Похищение - Арсаньев Александр. Страница 36

В этот момент мы уже дошли до крыльца, и пора было прощаться…

Глава двенадцатая

На следующее утро, которое выдалось на редкость солнечным и по-весеннему теплым, я, довольно рано проснувшись, позавтракав и закончив все необходимые приготовления, в начале одиннадцатого часа поехала к Селезневым.

В начале двенадцатого, как мы и условились накануне, я собиралась выехать на Большую Садовую улицу и двинуться по направлению к Симбирской. Этот маршрут проходил по пустынной местности, поскольку Большая Садовая улица знаменовала собой городскую окраину. Слева далее тянулись пустыри, а справа ютились дома небогатых мещан. Словом, как я уже обмолвилась, места эти и всегда были довольно пустынны, а нынче, в Прощеное воскресение – и вовсе. Как и положено, весь люд православный с утра двинул на обедню, а после, как и заведено – гуляния и посещения друзей и родных. Последний день широкой Масленицы, разговляются все. Завтра начало Великого поста, семь недель скудной однообразной пищи, никаких городских развлечений…

Но это – завтра, а нынче… Пока я, переодетая служанкой – в простой цветастой юбке, заячьем салопе и разноцветном платке – ехала к селезневскому дому, вдоволь уже успела наглядеться на то, как охотно наш народ прощения друг у друга просит. И так же охотно дает. Что поделать, таков обычай. Отовсюду слышится только: «Прости Христа ради» и «Господь простит».

У Селезневых меня встретил лакей и даже не сразу узнал, кто я такая. Мне пришлось продемонстрировать изрядную долю своего барского норова, прежде чем он, наконец, удостоверился, что я – это я. Впрочем, ему ничего другого не оставалось, как проводить меня в кабинет хозяина, при этом, он не приминул по-христиански попросить у меня прощения и я, естественно, ответила ему в духе этого необычного дня.

В кабинете я застала хозяина и господина подполковника и оба они, в который уж раз пребывали в изрядной ажитации.

Они, похоже, нисколько не обратили внимания на мой костюм, по крайней мере, ничуть не удивились. Поздоровавшись, я спросила:

– Что-нибудь случилось, господа?

– Ах, Екатерина Алексеевна! – воскликнул господин подполковник. – Вы не поверите, но открылись новые обстоятельства нынешнего дела!

– Вот как? И что же это? – я была изрядно удивлена.

– Оказывается, главный злодей-то никто иной, как господин Гвоздикин!

– Что?! Аполлинарий Евгеньевич?! Не может быть! – ответила я.

– Еще как может, голубушка! – заверил меня генерал. – Я, конечно, тоже не сразу в это поверил, но… Нет, Михаил Дмитриевич, расскажите сами! – и его превосходительство тяжело вздохнул и махнул рукой.

– Извольте. Итак, вы спросите, Екатерина Алексеевна, – начал господин Поздняков, – отчего мы уверены в том, что именно Гвоздикин и является похитителем Ники? А оттого, дорогая, что в его комнате вчера обнаружены были неопровержимые улики-с.

– Что? Улики? Но какие? – я все еще не могла поверить.

– А вот какие, – господин подполковник решительным шагом подошел к столу и взял с него две вещицы.

Одну из них я узнала сразу же. Это был мой кошелек, который я потеряла в среду, когда на меня напали. А вторая вещь была мне совершенно незнакома – это был длинный переплетенный шелковый шнур из тех, какими обычно подпоясываются половые, да вот хотя бы в гостинице купца Смирнова.

– Узнаете? – полюбопытствовал Поздняков, поднеся эти вещицы ко мне.

– Да, кинула я. – Это мой кошелек, а это?

– А это, похоже, и есть та самая удавка, которой удушили Ефима, а затем и Глашу.

– Но, позвольте… – попыталась я было возразить, однако Михаил Дмитриевич не предоставил мне возможности.

– Дорогая Екатерина Алексеевна, неужели вам недостаточно доказательств? Теперь-то все на свои места и встает, не находите?

– Но как вы нашли эти вещи? – спросила я.

– Нынче утром-с, когда прибыл врач, чтобы осмотреть больного, который, кстати, постепенно приходит в себя, служанка полезла в шкап, чтобы достать свежее белье. И вот там-то, среди рубашек и обнаружились эти замечательные предметы.

– Вот как? Значит, это он?.. – в задумчивости проговорила я.

Что ж, рассуждала я, вполне может быть, что это действительно так. Тогда, пожалуй, можно объяснить и то, каким образом он проник в дом, в день похищения Ники. Ведь в течение часа он был совершенно один. И то несчастливое нападение на меня. Кстати, и фонари, которые не горели в тот день. Ведь в среду, помнится, Гвоздикин отсутствовал с самого утра. Таким образом, он прекрасно мог дождаться меня у дома и погасить фонари. А Серж, так нечаянно появившийся в алее, спугнул Аполлинария Евгеньевича. К тому же, именно Гвоздикин навел нас на мысль о Пряхине. Однако… тут я подумала о том, что ведь Пряхин-то на самом деле имел отношение к выкупу. Откуда же он узнал? Ну, конечно, от Глаши. А кто же тогда удушил их, Глашу с Ефимом? Неужели же Гвоздикин? А потом пытался перевести подозрение на Пряхина?

– Михаил Дмитриевич, – обратилась я к Позднякову после непродолжительного молчания, – неужели же Гвоздикин это сам все?

– Ну, это вряд ли, – ответил Поздняков. – У него, скорее всего, были сообщники. Тот же Пряхин, например…

– Нет, позвольте, – не согласилась я. – Если бы это было так, то вряд ли бы Пряхин решил его убить… Да и сам Аполлинарий Евгеньевич вряд ли бы стрелял в мсье Пряхина в гостинице, не находите?

– Значит, сообщник кто-то другой… – в раздумье проговорил Поздняков. – Тем более что этот сообщник нынче постарается выкуп получить, вы не забыли?

– Нет, конечно, но, послушайте, Михаил Дмитриевич и вы, Валерий Никифорович, разве вам не кажется, что все это специально?

– То есть? – переспросил его превосходительство. – Что вы хотите этим сказать, Екатерина Алексеевна?

– Ну, неужели же вам не кажется, что Аполлинарию Евгеньевичу эти вещи специально подбросили? Чтобы теперь подозрение пало на него. Я понимаю, конечно, алиби у него на эти дни практически никакого. Вел он себя более чем подозрительно, но все же… Вы знаете, я подумала, попыталась себе представить, но… Нет, я, пожалуй, более чем уверена в том, что похититель не он.

– Вот как? – удивился Поздняков. – А кто же тогда и с чего, позвольте, у вас такая уверенность? Вы ведь сами признаетесь, что и поведение Гвоздикина подозрительно, и алиби у него как такового не имеется…

– Да, но вот уже два дня, как Аполлинарий Евгеньевич лежит у себя в комнате в бессознательном состоянии, а письмо, настоящее письмо от похитителей, смею вам напомнить, пришло только вчера… К тому же, не вы ли сами, Михаил Дмитриевич, обратили внимание на то, что письмо было подброшено, что на нем нет положенного почтового штампа?

– Да, конечно, – с жаром ответил Поздняков. – Но разве именно это и не подтверждает, что письмо было подброшено, как и прежнее при помощи человека, который имеет доступ в этот дом?

– В таком случае, позвольте заметить, – никак не желала сдаваться я, – что все, кто бывает в этом доме, уже подозрительны. В том числе и мы с вами…

– Полноте, Екатерина Алексеевна, – вмешался в наш спор генерал. – Если вы так настаиваете на невиновности Аполлинария, то вам придется это доказать… Слишком уж много подозрений падает на него. И потом, с чего бы ему у себя хранить эти предметы?

– Вот и именно, Валерий Никифорович, вот и именно! – воскликнула я. – Если бы Аполлинарий Евгеньевич был преступником на самом деле, не разумнее ли было ему избавиться от таких улик? Разве не так поступают все преступники?

Мужчины замолчали, глядя на меня недовольно и возмущенно. В это время большие настенные часы пробили один раз. Я посмотрела на циферблат:

– Валерий Никифорович, я понимаю, что проще всего сейчас было бы все свалить на умирающего Гвоздикина, но позвольте мне попробовать доказать вам, что вы не правы. И потом, Ника…

– Х-м, х-м, – ответил генерал и подошел к высокому книжному шкапу. Открыв одну из нижних створок, он достал уже знакомый мне саквояж. – Вот, здесь вся сумма.