Разрушитель меча - Роберсон Дженнифер. Страница 11

— пока я не стал таким же как Чоса, переделывая и заново создавая… Повторно напоив клинок. Призвав его, хотя не должен был этого делать, находясь уже где-то на грани ворот в аиды. Меня переполняла уверенность. Я точно знал, что делал, и помнил о женщине, ради которой делал это.

Винил ли я ее? Нет. Она бы сделала для меня то же самое. За несколько недель до встречи с Чоса Деи мы с Дел сошлись в схватке, которая должна была определить наши судьбы; мы оба проиграли, хотя ни один из нас не сдался, а повторись все снова, мы бы снова поступили так же. Но тогда, в пещере Чоса, в самом сердце Горы Дракона, я призвал силу и переделал мою Северную яватму. Она стала не просто мечом. И даже не просто магическим мечом.

И мне это совсем не нравилось.

Я позволил перевязи выпасть из моей левой руки. Теперь я держал только меч, как держат обычное оружие: твердо, сжав пальцы на витой рукояти; мозоли двадцатилетней давности плотно ложились в привычные углубления. В узоры, вырезанные на душе и духе.

Уже почти половина моего меча была черной, словно побывала в огне. Но пламя, опалившее его, было холодным как смерть и жило ВНУТРИ стали, неприятным соседом того, чем меч должен был быть: яватмой по имени Самиэль, создателем бурь, таким же как Бореал Дел. Только ее бури были по-Северному холодными, а мои по-Южному горячими. Должен был быть, если бы в него не пропал Чоса. Чоса наполнял каждую из струн магии, протянутых по всему клинку. Невидимая сеть пульсировала, словно билась в агонии от смертельного яда. Если не уничтожить Чоса, если не освободить клинок, Самиэль умрет. И волшебник, освободившись, займет ближайшее тело, чтобы обрести новый дом для своего духа. Танцор меча, известный как Песчаный Тигр, просто перестанет существовать. Его место займет Чоса Деи в возрасте шестьсот сорока двух лет.

Или уже шестьсот сорока трех?

Аиды, вот время летит.

Я поднял меч и сильно воткнул его в Южный песок. Клинок скрылся наполовину. Я услышал шипение расступающихся перед мечом песчинок, почувствовал, как сталь вошла в почву. И тогда я встал на колени и зажал рукоять в тюрьму своих рук. Другую тюрьму для Чоса Деи.

Первую он уже начал разрушать.

6

Звук, который я издал, напоминал рев. В тот момент мне было все равно, я хотел только закричать, ободрать себе глотку хрипом, лишь бы он был полон силы и страстного желания победить Чоса Деи.

Но рев почти мгновенно затих, а вместе с ним ушло и понимание происходящего. Я знал только одно: я держал меч. Или он держал меня, а это все меняло.

Он был сильным — он ведь Чоса Деи — и очень, очень злым. Он бесился оттого, что попался в тюрьму Северной стали. Он ненавидел сам меч за то, что тот осмеливался удерживать его. Но гораздо глубже и сильнее, полный холодной, твердой решимости, он ненавидел меня. Я был его целью. Я был человеком. Я был врагом, который украл его душу и запер ее в мече.

Тонкий разрез между большим и указательным пальцем жгло. Так же жгло порез на ноге. И я знал, теперь уже совершенно точно, что такие «случайности по неловкости» не прекратятся. Они будут происходить все чаще, последствия их будут все неприятнее. Они могут довести и до смерти. Чоса успел изучить Самиэля. Теперь он изо всех сил растягивал границы тюрьмы, стараясь из своего заключения навредить мне. Сделать из меча моего главного врага.

Так что пришла пора показать Чоса кто у кого в подчинении.

Но это легче сказать, чем сделать. Магия не только наполняла легкие отвратительным запахом, она причиняла боль.

Я сжал рукоять изо всех сил, крепче обхватил пальцами металл. Я дрожал, и меч дрожал вместе со мной, врезаясь все глубже в Южный песок. Я чувствовал, как напряжение окутывает запястья, предплечья, потом плечи, завязывая мускулы в узлы. Сухожилия, как нагруженные веревки, натянулись по всему телу. Я сжал зубы и зашипел яростные проклятья Салсет, выплевывая все ругательства, которыми племя усыпало меня, когда я был их рабом, слишком сильный телом, чтобы умереть, слишком слабый духом, чтобы сражаться.

Но теперь я сражался. Салсет просто избивали меня. Чоса Деи меня переделает.

Пот сбегал по моему телу и капал на пыльную грудь. Пальцы ног, не сжатые сандалиями, спазматически зарывались в песок. Вся кожа зудела. Желчь щекотала горло, оставляя после себя едкий привкус.

— …нет… — сказал я. — …НЕТ…

Только это я и смог выдавить.

Свет звезд дрожал. Или мне это только казалось? Беспорядочные белые и черные пятна перед глазами превращали мир в огромный лоскутный занавес из провалов темноты и вспышек слепящего, безумного света.

Я вдыхал запах магии, силы такой необузданной и дикой, что только дурак попытался бы справиться с нею. Только дурак посмел бы призвать ее.

Дурак или сумасшедший. Вроде Чоса Деи.

Или дурак вроде меня?

Аиды, было больно. Тупая головная боль снова возобновилась, пульсируя за широко раскрытыми глазами. Я чувствовал судорожные удары моего сердца, корчившегося за грудной клеткой; раздражающее щекотание волос, поднимавшихся на руках, бедрах и в паху; сильные, мучительные спазмы желудка, отравленного страхом.

Скрежет дыхания: вдох-выдох, вдох-выдох, заставляя легкие работать. Надеясь, что удастся разогнать туман в голове, получившей удар подковой, страдающей от присутствия магии, и чувствующей силу Чоса Деи.

Если бы я только мог доказать ему, что моя душа сильнее…

Мысленно я рассмеялся. Оскорбительно и насмешливо, переполненный презрением к самому себе. Кем, в аиды, я был? Стареющим человеком без цели в жизни, с больными коленями и телом, покрытым шрамами, который продает свой меч и этим живет, уважает только мастерство, рожденное полным отчаянием, и хочет быть кем угодно, только бы не безымянным Южным рабом, брошенным еще ребенком матерью, которая не могла о нем позаботиться.

И снова появилась неуверенность. Дел как-то сказала, что этому не было доказательств, что возможно Салсет лгали. Что может быть меня не оставляли умирать, по крайней мере намеренно.

Может и так, но правды я уже никогда не узнаю. Единственная связь с моим прошлым, желавшая говорить об этом, умерла несколько дней назад, осмеянная своим народом из-за ревности старого колдуна, лишенного силы, и объявившего, что она заслужила наказание за то, что помогла мне. И хотя никого конкретно я не мог винить в ее смерти — ее не убили — болезнь победила потому что сдалось не только тело, но и дух.

Сула. Которая до самой смерти ни на минуту не переставала верить в меня.

Презрения к себе уже не было.

Я очень глубоко вздохнул и отдался силе, поднявшейся в ответ на мой призыв. Чтобы вступить в битву с Чоса Деи. Оба мы хотели этого. Оба мы не могли больше тянуть. Но кто-то должен был доказать свое превосходство. Только один мог победить.

В моей голове зазвучала песня. Негромкая, спокойная песня. Я тут же ухватился за ее края, все дальше разрывавшиеся с каждым моментом, и начал связывать их. Я соединил все нити, завязал все узлы. Сделал песню снова целой. Сделал ее снова моей.

Подул ветерок. Песок жадно целовал мои щеки, застаревал в зубах, выжимал слезы из широко раскрытых глаз. Но я не перестал петь.

Весь мир стал белым. Я вглядывался, моргал и снова вглядывался. Я ничего не видел. Ничего, кроме белизны.

Сталь дрожала в моих руках. Она согревалась, размягчалась, пока я не почувствовал, что она легко течет, просачиваясь между витками кожаной ленты на рукояти и судорожно сцепленные пальцы. Я сжал их плотнее, чтобы загнать расплавившуюся сталь обратно, но она продолжала течь. Она капала со сжатых рук, пятная омываемый звездным светом песок.

Если Чоса Деи переделает и меч…

— …нет… — снова сказал я.

Ветер подул сильнее, но я этого не увидел. Перед глазами была только белизна, ничего кроме белизны.

А потом, за одну секунду, мир вдруг стал красным. Краснота крови врага; краснота глаз, уставших от долгого напряжения. От последнего напряжения всех сил, собранных чтобы победить.