Облачные замки - Роэн Майкл Скотт. Страница 62

Я нахмурился:

– Постой-ка. Но ведь тогда мавры вели себя не так уж и плохо, или я не прав? Они были очень даже цивилизованным народом, построили Альгамбру [109] и прочие большущие здания в Испании. Уж всяко они были цивилизованнее, чем толпа французских дуболомов.

– Такими они не были, а лишь могли стать, – возразила она. – И не думай, пожалуйста, что цивилизованное и человечное – это одно и то же. Мавританская знать обращалась со своими подданными как с грязью под ногами. Это и помогло одолеть их. Гляди!

Лично я не мог отличить одну армию от другой, но мы стали снижаться, подобно случайно залетевшему в эти места облаку, зависнув над группой изумленных и перепуганных воинов. Они испустили дружный крик и кинулись врассыпную – все, кроме нескольких человек, которые бросились к нам навстречу, очевидно понимая, кто мы такие. Элисон быстро заговорила с ними, а нам оставалось лишь затаивать дыхание каждый раз, когда мимо нас со свистом пролетали стрелы. Кто-то протрубил в рог, и это послужило сигналом к тому, чтобы уже через несколько секунд в нашу гондолу вскарабкались пять или шесть крепких блондинов с косичками и усами, в коротких кольчугах и усеянных заклепками поясах, позвякивавших при каждом движении.

– Это все, что нам смогли выделить, – объяснила Элисон. – И они оставляют своих лошадей. Они понадобятся Шарлю для преследования мавров.

Я оглянулся назад и посмотрел на ворота для погрузки лошадей в хвостовой части гондолы.

– Нам могли бы пригодиться несколько всадников. Вполне возможно, что нам придется двигаться весьма быстро, да еще по пересеченной местности.

– Лошадей добудем позже. Здесь без них не обойтись. Впрочем, и на следующей остановке нам коней не раздобыть. Теперь восточнее, Джип. К теням Византии и дальше. На ее северные земли, к днепровским степям, весна тысяча девяносто первого года.

Центурион Марко понимающе кивнул:

– Император Alexio Comneno [110], там он разбирается с ордой кочевников. Мы летим за Гаштейном, так?

Элисон кивнула:

– Если он жив и здоров.

На холмистой равнине мы увидели огромный круг костров и разноцветных палаток. Мы спустились вниз быстро, но с легкостью гонимого ветром облака, и Элисон с Марко отправились за своим человеком. Я ждал их, переминаясь с ноги на ногу и нервничая. Мужчина, который наконец был найден, грузно начал подниматься по веревочной лестнице. Он казался абсолютно не похож на того, кого я ожидал увидеть. Я никогда не встречал никого, кто бы меньше походил на грека, – этакий рыжеволосый гигант с огромными свисающими усищами и в расшитой, отороченной мехом куртке, надетой поверх кольчуги. За плечом – невероятных размеров топор. Он бурно поприветствовал меня. Но по-английски он говорил с американским акцентом.

– Привет. Гаштейн Гальгримсон, исландец. Спатарокандидат , посланник Варяжской дружины. И конечно, рыцарь-командор Санграаля, к вашим услугам. Даже если это означает, что придется следовать за вами в это чертово логово. Мы смогли выделить только десять человек, но среди них один рыцарь, четыре оруженосца и пять кандидатов, которые служат здесь в качестве катафрактов. [111]

– Годится! – одобрила Элисон, препровождая разношерстную группу на корабль.

Среди них оказалось несколько светловолосых, как Гаштейн, а пятеро катафрактов были низенькие, темноволосые и походили на греков. Все они были заляпаны кровью, которая явно принадлежала не им. Некоторые бросали любопытные взгляды на меня, явно не рыцаря, которому должны были подчиняться, но при этом вид у них был такой же угрюмый и спокойный, как и у их вожака.

– Эй, сигаретки у кого-нибудь не найдется? – осведомился Гаштейн.

– У меня где-то несколько сигар завалялось, – отозвался Джип.

– Только не на дирижабле, пожалуйста, – отрезала Элисон. – Придется тебе его извинить, Стив, он ведь из тысяча девятьсот сорок восьмого года. А тогда все дымили дни и ночи напролет.

– Грааль помог мне избавиться от этой зависимости, – вздохнул Гаштейн, – но после десяти лет питья разбавленного греческого вина невольно возвращаешься к прежним привычкам. К тому же что случится от одной сигаретки? Водород-то ведь в гондолу не попадет.

– Нет! – сказала Элисон твердо. – Увози нас, Джип, пока он тут все не разнес.

Джип легонько тронул дроссель и крутанул штурвал. Элисон встала к панели управления.

– Сейчас летим на северо-северо-восток, Джип, снова во Францию, на северо-западное побережье весной тысяча четыреста пятнадцатого года – осада Кале, правление Генриха Пятого.

Снова темнота, дым, пламя и крики, а на этот раз еще и грохот, и треск пушек. Горьковатый запах пороха даже до нас долетал, хотя мы все еще скользили над блестящей гладью Канала. [112]

– И какое отношение все это имеет к цивилизации? – недоуменно спросил я.

– Генрих пытается объединить Англию и Францию, вот так-то, – торжественно ответил центурион. – Очень неплохой человек, по меркам своего времени; уж всяко лучше, чем французский дофин. Но он умрет молодым, его вассалы передерутся, и тут появится эта Жанна д'Арк, которая посадит никчемного дофина на французский трон. Бр-р-р!

Я посмотрел вниз, на бойню, которая там разворачивалась. На моих глазах из крепостной стены вырвался язык пламени и оставил в парапете дымящуюся дыру. Что хорошего из всего этого может получиться, даже если рассматривать это с исторической точки зрения? Но, наверное, подобное все равно случилось бы; приятнее думать, что в этом был хоть какой-то смысл.

Сквозь грохот, огонь и противный моросящий дождик несколько забрызганных грязью фигур, спотыкаясь, бежали к берегу, где мы приземлились. Все рыцари, которые находились здесь, отправились с нами. Мы поднялись в воздух и скользнули назад в тени, отбрасываемые этой страной и эпохой, длинные и кровавые тени. Они хаотично смешивались с другими, но Джип умелой рукой провел нас между ними. К жаркому пламени средневековой Германии, чтобы подобрать и наемников-ландскнехтов в ярких одеждах, которые были вовлечены в междоусобные распри. Затем мы приземлились между телегами с оружием и награбленным добром на пропитанной кровью грязи придунайских пастбищ душным августовским днем 1526 года, где несметные турецкие войска смели с лица земли последние остатки венгерской армии, решив, что это всего лишь авангард. В это время началась гроза, небеса разверзлись, и молодой король нашел смерть в вышедшей из берегов реке. Нам удалось обнаружить крошечный отряд всадников, один из многих, предпринимавших последнюю отчаянную попытку сопротивления. Услышав о нашей миссии, они отправились с нами.

Возможно, мы слегка задержали турок, когда те увидели «Голубя», вздымающегося, подобно знамению, меж сверкающих молний.

И дальше – в объятые печалью пределы России 1609 года, где тлели огоньки междоусобиц, на земли, потрясенные годами голода и гражданской войны, разразившейся после смерти царя Бориса, чтобы забрать с собой польских кавалеристов из армии короля Сигизмунда – свирепых изящных воинов с изогнутыми саблями, похожими на те, с которыми их потомки бросятся в последний бой против немецких танков. Оттуда – в те же земли, только столетием позже, когда Петр Великий нанес поражение шведам под Полтавой, а король Карл бежал и обрел изгнание и смерть.

Снова и снова над землей поднимался дым, текла кровь, люди жили, умирали, возвышались или падали, и судьбы континента решались силами, которые не мог бы постичь ни один человек, попавший под их власть.

Борьба становилась все ожесточеннее, хотя в армиях было больше порядка и их возглавляли люди, поднявшиеся высоко на пути почестей и власти. Мы незамеченными проскочили сквозь метели к югу от Москвы, чтобы найти русских партизан, которые преследовали отступавших французов. Крестьяне и дворяне сражались бок о бок, чтобы пробить первую брешь в мечте Наполеона. Затем мы приземлились в дымном, объятом пламенем Лейпциге теплым октябрьским днем 1813 года, чтобы подобрать шотландских пехотинцев, которые теснили французских cuirassiers. [113] Мы пришли на помощь баварским уланам, когда те кинулись прямо на прусские штыки, – это были последние дни австро-венгерской войны, и Бисмарк выковывал будущее из крови и железа. Мы спустились вниз посреди клубящихся облаков газа, чтобы разглядеть французскую кавалерию на Ипре, причем и люди, и лошади были закутаны в вонючие, пропитанные газом плащи с капюшонами. Пятеро или шестеро из них отправились с нами. Я с грустью смотрел, как они сорвали с себя и выкинули подальше ненавистную одежду, и удивлялся их хладнокровию. Если они погибнут с нами, все решат, что они сгинули в этих отвратительных смертоносных дымах в трясине, содрогающейся от падающих снарядов. Но если они уцелеют на Брокене, то смогут вернуться сюда.