Лучше не бывает - Рич Лейни Дайан. Страница 28

Разгоряченный, он выглядел еще привлекательнее, еще сексуальнее. Хотелось стиснуть его в объятиях изо всех сил, чтобы он понял, до чего он мне нравится, и я наконец позволила себе это, оттеснив некстати всплывший в памяти образ: бутылка дорогого французского вина рядом с пакетом бормотухи. Я даже ухитрилась хихикнуть над этим образом.

– Только учти, я не занималась любовью три года.

– Ничего страшного. Это как умение ездить на велосипеде – в нужный момент всплывает в памяти.

– Да я не об этом, глупый! Три года, понимаешь? Три года!

Я подчеркнула невообразимую продолжительность этого срока, в два рывка сдернув с Уолтера галстук.

– Ты потрясающая!

– Ни слова больше, мой Ромео. Надеюсь, ты проникся тем, сколько времени я потеряла? Давай наверстывать!..

В первый раз это было как утоление давнего и мучительного голода: скорей, скорей, все один сплошной неистовый рывок. Второй раз был более медленным, осознаннее, более протяженный и гармоничный (во всяком случае, мы не сшибли журнальный столик). Третий длился еще дольше, этакая долгая дорога к познанию друг друга, полная прикосновений и ласк. Потом, так и не разжав объятий, мы впали в сладостное оцепенение прямо на ковре перед камином, где теперь лениво мерцали последние угольки.

Когда мы продрогли, Уолтер снова развел огонь. Принес покрывало и набросил на меня. Затем забрался под него и с удовлетворенным вздохом устроился поуютнее, прижавшись грудью к моей спине и зарывшись лицом в волосы.

– Было здорово, правда? – Он не столько спрашивал, сколько констатировал факт.

– Мм… – только и удалось вымолвить мне в знак согласия.

Некоторое время мы лежали молча, глядя на огонь и наслаждаясь чувством покоя и довольства, когда вдруг, уже в полусне, Уолтер проговорил: «Люблю тебя…»

Он, должно быть, уснул сразу после этого, но мои глаза раскрылись на всю ширь, и никакое усилие уже не заставило бы их закрыться.

Он обращался не ко мне. Я не так много для него значила, чтобы говорить такое. Для меня, я знала, не было места в его жизни и скорее всего не могло быть в принципе. Это вырвалось случайно, по привычке – наверное, именно с этими словами он засыпал, когда была жива Мэгги. Он даже не сознавал, конечно, что говорит.

Зато я сознавала, и еще как. Лежала, смотрела на огонь и пыталась остановить слезы, но они все равно текли. Не скажи он это, я бы осталась и с радостью уснула в его объятиях. Однако слова прозвучали и разрушили уютный кокон, в котором я находилась. Снова вспомнилось, что я всего лишь временно занимаю чужое место, а тот факт, что оно уже никому не принадлежит, дела не менял. Надо бежать, думала я. На этом доме свет клином не сошелся, есть и другие места, где можно укрыться от Джорджа. Оставшись здесь, я поставлю на карту больше, чем могу себе позволить потерять.

И я покинула уютное кольцо мужских рук, каменея каждый раз, стоило лишь Уолтеру шевельнуться. Но он повернулся на спину и уснул еще глубже. Торопливо одевшись, я укрыла его получше. Он только вздохнул во сне. Тогда я опустилась на колени и коснулась губами его губ, давая ему шанс все-таки проснуться и удержать меня. Но и это его не разбудило. Минут пять я сидела рядом, стараясь запомнить его мирно спящим, потом поднялась к себе за вещами. Ключ оставила на кухонном столе. Словно сговорившись с судьбой, дверь закрылась за мной совершенно бесшумно. Слезы полились снова, когда я шла к машине, и не иссякали почти шесть часов, пока я кружила по извилистым улицам Хейстингса в ожидании утра.

В девять часов, измученная сверх всякой меры, я решила, что уже можно нанести визит, и постучалась в дверь дома Элизабет. Одного взгляда на меня ей было до-статочно, чтобы понять, что дело плохо. Она молча отвела меня в комнату над гаражом и ушла, а я впала в тяжелый сон, который длился почти двенадцать часов.

В дверь постучали. На часах было семнадцать минут десятого.

– Войдите! – прохрипела я.

Вошла Элизабет с кружкой чего-то горячего. Язык был как пергаментный, поэтому я ограничилась тем, что приглашающим жестом похлопала по постели. Она уселась и протянула мне кружку. Это был горячий шоколад.

Довольно долго царило молчание. Я прихлебывала напиток, прислушиваясь к тому, как сознание пробуждается от дремотного оцепенения.

– Хочешь поговорить? – спросила Элизабет, когда кружка опустела. – Я вроде как неплохой психоаналитик.

– А не о чем говорить, – усмехнулась я. – Просто пришло в голову, что самое время удалиться по-английски, пока дело не зашло слишком далеко.

– Зашла дальше, чем собиралась? – с пониманием уточнила она.

– Упс! В точку! – Я залихватски прищелкнула пальцами и расхохоталась как можно циничнее.

Элизабет обвела взглядом комнату, предоставленную мне для ночлега.

– Извини за все это. Свекровь постаралась. Мне бы и в голову не пришло сделать стены желтыми. – Она передернулась. – Фу!

Вселяясь, я совершенно не обратила внимания на окружающее и лишь теперь огляделась. Это было просторное помещение с двумя дверями: порог одной я переступила, поднявшись по лестнице на крышу гаража и оказавшись на крохотной лестничной площадке; другая, как выяснилось, вела в ванную. Двуспальная кровать не торчала посредине, а уютно пристроилась в углу. У окна стоял простой стол, в другом углу – шкаф в том же стиле, рядом с ним – комод, одновременно служивший туалетным столиком. Дощатый пол был прикрыт тканым ковром, очень похожим на деревенский половик, только большим и квадратным. Общее впечатление складывалось на редкость приветливое, как от чистенького деревенского домика. Лучшего места, где женщина может спрятаться от злого мужа, нельзя было и придумать.

– А мне нравится, даже очень, – честно призналась я. – Сколько возьмешь за постой?

– За постой ничего, – пожала плечами Элизабет. – Вот если захочешь остаться насовсем, тогда и поговорим. Давай не будем далеко заглядывать.

– Давай не будем. – Я благодарно улыбнулась.

– Вот ключи абсолютно от всего. – Она положила на стол целую связку. – Кухня и гостиная в твоем распоряжении, будь там как дома. И вообще, заходи в любое время. Детям не терпится с тобой познакомиться.

Когда дверь за Элизабет закрылась, я полежала, вначале прислушиваясь к затихающим шагам по лестнице, потом провожая взглядом сполохи огней проезжающих машин на потолке, и сама не заметила, как снова уснула.

Следующие три дня я провела в добровольном затворничестве, выходя только в магазин за питьевой водой и апельсинами, на которых могла сидеть месяцами. Не хотелось ни видеть кого-то, ни говорить с кем-то. Уважая мое настроение, Элизабет не навязывала свое общество.

В ящике стола нашлись бумага и ручка, и на третий день я отдала должное эпистолярному жанру: писала письма без адреса, просто чтобы высказать то, что приходило на ум или вспоминалось.

О том, например, как мы с отцом на Рождество засиживались допоздна в ожидании фильма «Филадельфийская история» (того прежнего, с Кэтрин Хепберн), который почему-то каждый раз показывал один из каналов. Или о том, как однажды мы с мамой (мне тогда было двенадцать) решили сами сшить костюм на Хэллоуин и какой это был жуткий провал. О школе танцев и о том, как мисс Мария (по-настоящему Магда, эмигрантка из Венгрии) хватала мой многострадальный подбородок всей пятерней и провозглашала басом: «Никогда, никогда я не видела такого жизнерадостного ребенка!»

И это была чистая правда. Я росла на редкость жизнерадостной и имела к тому все основания – единственный ребенок любящих, счастливых в браке родителей. Отцовская практика разрасталась, я могла позволить себе все, что хотела, и тем не менее рано научилась ценить радость собственного приработка, своих небольших, но независимых денег, научилась тратить их со вкусом и удовольствием (к примеру, на джинсы от лучших модельеров и деликатесы из фирменных магазинов). Почему же все так обернулось? Каким образом беззаботная, грациозная девочка, восхищавшая своими пируэтами строгую мисс Марию, превратилась в сварливую, озлобленную на весь мир женщину?