронзовыми мечами, отрубают головы и протыкают грудь. По земле течет 40 тысяч литров крови, а египетские воины с искренним сожалением смотрят на умирающее богатство, половина которого, в случае честной дележки добычи, должна была достаться им.

История про Хатшепсут отняла у меня пять дней поиска в интернете со стыковкой всех доступных источников и ничего не дала взамен. Вначале я почему-то был уверен, что именно в истории с женщиной-фараоном кроется связь между Химиком, ФФ и Дейр-Эль-Бахри. Я не понимал, что можно взять с коптского монастыря, который разрушился полторы тысячи лет назад.

В итоге выяснилось, что насчет монастыря я был прав – взять с него оказалось нечего. А с Хатшепсут ошибся. С нее тоже было взять нечего.

Поискав еще немного я понял, что MNJ Pharmaceuticals не имеет никакого отношения к производству калипсола. Как сказали бы менты: «установлено, что профессиональная деятельность не является причиной убийства». В конце недели вернулся Антон. Его не взяли в Microsoft. Точнее, ему сказали, что он – хорош, но не настолько, чтобы взять его прямо сейчас: его поставили на лист ожидания. На мое предложение встретиться и выпить по этому поводу, он объяснил, что проведет выходные с семьей. Я не стал настаивать.

Жизнь продолжалась во всем своем однообразии, разбавляемой приевшимися развлечениями. Я встречался урывками с Машей, продолжал размещать сумасшедший заказ и ходить по недорогим пабам. В одном из них я подсел на полузабытую песню и купил диск «Високосного Года». Он пришелся в кассу.

Но все-таки история с Египтом запутала меня, поделиться было не с кем: Антон работал, как проклятый, Мотя занимался своим романом с финдиректриссой, поэтому я решил, что пора ехать к Лиле. Уточнить, что она знает про Дейр-Эль-Бахри. Тем более, что на девять дней Химика я не поехал. Утром в воскресенье я позвонил. Лиля сказала, что ждет меня.

Глава 5

По дороге я вспоминал, как мы познакомились с Лилей. Мы отдыхали в Коктебеле. Стояла дикая жара. Днем температура доходила до 45 градусов. Мне казалось, что, поехав на курорт отдохнуть от студенческих забот, мы попали в геенну огненную. Очевидно, за какие-то неведомые нам, но очень серьезные грехи. Судя по всему за прогулы, пьянки и неумелый разврат.

Кондиционеров в Коктебеле не было. Днем еще как-то спасало море, а ночью, чтобы заснуть, приходилось выпивать по бутылке теплой местной водки. Или еще хуже – самогона. По-другому укрыться от ночной жары было нельзя. Из-за этого днем все ходили сонные и нервные. Нас было много – человек десять. И Химик, и Антон, и Матвей. В основном мужики.

Девушек мы принимали в свою компанию с трудом. Мы предпочитали любить их, сохраняя определенную дистанцию.

В самом деле, вчера ты с девушкой, сегодня ты с девушкой, все к твоей девушке привыкли. Завтра ты с ней расстаешься. А она уже в тусовке. И всех знает. И со всеми дружит. И расставание с ней становится делом публичным.

Она продолжает приходить в места, в которые приходишь ты, и грустно на тебя смотрит. А все остальные смотрят на нее как на обреченного больного. А ты просто не знаешь, что делать. То ли убежать, куда глаза глядят, чтобы не разрыдаться от жалости к ней (но куда от себя убежишь?), то ли вернуть обратно (но девушку-то вернуть недолго, а вот как вернуть любовь?). В общем, нехорошо! Так недолго и жениться.

Ни для кого из нас, кроме Антона, ничего хуже брака представить себе было нельзя (тем более, что некоторые вроде меня уже попробовали). Конечно, не считая тюрьмы, тяжелой болезни и смерти близких.

Брак рассматривался предательством общего дела. И никого не волновало, что дела-то никакого и не было.

Как Антону удалось жениться на Дине и остаться в тусовке – мне было не совсем понятно. Я объяснял это безразличием Дины ко всему мирскому. Она спокойно отпускала Антона в Коктебель, в байдарочные походы и на шумные тусовки, которые часто заканчивались в непредсказуемых местах на следующее утро. И все это при том, что самым красивым из нас троих был безусловно Антон.

Рост выше среднего. Светлые волосы. Голубые, очень глубокие и печальные глаза. Узкое лицо. В свое время, за сочетание грустного взгляда и моральных принципов (после свадьбы, например, он обзавелся довольно необычным в наше время принципом – избегать супружеских измен) его пытались прозвать Атосом. Антон на Атоса не откликался, хотя более почетной клички нельзя было придумать.

И его принципы не подводили в самых опасных ситуациях.

Например, когда он оставался в одной постели с двумя блондинками, а я был вынужден трахать их третью подругу-шатенку, стоя на кухне за плитой. Потом мне пришлось сажать ее на такси и спать на четырех табуретках, потому что квартира, в которой пьянка подошла к логическому концу, была однокомнатной. Все эти жертвы я принес искренне рассчитывая, что хоть Антону удается оторваться на славу.

На следующее утро, приходя в себя и умирая от головной боли, я выяснил, что Антон провел часть ночи в легкой, ни к чему не обязывающей беседе, а остаток ее проспал, отвернувшись к стене, чем вызвал у блондинок подозрения в нетрадиционной ориентации.

Ориентация у всех у нас была традиционной. Это было не модно, не богемно, не круто, но что мы могли поделать с природой?

Поэтому в первый же вечер, когда жара чуть-чуть спала, мы решили отменить вечерний преферанс и пойти потанцевать. Даже не столько потанцевать, сколько познакомиться с отдыхающими барышнями. Или с местными крымскими красотками. Все равно. Лишь бы без обязательств. В Комсомольской Правде того времени это очень точно называлось «нетоварищеским отношением к девушке».