Книга воспоминаний - Абрамович Исай Львович. Страница 26

Так сталинская фракция проводила организационное разоружение ленинградской оппозиции.

Когда Л. Д. Троцкий узнал об этом, он открыто выступил против тактики «выкручивания рук», которая не применялась даже в борьбе против прямых врагов большевизма.

Но было уже поздно: дело было сделано. Дело было сделано — и оно нанесло глубокую рану вере членов партии в идейность и справедливость Центрального Комитета — и в возможность силами рядовых членов партии добиться этой справедливости. Самодеятельности партии был нанесен тяжелый удар. У членов партии начала вырабатываться психология равнодушия к судьбам партии и революции.

В нашем институте зиновьевская оппозиция не имела широкой поддержки, сторонники ее даже не выступали на общеинститутских партсобраниях. Но в нашем отделении несколько зиновьевцев было: Т. Имяреков, ставший впоследствии одним из самых близких моих друзей, Сагателов, Меликсетов, Карапетов и др. Как оппозиционеры они проявили себя не в 1925, а в 1926 году, уже после образования объединенного блока троцкистско-зиновьевской оппозиции.

Образовался этот блок не сразу и не просто. Троцкий довольно долго не видел разницы между Сталиным и Зиновьевым, который так же, как и Сталин, шел на всякие комбинации, чтобы захватить власть.

Разница заключалась в том, для чего добивались они власти.

Зиновьев — потому, что считал себя единственным подлинным наследником Ленина, считал, что только он понимает задачи партии так, как понимал их Ленин.

Сталин — потому, что он хотел править один. Ему было глубоко наплевать на мировую революцию, партию и социализм. Все эти слюнтяи, считал он, не понимают: русский народ любит, чтобы государством правил один человек, и чтобы этот человек был сильной и волевой личностью.

Зиновьев был склонен дружно работать со всеми вождями партии, лишь бы они признали его первым среди равных.

Сталин стремился к тому, чтобы удалить от руководства всех вождей партии, ибо только таким образом он мог подобрать других, полностью послушных ему членов Политбюро. Никакое другое решение вопроса его не устраивало.

Зиновьев был убежденным ленинцем и потому интернационалистом.

Сталину идеи интернационализма были вообще чужды.

«Председатель Коминтерна Зиновьев дорожил своей международной оппозицией, — писал Л. Д. Троцкий, — Сталин с презрением поглядывал на компартии Запада. Для своей национальной ограниченности он нашел в 1924 году формулу социализма в одной стране». Это было противно духу Зиновьева и Каменева, воспитанных на интернационалистских позициях.

«Борьба внутри „тройки“, — писал там же Троцкий, — начавшись в значительной мере тоже как личная борьба — политика делается людьми и для людей, и ничто человеческое ей не чуждо, — скоро в свою очередь развернула свое принципиальное содержание…» Но Сталину достаточно оказалось опереться на те силы, которые были «тройкой» мобилизованы против «троцкизма», чтобы автоматически одолеть Зиновьева и Каменева.

Прошлое Зиновьева и Каменева, годы их совместной работы с Лениным, интернациональная школа эмиграции, — все это должно было враждебно противопоставить их той волне самобытности, которая угрожала, в последнем счете, смыть Октябрьскую революцию.

Результат новой борьбы на верхах получался для многих совершенно изумительный: два наиболее неистовых вдохновителя травли против «троцкизма» оказались в лагере «троцкистов».

13. Д. Б. Рязанов

В 1925/1926 началась специализация по отраслям. Я выбрал впервые созданное на экономическом факультете организационно-хозяйственное отделение с теоретическим уклоном. Руководителем отделения, председателем его президиума стал член коллегии ЦСУ СССР А. С. Мендельсон. От студентов в президиум избрали меня.

Когда в президиуме рассматривался вопрос о преподавательских кадрах на начинающийся учебный год, стали обсуждать, кому вести семинар по истории экономических учений. Решили пригласить для этого директора института Маркса-Энгельса Давида Борисовича Рязанова. Конечно, мы должны были согласовать это с ЦК РКП(б). По поручению президиума я договорился с орграспредом ЦК Москвиным. Разрешение пригласить Рязанова мы получили, если он сам согласится вести семинар. Москвин тут же позвонил Давиду Борисовичу по телефону, получил его согласие и сообщил ему, что для конкретных переговоров к нему придет студент Абрамович.

Москвин предупредил меня, чтобы ни я, ни другие студенты не вступали с Рязановым в пререкания. При этом он рассказал любопытную историю.

Д. Б. читал в Свердловском университете курс лекций по истории социализма. На одной из лекций с ним вступил в спор студент по поводу того, следует ли считать Робеспьера революционером. По программе на эту лекцию отводилось два часа. Рязанов затратил на нее шесть месяцев — время, отведенное на весь курс. Шесть месяцев он доказывал слушателям, что Робеспьер был революционером, приводя совершенно уникальные, нигде не опубликованные материалы и документы. Студенты жаловались, но ничто не помогало: курс по истории социализма был сорван.

Строптивый характер Д. Б. Рязанова был известен. Но принял он меня в институте Маркса-Энгельса очень доброжелательно. Подробно расспросил, что собой представляет наше отделение, выразил удовлетворение узнав, что оно теоретическое, поинтересовался моей биографией и биографией моих товарищей. Было решено, что он будет вести семинар в нашей группе, состоявшей из 30 человек.

— Лекции вам читать я не буду, — сказал Рязанов, — у меня нет времени. Я буду вести семинар. Я научу вас самостоятельно пользоваться литературой, источниками. Доклады будете делать вы сами. Распорядок занятий такой. Курс истории экономических учений разбивается на темы, распределяемые между студентами. Устанавливаются сроки под готовки к докладу. Я дам список литературы по каждой теме, обязательный для всех студентов, и отдельный список для тех, кто хочет готовиться более углубленно. Студент-докладчик за две недели до своего доклада сдает мне тезисы. В письменном виде — я их отпечатаю у себя в институте и не позже, чем за неделю, раздам студентам. После доклада — прения, в которых могут участвовать все, затем — мое заключительное слово. Вот все. Обсудите этот порядок со студентами и в день первого занятия дайте мне свои замечания…

В назначенный день Рязанов минута в минуту явился на первое занятие. Прежде всего он потребовал список студентов, вызвал каждого и стал знакомиться: сколько ему лет, какое получил образование, где работал до поступления в институт. Память у Рязанова была феноменальная. На втором занятии он уже знал всех участников семинара в лицо и по фамилии и, войдя в класс, сразу обнаруживал посторонних и устанавливал, кто отсутствует. Присутствовать на семинаре кому-либо, кроме его участников, он категорически запретил. Желающих находилось много, но никакие наши просьбы за того или другого студента не помогали.

В своем институте Давид Борисович выделил для нашего семинара шкаф и заполнил его книгами, подобранными им из книжных фондов института Маркса-Энгельса. В процессе семинарских занятий он пользовался этими книгами сам и рекомендовал нам пользоваться ими для подготовки к докладам. Только требовал неукоснительной аккуратности в обращении с ними.

Познакомившись с нами поближе, Давид Борисович стал вести себя с нами неофициально и иногда в нашем присутствии позволял себе довольно рискованные замечания. Помню его остроту о И. В. Сталине:

— Мне доподлинно известно, что он прочел первую страницу «Капитала»…

О Бухарине он неоднократно говорил:

— Какой он марксист, он типичный бем-баверковец…

Еще запомнились такие его слова:

— Никакого ленинизма нет. Есть марксизм. Сам Ленин, если бы он был жив, не потерпел бы такого понятия, как ленинизм.

Занятия в нашей группе Рязанов вел на очень высоком теоретическом уровне и требовал от нас, чтобы мы знали не только труды основоположником марксизма, но и труды их предшественников, чтобы мы основательно знакомились с теми философскими, экономическими и социальными учениями, которые предшествовали Марксу. Труды Фейербаха, Оуэна, Кампанеллы, Смита, Рикардо и многих других мы стали изучать благодаря Рязанову. Большинство из нас, начиная учебу, по своей малой образованности были убеждены, что все достижения социальных наук принадлежат либо Марксу, либо Энгельсу. Разъяснения Рязанова дали нам возможность гораздо глубже понять марксизм и его историческую связь с другими теориями.