Золотой ключ. Том 1 - Эллиот Кейт. Страница 74

Она поняла это раньше него. И сразу смирилась. Сразу утешилась в объятиях Алехандро до'Веррады.

Для него не было и не могло быть кары страшнее, чем эта. Единственная женщина, достойная его, единственная женщина с таким же, как у него, Светом, хладнокровно, с легкостью отвергла свой Дар. Отвергла Сарио.

Пресвятая Матерь! Разве он ставил непременным условием, чтобы она с ним спала? Искусство заменяло ему плотские утехи; при необходимости, при желании он звал какую-нибудь женщину, и она приходила. К тому же недавно он открыл, что постельные битвы – лишь напрасная трата семени, силы, жизни.

Эйха, дело вовсе не в этом. Дело в том, что он теперь один как перст в окружении врагов. Она его бросила в час, когда он более всего в ней нуждался. Теперь в ее жизни другой мужчина, а в утробе – чужое семя. Плодородное семя, пустившее корень.

А семя Сарио никогда не пустит корень. Сарио никогда не даст ей то, ради чего можно пожертвовать Даром.

Он, чтобы спасти свой Дар, преступил все законы, нарушил все клятвы. Если бы он этого не сделал, его бы давно раздавили. Ведь он был один против всех, один-одинешенек, и только Сааведра всегда была рядом, всегда заступалась за него, с готовностью жертвовала собой ради его Дара.

Она погасила его Свет. Ослепила его внутреннее око.

Она даже способна сжечь его настоящую Пейнтраддо Чиеву. Точно так же, как когда-то сожгла портрет Томаса.

Подобно Вьехос Фратос, она губила его Дар. Выхолащивала неустанно и методично. Похитила гордость – ведь он достиг наивысшей цели, а она дала понять, что это ее заслуга, а не его. Считала позором совершенную им подмену Пейнтраддо, благодаря чему он обезоружил тех, кто был властен над его руками и глазами. Обвинила в отступничестве от веры, в сумасшествии. Лишила его своей беззаветной верности, готовности жертвовать собой ради него. Зачала ребенка от другого мужчины. А он не способен никого зачать. Он не в силах передать свой Дар никому.

Но почему свет клином сошелся на проклятом деторождении? У Грихальва другое предназначение! Судьба наделила их Даром, о котором известно лишь то, что он существует и что он бесценен. Бесплодие – благо, ибо связано с ним неразрывно. Но в бескрайнем холодном мире, где вынужден жить Сарио, в глазах бесчисленных герцогов, советников, иностранных вельмож и королей он не человек, а всего лишь мальчишка, умеющий рисовать красивые картинки. Мальчишка, в чьих чреслах нет плодородного семени. Мальчишка, который никогда не станет мужчиной.

Они это считали важным. А потому это не могло не быть важным для Сарио.

Он выпрямил спину и устремил невидящий взор на недописанный портрет. Алехандро приказал вложить в него любовь, сердце и душу. Эйха, быть посему.

Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро.

Он встал, спустил рукава рубашки и стал укладывать инструменты. Для того, что он задумал, лучше всего подойдет его собственное ателиерро.

Глава 30

Сааведра наткнулась на Игнаддио в коридоре – он походил на узел грязного белья, не донесенный до прачечной. Мальчик сидел у стены, подтянув к подбородку колени и сжимая их локтями; пальцы с такой силой вцепились в спутанные кудри, что над ними нависла угроза быть вырванными. Он едва заметно покачивался, касаясь позвоночником стены, и тихонько скулил.

– Надци! – Она бросилась к нему, подметая юбками широкие каменные плиты пола. – Пресвятая Матерь! Что случилось?

Он вздрогнул, напрягся под ее рукой, затем вмиг повернулся и отпустил волосы, чтобы тотчас вцепиться в складчатую юбку, ткнуться в нее лицом и зарыдать в голос.

– Матра Дольча! Конфирматтио? Ты провалился? – Она запустила пальцы в его шевелюру, задержала ладонь на макушке. – Надди… Игнаддио! Ты должен мне все рассказать.

Мальчик заплакал еще горше, так жалобно прискуливая, что у нее самой на глаза навернулись слезы. Он нащупал ее выступающее вперед колено, вцепился. А когда наконец поднял голову, Сааведра увидела в его глазах страх вперемешку с горем.

Она опустилась на колени, обеими руками взяла его голову и повторила:

– Надди, ты должен мне рассказать!

– Дверь… – он всхлипнул, —..была отворена. Я вошел… хотел посмотреть Пейитраддо… – Он душил в груди рыдания, изо всех сил пытался держать себя в руках. – Ведра, клянусь, она была не на замке! И отворена… Я и вошел…

Пейнтрадцо. Она знала, как страстно он мечтал, чтобы подтвердился его Дар.

– В Галиерру Вьехос Фратос?

Он кивнул, вернее, судорожно дернул головой.

– Она всегда заперта, а в этот раз… Я не удержался, хотел посмотреть и представить, как там будет висеть мой Пейнтраддо…

– Наверное, будет. – Нежданная мысль заставила ее содрогнуться. – Если только…

– А там был он! Мертвый! У нее перехватило дух.

– Мертвый? Кто?

Из его груди вырвалось рыдание.

– Иль сангво.

– Раймон?

– Я его увидел… Ведра, он там! На полу, весь в крови, скорченный… – По лицу пробежала судорога. – И Ключ его тоже в крови.

– Матра эй Фильхо! – Ее пробрал озноб. – Кровь?

– На груди, на Чиеве… везде. – Он все еще держался за ее юбку, сжимал кулаки до дрожи, до белизны суставов. – Ведра, рядом на полу лежал его Пейнтраддо… и в нем была дырка!

Пейнтраддо Чиевы. С ними не может ничего случиться. С ними не должно ничего случаться – в свое время Сарио и Сааведра преподали Вьехос Фратос очень хороший урок. Эти портреты хранят как зеницу ока, в особой комнате, под замком. Никто не желает рисковать.

У Сааведры свет померк в глазах, она привалилась к стене, больно ударясь плечом.

Только не Раймон… Только не сангво Раймон… Эйха, Пресвятая Матерь, Всемилостивейшая Матерь, только не Раймон!

– Ведра, почему? – спросил Игнаддио, тщась не плакать. – Зачем он это сделал?

Раймон. Не Ферико, который может умереть через неделю или через год. Не Сарио, которого ждет Чиева до'Сангва, если он не изменит свою компордотту. Раймон.

И тут ее затрясло от бешенства. Она не услышала возглас, сорвавшийся с ее уст. Зато Игнаддио услышал. И испугался.

– Ведра! Ведра, не надо! Не говори так!

– Но это правда. – Ей вдруг все стало ясно. Яснее ясного. Ее окружал кристально прозрачный мир. Бескрайний. Холодный. – Надди, это он виноват! Кто же еще, если не он? Только из-за него Раймон мог… – Она схватила мальчика, прижала к себе. – Эйха, как ужасно, что ты это видел.

Он уже не плакал.

– Они меня прогнали.

– Кто?

– Дэво. Остальные. Сбежались на мои крики. Велели уйти… потому что я пришел, куда нельзя было, и увидел… Сааведра опустила голову.

– Я тоже должна уйти. – Она смежила веки, проглотила набухший в горле ком, почувствовала, как он застрял в груди. – Надо, Игнаддио. Я пойду к Сарио… расскажу… Он должен знать. – Она торопливо растерла слезы по щекам. – Ты не думай, Вьехос Фратос не со зла тебя прогнали, просто это зрелище не для маленьких. Эн верро. Я ухожу, но скоро вернусь, мы с тобой пойдем в молельню и попросим Матру, чтобы не сердилась на иль сангво и приняла к себе его душу. Хорошо?

Он часто заморгал.

– Милый Надди… – Она знала, что сейчас он не обидится на ласковые слова. – Как жаль, что его нашел именно ты. – Сааведра высвободила юбку из его кулаков. – Как жаль, что все это случилось.

Свернув за угол, она почувствовала, как что-то шевельнулось под сердцем. Не плод – он только-только зародился. Не печаль и не боль. Ярость. Жгучая, неугасимая.

Предусмотрительность оказалась нелишней. Или это интуиция – сестра гениальности своевременно пришла к нему на помощь? Сарио с довольной ухмылкой посмотрел на дубовый щит, изготовленный всего две недели назад как раз для таких случаев, как этот. Прокипяченное льняное масло, нанесенное тщательно и в несколько слоев, впиталось глубоко, – сырость будущей картине не страшна. Хорошо просох тонкий масляный грунт. Можно приступать к работе.

Щит был велик, вполне годился для пейзажа или портрета в натуральную величину. Такую тяжесть ни один мольберт не выдержит. Прислоненный по приказу Сарио к стене, щит господствовал в ателиерро Верховного иллюстратора.