Все горят в аду - Ридли Джон. Страница 15

– Пидерское имя какое-то.

Владелец был белый. Белым не очень-то нравится быть владельцами гастрономов. Белые считают, что если уж быть менеджером, так непременно "Ай-би-эм", или "Боинга", или, в крайнем – самом крайнем – случае, "Макдоналдса" в каком-нибудь захолустном уголке округа Ориндж. Любой белый, знающий себе цену, считает, что гастрономы существуют для того, чтобы ими владели выходцы с Ближнего Востока, корейцы, изредка испанцы и еще реже негры. Так что белому, работающему там, где рискуют показываться одни цветные, явно не посчастливилось.

Вот и этому не посчастливилось.

– Пидерское имя какое-то, слащавое больно.

Джей в этот день тоже не погулять вышел. Джей вырос в семье, связанной с шоу-бизнесом. Ну вроде того. Его отец был визажистом на одной из сан-францисских телестудий. Его мать... Ну, по той или иной причине, его мамаша слиняла, когда Джей был еще совсем маленький. Отец Джея неплохо справлялся за двоих, так что Джей не особенно скучал по мамаше и не особенно ее помнил. Зато Джей помнил, причем с раннего детства, что он обожал Голливуд. Он любил кино: шик, блеск, сочные, радужные цвета. Крупнобюджетный мюзикл с Джуди Гарланд или угрюмо-реалистические потуги поздней Барбары Стрейзанд – в кино Джей всегда открывал для себя нечто необычайное. Какое еще достижение человечества может так будоражить – заставлять людей смеяться, плакать, а то и петь? Джей приехал в Лос-Анджелес, в Голливуд, в Тинзелтаун, Город Мишуры, с надеждой, желанием и мечтой устроиться костюмером или парикмахером, а может, и визажистом, как отец. Но его главным желанием, надеждой, мечтой по приезде в Голливуд было прикоснуться к чудесному, волшебному, обворожительному миру кино. Первой его должностью по приезде в город стала должность экспедитора в агентстве. Его взяли в штат, потом он занял место второго секретаря Чэда Бейлиса. И вот он здесь – он не укладывает волосы, не наносит грим, он всего лишь желает спросить насчет субъекта по имени Парис и, если не получит ответа, направится к следующему владельцу "24/7", по пути задаваясь коренными вопросами бытия типа "как же я дошел до жизни такой".

Джей сказал:

– Так "да" или "нет"?

– Вот пристал. Нет тут никаких Парисов.

Маркус с Джеем двинулись к выходу.

– Только время отнимают. Даже не взяли ни черта, – буркнул им вслед менеджер и пошел вытирать лужу на кафельном полу под разливочным автоматом.

"В районе БХ". "Б" это Беверли, а "X" это Хиллз. Именно так лос-анджелесские домовладельцы описывали свои дома, если те хоть каким-то боком примыкали к району с почтовым индексом 90210. "В районе БХ" означало только то, что вам придется платить по расценкам Беверли-Хиллз, не имея удовольствия проживать там на самом деле.

Квартира Кайлы – ее квартира – была именно такая, в районе Беверли-Хиллз. Нормальная квартирка. Габариты нормальные. Чуть больше, чем полагалось Кайле по рангу. Она не случайно жила именно так, не совсем по средствам. Нельзя сказать, что это был блеф, что Кайле хотелось попонтоваться. Спросите у нее самой, и она расскажет вам: необходимость все это содержать заставляла ее лучше работать, брать сверхурочные заказы. Такова была Кайла. Девушка, которая много чего могла иметь на халяву, но хотела все заработать своим трудом.

Улица, где не по средствам жила Кайла, называлась Суолл, и на Суолл, в доме Кайлы оказался Парис.

Он позвонил в звонок.

Треньк.

– Алло? – Даже плохая связь и дешевый, шипящий динамик домофона не притушили чувственности в голосе Кайлы.

– Это Парис.

Еще раз тренькнуло. Несколько раз подряд. Раздался сигнал, и замок щелкнул. Парис открыл дверь и вошел. Наверх. Третий этаж. Дверь Кайлы.

Тут Парис вспомнил.

Лицо Кайлы, искаженное презрением. Дверь, захлопывающаяся перед его носом. Слова, брошенные Кайлой ему в лицо: "Ты неудачник!"

Но так было раньше. До вчерашней ночи, до сегодняшнего утра, до головокружительного скачка фортуны, прыжка судьбы и взлета удачи. Теперь Парис шел к Кайле в новом качестве. Теперь он был заряжен позитивностью и энтузиазмом как человек, которого только что капитально отремонтировали за миллион долларов. Леди и джентльмены, девчонки и мальчишки, встречайте полностью обновленного Париса.

Парис постучал в дверь. Она открылась, и перед ним появилась Кайла. Каждый раз, видя Кайлу, глядя на нее, любуясь ею, он думал об одном и том же: в списке ее прелестей груди далеко не на первом месте. Но даже это говорит о многом. У нее были чудесные груди. Отличные, большие. Не уродливо большие, а комфортно умещающиеся в широкой мужской ладони. Две маленькие выпуклости восходили изгибом к набухшим соскам, которые, казалось, были постоянно напряжены. Когда Кайла надевала что-нибудь обтягивающее, ее соски словно нацеливались выколоть тебе глаза. И все же...

Груди это далеко не главное.

Офигительная женщина.

У нее была чудесная кожа. Нежная, мягкая и гладкая кожа, ровная по тону и фактуре. С такой кожей может родиться только дитя негра и азиатки, а она и была таким ребенком.

Офигительная женщина.

Все остальное – еще лучше. Каждый миллиметр этого плода смешения рас. Глаза, разумеется. Острые, узкие, густо-черные восточные глаза. Экзотические черты лица. Тело: очерченное, вылепленное, выточенное так, будто над ним поработал Микеланджело со товарищи. Волосы – роскошная грива. Такая пышная, словно налитая жизненными соками того же тонуса и крепости, что и само тело.

Короче, офигительная женщина.

Парис вдруг как-то весь поджался: его новообретенная финансовая мощь и маскулинность поблекли в ее присутствии. Рядом с ее огнем ложная самоуверенность и мачистская спесь не стоили ни цента.

Кайла отошла от двери и вернулась к тому, чем занималась до появления Париса – к уборке комнат, приведению себя в порядок или чему-то в этом роде, – потратив лишь секунду на то, чтобы смерить Париса уничтожающим взглядом.

– Чего ты хочешь? – спросила она у Париса, обращаясь к столу, с которого стирала пыль.

Парис вошел, закрыл дверь, давая ей понять, что пробудет тут некоторое время. Ему в нос ударил запах красного жасмина. У Кайлы дома всегда пахло красным жасмином. На балконе было маленькое жасминовое деревце. На камине стояла свеча с запахом красного жасмина. Кайла возжигала жасминовые благовония и принимала ванну с жасминовым маслом. Запах красного жасмина не самый популярный в мире запах, и когда Парис чуял его, он всегда вспоминал Кайлу. Кажется, с тех пор как они расстались, этот запах чудился ему все чаще и чаще.

– Привет, малютка, – сказал Парис.

– Не называй меня малюткой. Чего пришел?

– Хочу поговорить.

Кайла вскинула брови:

– Можно подумать, ты умеешь что-то еще.

– У меня кое-что есть.

– Не сомневаюсь.

– На этот раз я не шучу, малютка.

– Ага. Не шутишь. Точно так же ты не шутил последний раз, когда собирался достать денег и снять кино. Когда этих певцов пытался раскручивать. Когда ты...

– Теперь все иначе.

Пятно на столе, похоже, всецело занимало Кайлу. Она ожесточенно терла его бумажными салфетками, губкой и сверхэффективным чистящим средством формулы 409.

– Конечно, – сказала она, не отрываясь.

– В самом деле...

– Ты пишешь сценарий? Ты собрался фотографировать моделей? Куда тебя на этот раз занесло? Чему ты почти уже собрался посвятить свою жизнь?

– Я больше не играю ни в какие игры. Дело верное. Миллион долларов.

Парис наконец добился внимания Кайлы. Парис добился того, чего ему добиваться не следовало, – Кайла взбесилась.

– Убирайся отсюда! – Жар ее слов мог бы опалить ему брови.

– Послушай меня, малютка. Это...

– Я тебе сказала! НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ МАЛЮТКОЙ!

– В этот раз...

– В этот раз, как и в предыдущий раз, как и всякий раз, – и тебе все еще недостаточно. Меня тошнит от этих разговоров, от этих фантазий, от неосуществимых проектов. Мне нужно что-то реальное. По крайней мере, более реальное, чем то, что есть у тебя.