Песнь Хомейны - Роберсон Дженнифер. Страница 2

Волк был большим самцом с рыжеватой густой шерстью. Едва нападающий, вскрикнув, попытался спастись бегством, волк прыгнул. Человек вылетел из седла и распростерся навзничь на снегу, вопя и пытаясь руками защитить горло, на котором уже почти сомкнулись белоснежные клыки…

– Финн! – перехватив клинок плашмя, я шлепнул своего пони по крупу, заставив его идти вперед.

– Финн, – проговорил я уже тише, – допросить покойника будет тяжело.

Стоявший над корчащимся в снегу телом волк повернул голову и посмотрел прямо на меня. Немигающий взгляд его заставил меня внутренне содрогнуться: привыкнуть к этому почти невозможно. С рыжеватой волчьей морды на меня смотрели человеческие глаза.

Потом рябящее марево поглотило волка – сверкающая пустота ничто, от которой резало глаза, на мгновение у меня закружилась голова, а желудок сжался в пульсирующий комок. Только глаза, устремленные на меня, оставались прежними: странные, звериные, желтые глаза. Глаза безумца. Или – воина Чэйсули.

По спине у меня пробежал холодок, я с трудом подавил дрожь. Рябящая пустота исчезла, извергнув человека. Не волка: смуглого высокого человека.

Вернее сказать, не совсем человека. Нечто иное. Нечто большее.

Я пошевелился в седле, сжал коленями бока пони, заставляя его подойти ближе. Малыш-степнячок коротко испуганно заржал, учуяв запах смерти – на снегу кроме мертвого пони Финна остались два человеческих трупа, и чистая белизна была запятнана алой кровью – но все-таки повиновался и подошел ближе. Я заставил его подъехать к пленнику, тот по-прежнему лежал навзничь, расширенными от ужаса глазами глядя на человека, который секунду назад был – волком.

– Эй, ты, – проговорил я, человек моргнул, повернул голову в мою сторону и попытался подняться – но не посмел, да и сил не хватило, он был беспомощен перед нами, и я хотел, чтобы он осознал это в полной мере.

– Говори, – приказал я, – кто твой хозяин? Кто послал тебя?

Человек не ответил. Финн сделал шаг в его сторону – всего один шаг, не промолвив ни слова. И тут пленник поспешно заговорил.

Я подавил готовый вырваться у меня возглас удивления: человек говорил похомэйнски, не на языке Эллас. Я не слышал этого языка уже пять лет – разве что из уст Финна, даже теперь мы по-прежнему продолжали говорить между собой на языке Кэйлдон и Эллас. И вот – здесь, в Эллас, мы снова услышали хомэйнскую речь.

Человек не смотрел на Финна – только на меня.

Я увидел, как на его лице сменяют друг друга страх – стыд – ярость:

– А что, у меня был выбор? У меня на руках жена и дочь, которым нечего есть, не во что одеваться, нечем согреться зимой. Мою ферму забрали за долги.

Мои деньги все ушли на войну. Мой сын погиб вместе с принцем Фергусом. И что, я должен позволить жене и дочери умереть с голоду? Или, может, было бы лучше, если бы моя дочь стала шлюхой при дворе Беллэма?

Его карие глаза смотрели на меня с яростью, чем дольше он говорил, тем скорее исчезал его стыд и тем сильнее становился гнев. Теперь в человеке, казалось, не осталось ничего, кроме враждебности и отчаянья.

– У меня не было выбора! Не было! Мне предлагали золото…

Мне показалось – в подреберье вонзился острый клинок.

– Кровавое золото, – прервал я его, уже зная, что он ответит мне.

– Да! – крикнул пленник. – Но оно того стоит! Война Шейна не принесла мне ничего и отняла жизнь у моего сына, я потерял кров над головой, моя семья впала в нищету… Что мне еще остается? Беллэм предлагает золото – кровавое золото! и я возьму его. Как и любой из нас!

– Любой? – эхом откликнулся я, его слова вовсе не понравились мне. Неужели вся Хомейна готова выдать меня моему врагу за солиндское золото? Тогда мы обречены на неудачу, даже не начав сражения…

– Да! – крикнул человек с яростью обреченного. – Все! А почему нет? Они демоны. Они нарушают все законы, божеские и человеческие. Они – звери!

Ветер переменился. Теперь он снова швырял мне в лицо ледяную крошку, но я почти не замечал этого – даже не попытался защититься от ветра. Не мог. Я застыл, глядя на пленника, онемев…

А потом перевел взгляд на Финна. Как и я, он был неподвижен – молча смотрел на распростертого у его ног человека. Но мгновением позже он поднял голову и прямо посмотрел на меня. Я увидел, как сузились его зрачки, утонув в море яростной желтизны. Желтые глаза. Иссиня-черные волосы. Золотая серьга в левом ухе. Странное, хищное, смуглое лицо.

Я взглянул на него новыми глазами – как ни разу мне не доводилось смотреть на Финна за все пять лет нашей жизни в изгнании – заново осознав, кто он.

Чэйсули. Изменяющий облик. Человек, который мог, когда хотел того, принимать обличье волка.

И – причина этого внезапного нападения. Не я, о нет. Вовсе не я. Я не имел значения для нападавших. Наш пленник не знал даже, что моя голова, доставь он ее Беллэму, принесла бы ему больше золота, чем он мог даже представить себе.

Боги, он же даже не знает, кто я!

В другое время жестокая ирония происходящего заставила бы меня рассмеяться. Я слишком высоко ценил себя, наивно полагая, что все знают меня и цену мне. Но здесь и сейчас никому не было дела до меня. Имело значение только то, к какому народу принадлежит Финн.

– Из-за меня, – подтвердил Финн. Больше он не проронил ни слова.

Я кивнул, ощутив внезапную слабость и легкую тошноту. Это было невозможно, невероятно… и все же – было. Мы возвращались в Хомейну после пяти лет скитаний на чужбине, чтобы собрать войско и отвоевать мой трон у Беллэма – и первое, с чем нам довелось столкнуться, была прежняя враждебность и ненависть хомэйнов к Чэйсули. Священное истребление, начатое Шейном – Чэйсули называют это кумаалин – начиналось как месть короля-безумца, но не прекратилось с его смертью и падением его державы…

Они пришли не за моей жизнью, они не собирались даже брать меня в плен.

Они пришли за Финном – потому что он был Чэйсули.

– Что они тебе сделали? – спросил я. – Чэйсули. Что сделал тебе этот человек?

Хомэйн посмотрел на Финна с выражением, похожим на изумление:

– Он оборотень!

– Но что он тебе сделал? – настаивал я. – Он что, убил твоего сына? Отнял у тебя ферму? Изнасиловал твою дочь? Довел твою семью до нищеты? Что?