Твои нежные руки - Роджерс Розмари. Страница 28

— Вряд ли мое хорошее отношение способно повлиять на мнение леди Сефтон или дона Карлоса.

— Нет. Но многие, вероятно, считают, что твое одобрение дороже любых денег, тем более что твоя бабушка тоже благоволит мисс Кортленд.

Эта мысль не раз приходила в голову и ему. Поэтому Холт встал, резко отодвинув стул. Самое время получить ответы на кое-какие интересные вопросы, а мисс Кортленд давно пора найти себе мужа или нового благодетеля.

Глава 10

Ночные тени таились на лестнице, пятнали коридоры, скользили по углам и стенам, бросаясь врассыпную от слабого огонька свечи, дрожавшей в руках Амелии. Девушка медленно спускалась по ступенькам, осторожно ступая босыми ногами и ежась от холода. Голые ступни заледенели, но она все же пересекла вестибюль и упрямо зашагала к библиотеке.

Комната была не так уж велика, но на полках теснилось множество переплетенных в кожу томов, многие из которых не открывались годами и хранились только потому, что первый муж леди Уинфорд любил читать. Амелия часто задавалась вопросом, так ли уж нравилось лорду Уинфорду, второму супругу бабушки, постоянное напоминание о предшественнике.

Дом окутала ночная тишина — совершенно необычное состояние для столь шумных обитателей. Мопсы, должно быть, мирно почивают в спальне леди Уинфорд, и возможно, даже в ее кровати. Кошки предпочитали корзинки, поставленные в теплой кухне, или уютные стойла в конюшне соперничеству с мопсами за мягкую постель, и Амелия не осуждала их за это.

Несмотря на сильно сдобренный спиртным посеет, она не смогла уснуть. Ничто, даже стоявший в голове туман, не смягчило боли. Хотя она была готова к худшему, известие о гибели Кристиана оказалось убийственным. Измученная, ошеломленная девушка отчаянно пыталась хоть ненадолго отвлечься от назойливых мыслей об ужасной судьбе брата.

Амелия поместила свечу в подсвечники оглядела полки, возвышавшиеся до самого потолка. У противоположной стены, рядом с окнами, затянутыми бархатными гардинами, стояли две стремянки. Несмотря на то что в библиотеку мало кто заходил, порядок здесь сохранялся безупречный. Но она, дрожа от холода, продолжала нерешительно озираться. На каминной полке громко тикали часы, ветер за окнами тоскливо стонал, леденя сердце.

Весь мир, казалось, померк.

Девушка неожиданно для себя упала на колени. Складки белого муслина белым озерцом разметались на ковре с бордово-зеленым узором. Тихо всхлипнув, она закрыла лицо руками, не в силах сдержать приступ отчаяния, захлестывавшего ее мрачными волнами. Черные локоны спускались до талии, выделяясь траурной лентой на тонкой ткани.

Никогда еще она не была так одинока. Со смертью Кита от их семьи осталась лишь она. По крайней мере еще есть кому помнить о них. А она? Кто будет помнить ее? Ни один человек на свете, ибо, следуя естественному ходу жизни, Амелия переживет леди Уинфорд, единственную, кому она небезразлична. Человека, который искренне ее любит.

В тихой полутьме библиотеки девушка с тоской представляла простирающуюся перед ней унылую бесконечность и впервые не увидела света в мрачном тоннеле. Она не помнила, сколько простояла на коленях, глядя в пустоту, не ощущая ничего, кроме всепоглощающей тоски.

— Belle dame, pourquoi Ktes-vous preoccupee? [8].

Голос казался необычайно мягким, теплым, интонации — почти интимными. Девушка медленно подняла голову, стараясь разглядеть сквозь туман печали и опьянения, застилавший глаза, высокую фигуру, едва видную в слабом свете.

— Puisque la vie peut Ktre si triste, mon seigneur… [9].

И ей вовсе не показалось странным, что он шагнул в дрожащий круг света, словно иначе быть не могло. Ведь он уже приходил сегодня днем, мрачный горевестник, и теперь оказался в библиотеке, темный ангел, призванный утешить ее, назвавший прекрасной дамой и спросивший, почему она так озабочена, хотя уже знал обо всем…

— Вижу, бабушка немало потрудилась над вашим образованием, — пробормотал он, опускаясь рядом с ней.

От него пахло морозом и снегом; крошечные белые звездочки, усеявшие пальто, медленно исчезали в ледяном воздухе. Протянув руку, он коснулся ее щеки.

— Вы не только грустны, но и замерзли. Сейчас затоплю камин.

Девушка ни словом не возразила, как будто Деверелла здесь не было, и он поспешно отодвинулся зажечь бумагу длинной шведской спичкой [10]. Из-под его рук рассыпался сноп искр, и по комнате распространился запах серы.

— Полезное изобретение, — бросил Деверелл, положил спички на каминную полку и, скинув пальто, вернулся к Амелии. Он не просил, не требовал, не приказывал, просто взял ее за руку и поднял с пола.

Девушка неохотно поднялась и, с трудом переступая затекшими ногами, позволила ему подвести себя к дивану и укутать колени небольшим пледом. Неожиданно ощутив, как окоченела, она зябко обхватила себя руками, дрожа так сильно, что диванчик затрясся.

— Босиком в январе, — укоризненно покачал головой Деверелл. — Настоящее самоубийство. Нет, не отстраняйтесь. Ступни у вас как ледышки. Будь мы на улице, я посчитал бы, что вы обморозились.

Как ни странно, его ворчливые упреки вернули ее из бездны отчаяния. Амелия по-прежнему молча наблюдала, как он принимается растирать ее ноги, не обращая внимания на тихие стоны: кожу закололо как иглами. В его прикосновениях не было ничего интимного: вероятно, он сделал бы то же для любого, нуждавшегося в помощи.

Наконец он поднял глаза, и, хотя стоял спиной к огню, так что лицо его оставалось в тени, она остро чувствовала его взгляд, как неожиданную ласку, гревшую ее так ощутимо, что лицо мгновенно раскраснелось, сердце бешено колотилось, а грудь отчего-то набухла. Сбитая с толку собственной реакцией и непривычной заботой Холта, она попыталась отодвинуться, и он тихо прошептал в темноту:

— Только не стоит разыгрывать смущение, моя босая цыганочка. Именно цыганкой я посчитал тебя при первой встрече — из-за этого облака черных волос и золотистой кожи, покрытой легким пушком, как у спелого персика.

Сильные пальцы скользнули вверх, растирая подъем ноги, пятку ровными круговыми движениями, неспешными, но невероятно возбуждающими, а она , она не могла найти в себе силы отстраниться, встать, с достоинством удалиться из библиотеки. И вместо этого, словно в полусне, наслаждалась восхитительными ощущениями, загипнотизированная, завороженная хрипловатым голосом графа.

— Боль и скорбь обязательно утихнут со временем, маленькая зеленоглазка. Разве ты этого еще не поняла?

Я считал, что к этому времени ты успела хорошо усвоить уроки судьбы.

Пальцы принялись массировать щиколотку, икру, уверенно захватывая плоть, разминая сведенные мышцы.

Холт поставил ее ступню себе на ногу, на теплую замшу лосин, и она с наслаждением подогнула пальцы. Он добрался до колена, и Амелия затаила дыхание, едва его ладонь легла на бедро. Но он тут же взялся за другую ногу, начиная с пальцев, действуя быстро, почти бесстрастно.

Амелии уже давно не было так хорошо: уверенные, расслабляющие прикосновения и успокаивающее бормотание действовали лучше всякого лекарства, не говоря уже о неожиданном и поразительном сочувствии. Куда девалась застарелая неприязнь! Кроме того, посеет, в котором было больше бренди, чем молока, тоже оказывал усыпляющее действие. И казалось, что на свете нет ничего естественнее его присутствия здесь, в темной комнате, рядом с ней… Она вжала пальцы в его ладонь и тихо вздохнула, ощутив, как он поглаживает щиколотку, поднимается выше, легким соблазняющим скольжением. Девушку так и пронизало жаром, и Холт сумел уловить самое начало пробуждения совсем иных инстинктов.

Что-то изменилось, совсем незаметно, но безразличный массаж неожиданно превратился в страстные ласки.

Он оценивающе взглянул на нее из-под густых ресниц, и глаза слабо блеснули в полумраке. Розовато-золотистые тени запрыгали по ковру и стенам, отражаясь в его черных волосах. Руки Холта замерли на ее коленях и, чуть надавив, метнулись вверх, под подол ее сорочки. Пальцы впились в ее бедра, не грубо, но настойчиво, продолжая гладить подколенные складки круговыми движениями.