Книга воспоминаний - Абрамович Исай Львович. Страница 4

Весной 1918 года мы приехали в Читу, и я поселился вместе с Виктором в небольшой комнате, которую он снимал. Работал он тогда председателем Совета кооперативных съездов Читинской губернии. Обедал и ужинал я в столовой, которую мне рекомендовал Виктор: она находилась в подвале того дома, где мы жили. В первый же день, когда я явился туда, постоянные посетители этой столовой узнали во мне «Викторенка», а две его знакомые девушки, осведомленные о наших семейных вкусах, даже заказали для меня пирожки с мясом. В этой столовой я, благодаря Виктору, познакомился со многими молодыми читинцами и продолжал встречаться с ними, усиленно готовясь в то же время к экзаменам, которые должен был держать осенью.

Среди посещавших столовую было много молодых сионистов, главным образом из интеллигентных еврейских семей. Это были преимущественно левые сионисты из так называемой «Поалей-цион». Особенно подружился я с возглавлявшим эту группу Моисеем Бронштейном — отличным оратором и одаренным журналистом (свои статьи он подписывал «Нетроцкий»). Когда мы познакомились, ему было всего девятнадцать лет. Через год, в 1919 году, он вступил в Коммунистическую партию и вскоре стал работать в Коминтерне, заместителем председателя секции стран Востока. Он погиб в возрасте 22-х лет в бою, когда в числе 300 делегатов Х съезда партии ушел на подавление Кронштадтского мятежа. О его гибели сообщила на первой странице «Правда».

Из других левых сионистов помню М. Бонер, Л. Левитана, М. Литвина, Б. Радовского, братьев Владимира и Виктора Шепшелевичей.

Я был решительным противником сионизма, но куда мне было тягаться с такими образованными людьми, как мои новые знакомцы. И наряду с подготовкой к экзаменам я стал под руководством Виктора изучать марксистскую литературу по национальному вопросу.

Не могу сказать, чтобы первые мои выступления против сионизма на собраниях молодежи были удачны. Но постепенно, по мере изучения вопроса, я стал чувствовать себя все увереннее. Да и время работало на меня, на отстаиваемый мной тезис, что еврейский вопрос должен решаться не путем эмиграции, а путем строительства социализма в стране обитания, путем ассимиляции с народами, среди которых евреи живут.

Время работало на меня, на марксизм, потому что после Февральской и Октябрьской революций евреи получили все гражданские права и стали равноправными. Перспектива эмиграции в Палестину все более блекла в глазах молодых евреев, теряла свою заманчивость… Левая сионистская молодежь (во всяком случае, у нас в Чите) все пристальнее присматривалась к событиям в России, все больше склонялась к слиянию с Коммунистической партией.

Процесс этот был прерван возрождением монархического движении в Сибири и на Дальнем Востоке.

3. Переворот на Дальнем Востоке

Осенью 1918 года я выдержал экзамен и поступил в последний, восьмой класс Читинского коммерческого училища. Но учился я уже не в советской Чите. Чехословацкое восстание в Сибири и на Урале и наступление из Манчжурии поддержанных японской армией войск атамана Семенова привели в августе 1918 года к захвату Читы белыми. Вступив в Читу, семеновцы сразу начали проводить жесточайшие репрессии против революционных элементов.

Виктор остался в Чите, вновь занялся репетиторством и включился в подпольную работу против власти атамана Семенова. Меня же сразу по окончании коммерческого училища, в апреле 1919 года, мобилизовали в белую армию.

Я попал в отдельную еврейскую роту, а затем, вместе с ней, в отдельный егерский батальон.

Откуда взялась в белой армии еврейская рота? Решение создать ее было принято атаманом Семеновым, по-видимому, из двух соображений: чтобы предохранить русских солдат от «растленного» влияния евреев и чтобы, смешав в еврейской роте детей трудящихся с детьми буржуазии, затруднить трудящимся евреям переход на сторону Красной армии. Командиром роты был назначен поручик (фамилию его я забыл), зоологический антисемит. Впрочем, не только антисемит: нас, евреев, он называл китайцами, что было, по всей вероятности, для него высшей степенью унижения.

Прошло месяца два со дня моего прибытия в роту. К тому времени все мы более или менее узнали друг друга. Это позволило найти единомышленников. Я и Яков Гриф договорились о создании в роте подпольной группы с целью подготовки восстания и перехода роты на сторону красных партизан. Вовлекали мы солдат в нелегальную группу крайне осторожно, медленно, заранее определив тех, кого вербовать ни в коем случае не следовало (их было немного, человек десять, в основном — дети очень богатых родителей). Всего в роте было около 150 солдат. Создали тройки, каждый из членов которых, в свою очередь, создавал тройку, с которой только он имел дело. Чтобы утвердить нового члена организации, требовалось получить по цепи согласие комитета. Вербовка шла успешно, предателей не было. Единственное, что волновало солдат: как отразится наш переход на сторону красных на семьях и на положении евреев на территории белых вообще?

В начале 1920 года, когда организация подполья была в полном разгаре, нашу роту, в составе всего егерского батальона, перевели со станции Борзя вглубь Восточного Забайкалья. Батальон стал нести гарнизонную службу в г. Нерчинск-Заводском, рядом с бывшим Горно-Зерентуйским централом. Кроме нашего батальона в Нерчинск-Заводском стояли три сотни казаков, две батареи легких и одна батарея трехдюймовых орудий — всего 1200–1300 человек. Гарнизон располагал большим количеством пулеметов, снарядов, патронов, продовольствия и амуниции.

В марте 1920 года комитет решил, что подготовка к восстанию, в общем, закончена. Мы имели и необходимые данные о гарнизоне в целом, о его дислокации и т. п. Еще в начале нашей работы, присмотревшись к помощнику командира взвода прапорщику Якобсону, мы завербовали его в нашу организацию. От вербовки мы его освободили (слишком подозрительно было бы чересчур тесное общение офицера с солдатами), зато на него было возложено выяснение планов командования. Пора было приступать к активным действиям.

Нерчинск-Заводской лежит в котловине, окруженной со всех сторон высокими сопками. Восточная часть города охранялась казаками, караульную службу в западной части нес егерский батальон, по очереди каждая из его трех рот. Следовательно, раз в три дня западную часть города охраняла наша рота.

План комитета был таков. Заранее договориться с партизанами, которые в назначенный день и час окружат Нерчинск-Заводской и разоружат части, охраняющие восточную сторону. В это время наша рота арестует офицеров и пропускает партизан в город. Часть партизан сменяет наших солдат на сопках, а основные партизанские силы, вместе с нашей ротой, тихо, не открывая огня, спускаются в город и захватывают гарнизон врасплох. В назначенный для операции час на западных сопках должны были загореться сигнальные огни.

Чтобы осуществить этот план, нужно было прежде всего установить связь с партизанами. Решили послать к ним одного из солдат — членов нашей подпольной организации. Желательно не жителя Забайкалья: ведь побег его мог тяжело отозваться и на его семье, и вообще на положении евреев, находившихся под властью атамана Семенова. По моей рекомендации выбор остановился на иркутянине Любовиче, сыне портного, в мастерской которого работал мой брат Гриша. В нашу организацию завербовал его я, и мне же поручили его проинструктировать. Установлен был недельный срок, в течение которого Любович должен был сообщить партизанам наш проект и вернуться к нам, чтобы сообщить решение партизанского командования.

Ночью Любович тайно ушел к партизанам. Утром побег был, конечно, обнаружен. Началось расследование, но никаких результатов оно не дало, так как, кроме членов комитета, никто действительно ничего не знал о причинах исчезновения Любовича.

Все произошло по намеченному плану. В назначенный день и час Любович появился на сопке (мы предупредили караульных, чтобы его тихо пропустили к нам) и сообщил, что Нерчинск-Заводской окружен партизанами, которые ждут нашего сигнала. Они, сказал Любович, остерегаются провокации и поэтому просят, чтобы к ним явился один из членов комитета.