Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы) - Роббинс Гарольд "Френсис Кейн". Страница 77

– А то, – ответил он, – что каким бы большим ты не вырос, ты никогда не сможешь ничего делать без моего разрешения.

Я проследовал за отцом в столовую. Рина сидела к нам спиной, и когда она подняла голову и подставила отцу щеку для поцелуя, ее белокурые, отливавшие серебром волосы блеснули. Отец взглянул на меня, и в его глазах сверкнуло торжество, Он молча уселся в кресло, но я догадался, о чем он подумал, – о том, что меня нет нужды бить по голове.

– Позавтракаешь с нами, Джонас? – спросила Рина.

Я посмотрел на нее, потом на отца и почувствовал, как к горлу подступил ком.

– Нет, спасибо, я не голоден.

Я повернулся и быстро вышел из столовой, чуть не сбив по пути Робера, который входил с подносом. Когда я вернулся в загон, Невада скакал на жеребце, приучая его к поводьям. Отец был прав, от него больше не следовало ждать неприятностей.

И вот теперь, спустя двенадцать лет, я словно наяву услышал слова отца, прозвучавшие в то утро.

– Уходи, старик, уходи! – воскликнул я, стукнув кулаком по столу. Боль от удара отдалась в плече.

– Мистер Корд!

Я удивленно оглянулся. В дверях с раскрытым ртом стоял Моррис. Его вид образумил меня.

– Не стой там, – рявкнул я, – входи. – Поколебавшись, он вошел в комнату, а следом за ним появился Форрестер. – Садитесь и выпейте, – сказал я, подвигая к ним бутылку виски.

– С удовольствием, – сказал Форрестер, беря бутылку и бумажный стаканчик. Он плеснул себе приличную порцию. – Будем здоровы!

– Это зависит от генерала. А где, между прочим, старик?

– Поехал в город, у него там встреча с производителем туалетной бумаги.

Я рассмеялся.

– По крайней мере, уж это-то он может испытать сам.

Форрестер рассмеялся, а Моррис так и остался сидеть с печальным лицом. Я подвинул к нему бутылку.

– Ты на машине?

Он покачал головой.

– Что мы теперь будем делать?

Я посмотрел на него и наполнил свой стакан.

– Я как раз подумал о том, чтобы объявить войну Соединенным Штатам. Только таким образом мы сможем доказать им преимущества нашего самолета.

Моррис опять не улыбнулся.

– Этот самолет лучшее, что я создал.

– Ну и что? – спросил я. – Черт возьми, ты ведь не понес никаких убытков. Это мои трудности. Между прочим, сколько ты заработал, делая самолеты? Эта сумма не составит одной двадцатой твоего ежегодного лицензионного платежа за тот бюстгальтер, который ты придумал для Рины Марлоу.

Что было правдой. Маккалистер углядел в этом бюстгальтере большую коммерческую выгоду и оформил патент на «Корд Эркрафт». У Морриса был заключен с нами стандартный контракт, по которому все его изобретения являлись собственностью компании, но Маккалистер оказался на высоте и предложил Моррису десять процентов лицензионных выплат в качестве премии за последний год. Таким образом, доля Морриса составила более ста тысяч долларов, так как рынок сбыта был довольно обширный. Сиськи долгое время не выйдут из моды.

Моррис промолчал, да я и не ждал от него ответа. Он был из тех, кто не слишком интересуется деньгами, а живет только работой.

Я допил виски и закурил. Конечно, мне не стоило так взрываться при упоминании об отце. В конце концов, никто не станет просто так выбрасывать на ветер миллион.

– Может быть, мне удастся что-нибудь сделать, – сказал Форрестер.

– Думаете, что сможете? – В глазах Морриса промелькнула надежда.

Форрестер пожал плечами.

– Не знаю, попробую.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Это лучший из самолетов, который я когда-либо видел, и я не хочу погубить его из-за стариковской глупости.

– Спасибо, – сказал я. – Мы будем благодарны за все, что вам удастся сделать.

Форрестер улыбнулся.

– Не стоит благодарности. Я из тех старомодных ребят, которые не хотят, чтобы нас застали врасплох.

– Они скоро начнут, – кивнул я. – Как только Гитлер решит, что все готово.

– Когда, вы думаете, это произойдет?

– Через три, может быть, через четыре года. Когда у них будет достаточно подготовленных пилотов и самолетов.

– А откуда они возьмут их, сейчас у них еще ничего нет?

– Найдут. Школы планеристов принимают по десять тысяч человек в месяц, а к концу лета Мессершмитт запустит в производство свой ME-109.

– Генеральный штаб считает, что Гитлер споткнется на «линии Мажино».

– Он не споткнется на ней, он перелетит ее.

Форрестер кивнул.

– Это еще одна из причин уговорить их приобрести ваш самолет. – Он вопросительно посмотрел на меня. – Вы рассуждаете так, как будто все знаете.

– Это так и есть, – ответил я. – Я был в Германии меньше года назад.

– Да, я помню, читал что-то об этом в газетах, вокруг вашей поездки разразился скандал.

Я рассмеялся.

– Да, было дело. Кое-кто обвинил меня в симпатии к нацистам.

– Это из-за того миллиона долларов, который вы перевели в Рейхсбанк?

Я взглянул на него. Этот Форрестер был отнюдь не так прост, как казалось.

– Наверное, – ответил я. – Понимаете, я перевел туда деньги за день до того, как Рузвельт объявил о запрещении подобных операций.

– Но ведь вы знали, что такое запрещение вот-вот должно появиться. Вы могли спасти свои деньги, подождав всего один день.

– Ждать я не мог, деньги должны были поступить в Германию в определенный день.

– Но почему? Почему вы перевели им деньги, прекрасно понимая, что Германия – это потенциальный враг?

– Это был выкуп за одного еврея.

– Некоторые из моих лучших друзей – евреи, – сказал Форрестер. – Но я не представляю, что за кого-нибудь из них можно было бы заплатить миллион долларов.

Я внимательно посмотрел на него и снова наполнил свой стакан.

– Этот еврей стоил этих денег.

Его звали Отто Штрассмер, и он начал свою деятельность инженером по контролю за качеством на одном из многочисленных баварских фарфоровых заводов. От керамики он перешел к пластмассам, и именно он изобрел высокоскоростное литье под давлением, лицензию на которое я приобрел в Германии, а затем продал концерну американских изготовителей. Наша сделка основывалась на лицензионных платежах, но по прошествии нескольких лет Штрассмер захотел изменить условия сделки. Это произошло в 1933 году, сразу после прихода Гитлера к власти.

Он явился ко мне в отель в Берлине, где я находился в ходе своей поездки по Европе, и объяснил, чего он хочет. Штрассмер пожелал отказаться от своей доли будущих лицензионных платежей и получить в счет этого миллион долларов. Безусловно, для меня это было выгодно, так как за весь срок действия лицензии его доля составила бы гораздо большую сумму. Поэтому я удивился и поинтересовался, зачем ему это понадобилось.

Он поднялся из кресла и подошел к окну.

– Вы спрашиваете почему, мистер Корд? – спросил он по-английски с сильным акцентом и, вытянув руку, указал на улицу. – Вот почему.

Я тоже подошел к окну. Перед отелем «Адлон» группа парней, почти мальчишек, в коричневых рубашках издевалась над стариком в сюртуке. Пока мы наблюдали, они дважды сталкивали его в сточную канаву. Мы видели, как он лежал на боку, свесив голову в канаву, из носа у него текла кровь. Парни некоторое время стояли, наблюдая за ним, потом, пнув его еще несколько раз, удалились.

Я обернулся и вопросительно посмотрел на Штрассмера.

– Это еврей, мистер Корд, – тихо сказал он.

– Ну и что? Почему он не позвал полицию?

Штрассмер снова показал на улицу. На противоположном углу стояли два полицейских.

– Они видели все, что произошло.

– Но почему они не остановили их?

– У них есть указание не вмешиваться. Гитлер объявил евреев вне закона.

– А каким образом это касается вас?

– Я еврей, – просто ответил он.

Помолчав некоторое время, я достал сигарету и закурил.

– Что вы хотите, чтобы я сделал с деньгами?

– Пусть они будут у вас, пока не получите от меня вестей. – Он улыбнулся. – Жена с дочерью уже в Америке. Буду благодарен, если вы сообщите им, что у меня все в порядке.