Цвет ярости — алый - Романовский Александр Георгиевич. Страница 28

… Курт разбегается и, отрывая мохнатое тело от земли, с воплем врезается в бронированный корпус; обе ноги — от ступней до коленей — обжигает страшная боль. Гладиатор отскакивает от брони комком гнева и нервов; Волкодав пытается удержаться, вцепиться в рыхлый песок, но покалеченные лапы беспомощно подгибаются; робот неумолимо заваливается на правый бок. Гусеницы, ожив, загребают песок; эти песчаные бури не приносят эффекта, за исключением набившегося в суставы колючего песка. Андроид напоминает выброшенное морем беспозвоночное — молотит щупальцами о бесчувственный воздух, стремясь выбраться из темницы своего же панциря…

… Над головой Волка раздаются дикие, грохочущие в ушных раковинах вопли толпы; робот, поверженный, лежит у ног Курта; в паре метров судорожно щелкают ножницы. Они отделены от корпуса металлического монстра без сомнений и милосердия: разноцветные провода и схемы торчат из мест разрывов с откровенностью обнаженных жил и костей; сохранившийся на концах электродов заряд шевелит лезвиями все медленней, будто в агонии. Собачья морда на мониторе растеряла весь свой запал. Волкодав стал больше похож на щенка, схваченного за шкирку во время очередной проказы; пасть захлопнула зубастые челюсти, уши поджались, глаза смотрят боязливо и жалобно. Андроид понимает, что провоцировать новые повреждения по меньшей мере нецелесообразно; клешни пытаются дотянуться до Курта, но безуспешно, а потому оставляют эти попытки. На мониторе мелькают надписи, которые Волк не в состоянии читать (или попросту вспомнить); бронированные дверцы пытаются захлопнуться, но Курт всовывает в щели мечи, едва не ломая клинки, и все же достигает цели…

Чувствуя ступнями прохладу брони, Курт встает в полный рост. На языке обжигающе-пряный вкус победы; он делает то, что невозможно по определению. Он ломает машину. Вместе же с нею — тотализатор Клоповника. Котировки падают и трещат, как сантиметровая броня, чтобы обрушиться в чьи-то карманы звонкой лавиной. Маклеры и дилеры готовы рвать друг на друге волосы и пожирать чековые книжки.

А толпа бушует. Всем пока еще наплевать, что любимец обул их на весьма немалые суммы. Пока их еще заботит только то, что они — очевидцы представления, которое не забудут до конца своих дней. Такое, естественно, требует соответствующей платы.

Курт поднял голову, обвел глазами лица фанатов.

Гости из Запретного города куда-то подевались. Недостатка в “клопах”, однако, не наблюдалось. Небритые, покрытые шрамами и недавними побоями физиономии образовали за металлическим куполом однородную массу, из которой было очень непросто выхватить взглядом чье-либо конкретное лицо. Они орали, брызгали слюной и скалили желтые зубы.

Почти все физиономии были искривлены гримасами исступленного восторга, все, кто только мог, просовывали руки меж прутьями Ямы. Руки сжаты в кулаки, большие пальцы отставлены. Все до одного глядят в усыпанное песком дно арены.

Убедившись в том, что, собственно, не нуждалось в подтверждении, Волк поднял голову выше. Хэнк Таран стоял на вершине купола, уперев, по своему обыкновению, руки в бока. Матово-черные “обсидианы” лучились внутренним огнем. В этом взгляде сквозила почти отеческая гордость — так отец глядит на сына, делающего свои первые шаги. Для кого-то это пустяк, но для самого родителя в этот момент вершится история. Как ни противно было Курту это пришедшее ему в голову сравнение, он прекрасно понимал, что верно понял момент.

Правая рука Тарана медленно поднималась, пока кулак не оказался вровень с плечом. “Клопы” притихли, ожидая вердикта. Хозяин, как водится, не мог пойти наперекор воле толпы. И все же фанаты притихли, до последнего момента питая надежду, что Хэнк допустит промах, и тогда можно будет дать волю своей ярости. Зловещая машина проиграла бой и, как простой гладиатор из белкового мяса, теперь должна была умереть.

Ее участь была решена.

Тем не менее Курт не нуждался в подтверждении и — тем более — в дозволении. Он полностью разделял мнение толпы, а потому не собирался останавливаться. “Эта жестянка, — думал он, — в конце концов, собиралась меня выпотрошить, руководствуясь не гневом, ненавистью или корыстным расчетом, а какой-то дурацкой программой в электронных мозгах…”

Однако даже Волку требовалась передышка. Кроме того, Курту не раз и не два пришлось останавливать лапу с занесенным над противником мечом, когда ему в шею впивались электрические искры. Он убивал и оставлял в живых, но право даровать жизнь или отнять ее принадлежало отнюдь не ему.

Большой палец Тарана выдвинулся в сторону. Какое-то мгновение обгрызенный ноготь глядел в маскировочную сеть и небо за нею — толпа судорожно дернулась, — а затем упал вертикально вниз. “Клопы” застонали от восторга.

Сейчас, судя по всему, им продемонстрируют весьма необычное зрелище — рассеченные мотки кабеля и оптоволокна, разбитые схемы и растоптанные микрочипы (вместо постылых луж крови и вывалившихся на песок Ямы внутренностей). Это, как ни крути, была экзотика, ведь в Клоповнике не имелось искусственных или же настоящих пальм, островов, морей, попугаев, обезьян и любой другой флоры с фауной, если не считать местного подвида гигантских крыс и чахлой поросли конопли в цветочных вазонах. Что до песчаных пляжей, то песок можно было увидеть лишь на дне ям наподобие этой.

И Волк не обманул этих ожиданий. Он нагнулся над своим беспомощным противником, едва шевелившим передними клешнями. Когти с жутким скрежетом поддели монитор; прорываясь через жар электрических искр, Курт потянул жидкокристаллическую пластину на себя. Волкодав заметался и забился о прутья своей бессильной ярости. Виртуальные зубы затрещали в оскаленной пасти, в то время как Курт из последних сил тащил монитор на себя.

ЛСД-пластина с хлопком выскочила из пазов. Жилы-кабели лопались и с мясом выдирали крепления. Монитор потух, будто нажатый стоп-кадр. Волкодав отошел в небытие. Убедившись в этом, Волк отбросил мертвую вещь на песок, к остальным бесполезным штуковинам, вроде садовых ножниц, которыми сподручнее стричь человеческие головы, чем декоративную изгородь. Как оказалось, монитор и заблокированные пластины брони играли роль чего-то вроде грудной клетки. За ними находилось то самое, что Курт пытался отыскать с самого начала — головной мозг машины.

На мозг в общепринятом смысле слова увиденное походило менее всего — хитрое переплетение схем, контактов и проводов, разобраться в котором было бы непросто даже опытному электронщику. Где-то в недрах этой вязи пульсировали разноцветные диоды, будто огромное, раскаленное сердце с системой азотного охлаждения и биллионами битов в каждом ударе. Волкодав тоже был СУЩЕСТВОМ.

Увидев эту картину, Курт невольно остановился. Осознание того, что сейчас он совершает такое же убийство, как и во время предыдущих поединков, ударило в голову.

Но ярость была слишком сильна.

А толпа продолжала скандировать: “Убей! Убей!” Этот вопль, знакомый до боли, въедался в уши и мозг, как навязчивая попсовая песенка. Не оставалось иного выхода, кроме как покориться.

Курт выдернул из груди Волкодава клинки. Затем занес их над головой и с воплем вонзил в пульсирующее “сердце”. Рукоятки, туго обмотанные кожаными ремешками, взорвались электрическим огнем. Боль ударила в ладони и хлынула по жилам потоками соляной кислоты. Курт разжал пальцы, но оба меча уже засели в электронной каше на половину длины. Пульсирующее сердце изменило ритм: диоды вспыхнули, затем устремились в неизвестность рваным пульсом. Андроид заметался, забился на песке.

Волк спрыгнул на дно Ямы в последнее мгновение до того, как паучьи ноги чудовищным усилием подбросили машину в воздух. Перевернувшись, робот, конвульсивно дернувшись, рухнул на “живот” и затих. Изо всех щелей струился густой дым.

Волкодав был побежден проворным “волчонком”.

Гладиатор поднял голову.

Наградой, как обычно, ему послужили аплодисменты толпы.

Первые дни Таран светился от счастья.