Кто последний за смертью? - Рокотов Сергей. Страница 24

Он обернулся. Мужчина, сутулясь, пробежал к автобусной остановке. Он был довольно высок. Почти сразу же на его счастье подошел автобус, и он сел в него.

Николаев завернул за угол. Там было уже потише. Ого, Павел Николаевич, — улыбнулась ему Вера Георгиевна, что было не характерно для нее. — Однако, зачастили вы ко мне. А вам это неприятно? Почему же? Жизнь у меня скучная, однообразная. Утром — школьники, вечером — тоска и одиночество. Сама себе готовлю, сама себя кормлю, без всякого желания, так — чтобы не околеть. Зарплата копеечная, слава Богу, что хоть не задерживают, так что хлеб и чай дома почти каждый день. Вас угостить? Нет, спасибо. Я хотел поговорить с вами про Кирилла Воропаева. Вы говорили, что не обменялись с ним и несколькими фразами за пять с лишним лет совместной жизни вашей дочери с ним. Это так? Это так. Вообще-то, Кирилл очень словоохотливый, экзальтированный молодой человек. А по вашим словам получается, что он молчун. Да нет, не молчун он. С другими он очень даже говорун. А со мной он говорил мало, я же вам рассказывала, он глядел на меня, как на пустое место. И самое неприятное в том, что и Лена стала на меня так смотреть. Понимаете, Павел Николаевич, особенно откровенной она не была, она очень любила Андрея, любила с седьмого класса и эту любовь несла в себе. А мне поначалу очень не нравились ее поздние возвращения, этот здоровенный десятиклассник, провожавший ее до подъезда. Он поначалу был выше ее головы эдак на две с половиной, в ней и теперь-то всего метр шестьдесят пять, а тогда…А в нем и тогда уже было под метр дявяносто. А после армии он еще вымахал. И потом мне приходилось видеть его каждый день в школе, педагоги шушукались. Ну что я должна была делать? У вас есть дети? Дочери пятнадцать лет, сыну тринадцать. Да, опасный возраст. Но у моей никого нет. Она такая маленькая, невзрачная. Уроки, подруги, музыка…Никакой, как говорится, личной жизни. Больше сын беспокоит. Компашка у него подобралась пьющая. Еще хорощо, что не курящая что-нибудь пикантное. У нас это сейчас в моде — уход от действительности. Улет, так сказать. Так вот, вернемся к нашим баранам. Я серьезно поговорила с Леной, несколько раз сурово наказала ее. Но они продолжали встречаться. Ей, вроде бы, даже нравилось терпеть наказания ради этой любви. Любовь… страдания… терзания…

Николаев заметил, что сегодня Вера Георггиевна в прекрасном настроении. У нее был такой ироничный тон… Отчего бы это? Так вот, отчаявшись, я предложила пригласить Андрея к нам. Он пришел. Мы посидели, поговорили. Вы знаете, — мечтательно произнесла Вера Георгиевна. — Она была так счастлива…Я напекла пирогов, я раньше хорошо готовила, и Леночка мне помогала. Эх, Павел Николаевич, как они друг на друга смотрели… Ну а дальше что? Дальше он ушел в армию. И Лена ни с кем не встречалась, хотя за ней ухаживало столько мальчиков. Она была верна ему, да и я следила за этим. Ограничивала, так сказать, ее выходы в свет, на всякие там тусовки. Чтобы соблазнов не было. Потом он вернулся, и они снова были счастливы…Тогда начали жить… Я этого не одобряла, я человек старой закалки, но…куда денешься? Они, вроде бы, это право заслужили. Ну а потом… арест, тюрьма… Ленка была беременная…Дальше знаете… А за что, все-таки сел Андрей? Я читал дело, но там все так казенно. Нельзя ли несколько деталей? Ну какие там детали? Андрей углядел у одного товарища богатую коллекцию марок и монет. Потом воспользовался моментом и все это, так сказать, экспроприировал. А при продаже попался. Товарищ этот согласился замять дело и заставил Андрея заниматься какими-то аферами. Что-то они занимали, прокручивали, а потом за все ответил Андрей. Тот же вышел сухим из воды, и при марках и монетах своих, и при деньгах ворованных. А этот на два годика и… Стариной, значит, давно интересовался Полещук? — задумался Николаев. А что, он ей и теперь интересуется? спросила Вера Георгиевна. Да, есть основания полагать, — замял разговор Николаев. — Скажите мне вот что, Вера Георгиевна откровенно — как вы думаете, способен Кирилл Воропаев на преступление? Конечно, способен. Это бесхребетный, жалкий человек, я же вам говорила. Ради денег он впутается в любую аферу, он трус, но очень жадный. Он не разрешал Лене давать мне взаймы, зная, сколько я получаю в школе. Сами подумайте, какой это человек. Я не совсем такое преступление имею в виду. Например, убийство? Мог бы он убить человека?

Вера Георгиевна расхохоталась. Убийство? Он? Эта тряпка? Да он муху побоится раздавить, побрезгует. Что вы?! У него на глазах будут насиловать жену и дочь, так он разве что милицию будет звать во всю ивановскую. Нет, убийство и Кирюша вещи совершенно несовместимые… А Андрей Полещук мог бы убить? Андрей-то? — задумалась Вера Георгиевна. — Андрей парень не злой, щедрый, открытый. Но ради дела… Ради защиты, так сказать, чести и достоинства…Он способен на поступок. Я ничего не хочу сказать, но по-моему, в принципе, он мог бы убить. Вот вы например, когда-нибудь лишали человека жизни? — задорно глядя ему в глаза, спросила Вера Георгиевна.

Николаев замялся. Ему неприятно было говорить на эту тему. Но решил ответить, раз вопрос был задан. В шестьдесят девятом году я застрелил насмерть преступника при задержании. Целил в ногу, попал в артерию. Получил за это выговор. Справедливый — стрелять надо уметь лучше. Вы раскаиваетесь в этом? Да, раскаиваюсь. Раскаиваюсь по сей день. Я не палач, это не мое дело убивать. Это был не закоренелый преступник, а просто запутавшийся, отчаявшийся человек. Хотя на нем было убийство. Бытовое. Ему было всего двадцать восемь лет, а мне двадцать два. С тех пор я никого жизни не лишал. Итак, значит, вы считаете, что Кирилл на убийство не способен? Однажды я была у них в квартире, еще до ремонта, и по комнате пробежала мышь. Он так испугался, закричал…А мыши источник инфекции. В доме ребенок. Я сама выловила и раздавила эту мышь. А он при этом морщился и закрывал глаза руками. Какое там убийство, Павел Николаевич? Категорически не допускаю. А кого там убили? Это пока тайна следствия, Вера Георгиевна. Ладно, спасибо вам за информацию. Поеду я. Погодка сегодня, не приведи господь. Подбросьте меня до школы. Тут недалеко. Неохота в такую погоду пешком идти. Да, да, конечно, собирайтесь. У меня есть еще немного времени в запасе.

Вера Георгиевна быстро собралась, надела старенькую потертую шубейку и нелепую вязаную шапочку, натянула сапоги из искусственной кожи на рыбьем меху. Классно одет отличник народного образования, имеющий несколько правительственных наград? — усмехнулась Вера Георгиевна. — Имею шкурную мысль — хоть раз в жизнни приехать на работу на машине, и не на простой машине, а на «Волге» с мигалкой, вы ведь на такой? Хоть бы кто-нибудь из моих подопечных увидел. Вы знаете, как нас сейчас презирают дети за нашу бедность и скудость. Среди них много детей «крутых», они и задают тон в классах. Баксы, баксы, баксы — вот идеал жизни. А наши нелепые идеи о разумном, добром, вечном никому не нужны. При советской власти к нам все же немного уважительней относились. Мне-то еще ничего — я в младших классах работаю, там хоть что-то осталось от детства, от непосредственности, они так или иначе мир познают. А те, кто в старших классах работают, они просто на стену лезут от этого цинизма, от этого кошмарного восприятия действительности. Что вообще затеяло это правительство, этот президент? Культура, образование сводятся на нет, одно торжище кругом, всероссийское торжище, распродажа…Омерзительное время, Павел Николаевич.

Николаев довез Веру Георгиевну до самых дверей школы. Ого, вон наши стоят, воздухом дышат, хорошо, что хоть еще не курят, — указала она на группу малышей, толпящихся у входа. — Вот, увидели меня, а, глядите, как сразу зауважали! криво усмехнулась она. — Ладно, спасибо, заходите еще!

«Вообще-то она знает Кирилла довольно поверхностно», — подумал Николаев. — «Но, в целом, ее сведения о нем совпадают и с моим впечатлением. Жалкий он очень, взбалмошный, не для таких, как он это суровое время, испытывающее людей на стойкость, на силу характера».