Очарованная душа - Роллан Ромен. Страница 10
Предлог изжил себя. На этот раз все было готово. А Сильвия не шла. – Аннета не раз уже принимала ее в своем воображения. Она устала от ожидания… Однако нельзя же было снова идти к Сильвии! Ну вот, она придет и вдруг прочтет в скучающих глазах Сильвии, что без нее прекрасно обходятся! Уже самая эта мысль терзала гордую душу Аннеты. Нет, лучше никогда не видеть ее, чем так унижаться! Однако… Она принимает решение, спешит, одевается, – она пойдет за своей забывчивой Сильвией. Но не успела она застегнуть перчатки, как решимость уже оставила ее, ноги у нее подкосились, она села на стул в прихожей, сама не зная. что же делать…
И в тот миг, когда Аннета, не снимая шляпы, уныло уселась у двери, не зная, идти ли, нет ли, в этот самый миг позвонила Сильвия!..
Не прошло и десяти секунд, как отзвучал звонок, а дверь уже распахнулась. Такая быстрота и восторженное выражение глаз Аннеты ясно показали Сильвии, как ее ждали. И еще на пороге, не успели сестры обменяться словом, две рожицы прижались друг к другу. Аннета в порыве радости потащила Сильвию через весь дом; она не выпускала ее руки, не сводила с нее глаз, смеялась громко, без причины, как счастливый ребенок…
И все вышло не так, как она себе представляла. Ни одна заготовленная фраза не пригодилась. Она не усадила Сильвию в свой излюбленный уголок.
Обе уселись спиной к окошку на диван, рядышком, глядя друг другу в глаза, болтали наперебой, а взгляды их говорили:
(Аннета): «Наконец-то! Да ты ли это?»
(Сильвия): «Вот видишь, я и пришла…»
Сильвия, разглядывая Аннету, спросила:
– Вы собрались уходить? Аннета мотнула головой: объяснять не хотелось.
Сильвия все поняла, наклонилась и шепнула:
– Не ко мне ли ты собралась? Аннета привскочила и, прижавшись щекой к плечу сестры, сказала:
– Злючка!
– Почему? – спросила Сильвия, целуя уголком губ золотистые брови Аннеты.
Аннета не ответила. Сильвии был известен ответ.
Она улыбнулась, лукаво следя за Аннетой, а та избегала ее взгляда.
Непокорная душа! Настроение у Аннеты упало. Вдруг путами ее связала робость. Они притихли, и старшая сестра прильнула к плечу младшей, очень довольной, что так быстро удалось взять в свои руки власть…
Потом Аннета подняла голову, и обе, поборов волнение, стали болтать, как закадычные подруги.
На этот раз враждебных намерений не было. Напротив, они жаждали излить свои души… Впрочем, не до конца! Они знали, что у каждой есть свое, сокровенное, – то, что нельзя показать. Даже когда любишь? Вот именно, когда любишь! Да что же это, поточнее? Они чувствовали взаимное доверие, но затаились, они прощупывали границы того, что любовь другой могла бы вытерпеть. И не одно признание, сначала откровенное, посреди фразы меняло русло и премило оборачивалось ложью. Друг друга они не знали, были друг для друга по многим чертам неразгаданной загадкой; два характера, два мира, несмотря ни на что, чуждые. У сестры Сильвия (она думала об этом больше, чем хотела) пустила в ход все свое обаяние. А пленять она умела. Аннета была ею очарована, и в то же время ее коробили некоторые ужимки и манеры Сильвии, – ей было от них не по себе. Сильвия это замечала, но и не думала вести себя иначе; старшая сестра, независимая и наивная, бурная и сдержанная, привлекала ее и отпугивала (хотя, слушая ее болтовню, никто не догадался бы об этом). Прехитрыми и пренаблюдательными были и та и другая, они не пропускали ни взгляда, ни мысли.
Они еще не были уверены друг в друге. В них была и недоверчивость и готовность излить и отдать друг другу душу. Однако отдать, не получая ничего взамен, не хотелось! В сестрах сидел бесенок гордыни. В Аннете он был посильнее. Но и любовь двигала ею сильнее. И скрыть этого она не могла. Она терпела поражение, отдавая больше, чем ей хотелось бы, и Сильвии это нравилось. Так представители двух договаривающихся сторон, горя желанием столковаться, действуют с мудрой осмотрительностью и, следя за поведением друг друга, осторожно идут к цели.
Поединок был неравен. Сильвия очень скоро поняла, какая властная и жертвенная любовь владеет Аннетой. Поняла лучше, чем сама Аннета. Она испытывала ее, играла мягкой лапкой как ни в чем не бывало. Аннета чувствовала, что побеждена. Она была и пристыжена и обрадована.
Сильвия попросила показать ей весь особняк. Аннета не предложила этого сама – побоялась, что сестру уязвит благоденствие, которое ее окружало; у нее отлегло от сердца, когда она увидела, что Сильвия чувствует себя здесь как дома. С довольным видом ходила она взад и вперед, смотрела, трогала, будто была у себя дома. Аннета была озадачена изумительной бесцеремонностью сестры, и в то же время ее любящее сердце радовалось.
Проходя мимо постели Аннеты, Сильвия легонько шлепнула по подушке. Внимательно осмотрела туалетный столик, зорким взглядом пробежала по всем флаконам, рассеянно заглянула в библиотеку, пришла в восторг от занавесок, разбранила одно кресло, присела на другое, сунула нос в полуоткрытый шкаф, пощупала шелковое платье и, проделав круг, вернулась в спальню Аннеты, уселась в низенькое кресло около кровати, болтая без умолку. Аннета предложила ей чаю, но Сильвия предпочла глоток сладкого вина. Сильвия сосала бисквит и поглядывала на Аннету, а та что-то хотела сказать, но все не решалась, и Сильвия чуть не выпалила:
«Да говори же!»
И вот Аннета порывисто и резко, оттого что сдерживала свои чувства, предложила Сильвии поселиться у нее. Сильвия молча улыбнулась, проглотила бисквит и, обмакивая в малагу вместе с пальцами последний кусочек, снова мило улыбнулась, поблагодарила глазами и полным ртом, покачала головой, будто разговаривая с малым ребенком; потом уронила:
– Душечка…
И отказалась.
Аннета твердо стояла на своем, повелительно, чуть не силой вынуждала ее согласиться. Теперь отмалчивалась Сильвия. Она извинялась – полунамеками, вкрадчивым голоском, даже застенчиво, но не без лукавства. (Она ведь горячо полюбила старшую сестру – порывистую, нежную, правдивую!..).
Она твердила:
– Не могу.
Аннета спрашивала:
– Да почему же? И, наконец, Сильвия сказала:
– У меня есть друг! Аннета в первую секунду ничего не поняла. А потом поняла все и были сражена. Сильвия, посмеиваясь, наблюдала за сестрой, а немного погодя тихонько поднялась и ушла, расцеловав ее и прощебетав что-то ласковое.
Воздушный замок Аннеты рухнул. На душе было тяжело. Смутно от сумятицы чувств. В иные она предпочитала не вникать – они жгли ее и порою комком подступали к горлу. Она считала себя свободной от предрассудков, но мысль, что милая ее сестра… Да, все это было слишком тяжело! Сколько слез она пролила… Отчего? Как все глупо! Не ревность ли это снова? Да нет же!
Она передернула плечами и встала. Не хотелось больше ни о чем думать.
И она думала без конца… Она мерила большими шагами комнаты, чтобы отвлечься. Заметила, что проделывает по квартире тот круг, который проделала сестра. Думала лишь о ней. О ней и о том, другом… Ревность это ясно. Нет, нет, нет, да нет же! Она сердито топнула ногой. Не желала допускать ревность… Но допустила, нет ли, а на душе было скверно. Она пыталась все объяснить с точки зрения нравственности. И объяснила. Уязвлена была ее чистота. В ее сложной натуре, богатой противоречиями, которым не доводилось еще сталкиваться, была и пуританская строгость. Впрочем, не религиозное ханжество мешало ей. Воспитана она была отцом-скептиком и вольнодумкой-матерью вне всяких влияний религии и привыкла все обсуждать. Бесстрашно подвергала критике любые социальные предрассудки.
Свободную любовь допускала в теории, допускала – и получалось отлично.
Рано, разговаривая с отцом или однокурсниками, она защищала права свободной любви, и к требованиям этих прав даже почти не примешивалось желание, свойственное молодости, – казаться передовой: она вполне искренне считала, что свобода в любви законна, естественна и даже благоразумна.
Никогда ей не приходило в голову осуждать хорошеньких девушек-парижанок, которые живут, как им хочется: она смотрела на них куда доброжелательней, чем на дам своего, буржуазного круга… Что же ее сейчас так огорчило? Ведь Сильвия пользоваласо своим правом… Правом? Нет, не ее это право! Пусть другие, но только не она! Позволительно это тем, кто стоит не так высоко. К своей сестре и к самой себе Аннета предъявляла – правильно ли, нет ли, – да, правильно! – более строгие требования. Полюбить на всю жизнь – вот что казалось ей высшим благородством сердца.