Некто Финкельмайер - Розинер Феликс Яковлевич. Страница 109

— Свидетельница, это к нам не относится, это к райсовету, жилищный отдел. Мы не знаем, о какой вы комнате говорите, вы с этим в жилищный отдел, понимаете?

— Дак его комната-от, покойного! Помер-от, Ляпольд Мыхалыч, помер же, — Царствие Небесное, — может, грешила на него, но спокойный был, не скажу. Участковый-то и сказал — помер сосед твой, Настасья Федоровна, может, дадут тебе комнату, а ты иди свидетелем в суд-то…

Сухо звякнуло — стул опрокинулся, ножки об ножки стола, стол качнуло, солдатик метнулся вперед — Арон выгибался, — падал и стол, — Арон протягивал руки, хрипел: «Ааааввысказали — ктоо — уммме..?!!»

— Кто?! Кто, скажите, скажите!! — уже закричал он, Никольский вскочил, старшина оттеснил его локтем, а грудью навалился на Арона, тот рвался к эстрадке — вцепиться в старуху! трясти ее! вытрясти! правду! кто умер! он слышал?! нет, врет она, врет! все-все! все вы здесь, все!! для чего?! что он вам? где он? сделал?! Где?! — Ну! ну пожалуйста, я — вы же ви! — я же не! — Леопольд! где он, где он?! — кричал и хрипел и шептал он, слюна от тошнотных позывов копилась, текла с языка, — мимо губ и мешала — о! как я слаб, как я слаб, я всегда только слабый, беспомощный, вот они, вот, навалились, и мне ничего не сказали, зачем ничего не сказали?! — за-чеем..??

Он сидел, перед ним поправляли, выравнивали столы, он пытался обдумать хоть что-то, но все распадалось, пришел Леопольд, тронул пальцем с краю усов, — он был старый, да-да, он был старый, теперь вот он мертвый, закрыты глаза, теперь улыбается, не говорит, на кого он показывает? — на Никольского? Леня? Ты знал? Это правда?

Опускает Никольский глаза, поднимает Никольский глаза, громко шепчет Никольский — Арон, не успели сказать, — значит, правда? — кивает Никольский, да,правда, да — ад, да — анданте, а вы, вы со мной говорили, вы мне не сказали, и ад-ад-во-кат-ад-да-ад-от-ве-ча-го-во-ет — да, он знал, да, я знал, ад, я знал, но я думал, что вы тоже зна — а когда? — а-ког-да? — поднимает Никольский глаза, наклонился — не-де-ля, не-де-ля-про-шла — про-шлаг-баум опущен, полоска-к-полоске, черная, белая, черная, белая, жизнь —это зебра, полоска к полоске, черная, белая, жизнь — это детские трусики, короткие и обкаканные, жизнь — это —Арон сползал на сиденье глубже и глубже и достиг, наконец, положения, когда удалось голове улечься на руки, сложенные на столе. Они у него оставались — руки его, плечи, локти, предплечья и кисти, чтобы с заботой принять на себя его голову, чтобы собою прикрыть ее справа, слева и спереди так, чтобы ничто не достигло слуха его и зрения.

Он плакал там, в темноте, и было ему почти хорошо, и так длилось долго — пока говорил обвинитель, пока говорил адвокат. Когда ему громко сказали: «Суд предоставляет вам последнее слово», — Арон осторожно повел головой в одну и в другую сторону, и его оставили в покое.

Потом растерянный старшина поддерживал его под локоть — мой милый, добрый, уютный, спасительный локоть, — и судья грудным голосом читала приговор.

— то есть в течение более полугода нигде не работает и ведет сомнительный образ жизни. Он оставил семью — жену с двумя детьми дошкольного и младшего школьного возраста и престарелого отца. Он сначала жил на одной квартире, у чужого лица, без прописки, когда милиция им заинтересовалась, Финкельмайер вновь сменил местожительство. Все это время Финкельмайер проявлял пренебрежение к принятым нормам поведения в быту, участвовал в вечеринках и попойках, которые устраивались у него или у друзей, причем ряд его действий носили аморальный, развратный характер (сожительство с женой своего друга, рассматривание порнографических рисунков, соучастие в драке, оскорбление других лиц). На предупреждение милиции о необходимости немедленно трудоустроиться Финкельмайер не реагировал. О том, что Финкельмайер не работал длительное время, он не отрицал, этот факт подтвердили свидетели. Факты недостойного поведения Финкельмайера подтверждены свидетелями Пребыловым и Завьяловой. Доводы Финкельмайера, что он поэт и может поэтому не работать, опровергнуты свидетелями Штейнманом и Каревым.

Судебный разбор производился в выездном заседании, с участием представителей общественности, бывших сотрудников Финкельмайера. В опубликованных в «Вечерней газете» высказываниях читателей Финкельмайер подвергся со стороны общественности суровому осуждению.

Суд, ознакомившись с предварительными материалами, проверив их путем опроса свидетелей, выслушав стороны общественного обвинения и защиты, пришел к выводу", что факты, указанные в материалах дела, нашли свое подтверждение в судебном заседании, а поведение Финкельмайера подпадает под действие Указа «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими паразитический образ жизни». На основании изложенного суд

ПОСТАНОВИЛ:

Сослать Финкельмайера Аарона-Хаима Менделевича, 1932 года рождения, уроженца города Москвы, в отдаленную, специально отведенную местность сроком на четыре года с обязательным привлечением к труду по месту поселения.

Постановление окончательное и обжалованию не подлежит…

«Ворвался в глубь моей дремоты сонной тяжелый гул, и я очнулся вдруг, как человек, насильно пробужденный», —громко рукоплескали, выкрикивали, низвергали сверху гремящий поток, в водовороте лиц и фигур — орали, качались, поманивали, помавали — явилась косая злоба Никольского, мелькнули опухлые Фридины веки, — «Я отдохнувший взгляд обвел вокруг, встав на ноги и пристально взирая, чтоб осмотреться в этом царстве мук», — сквозь толпу — она раздвигалась в опаске — шел маленький, с улыбкой на детском круглом личике отец, его пальцы плясали над бороденкой, он как будто играл и пугал бодучей козою — идет коза рогатая, идет коза бодатая, бе-е-е — забодай-забодай-забодаю! — пел, слишком громко он, против обыкновения, пел в этот раз — шма исроэл адонай элоhейну адонай эхад борух шем кводо малхуто лэолам воад — Слушай, Израиль, Иегова Господь единый благословенно имя Его, почитание, царствование Его навечно и навсегда! — Мы были возле пропасти, у края, и страшный срыв гудел у наших ног, бесчисленные крики извергая, — по ступеням, по той же боковой и полутемной лестнице, какой привели Арона сюда, теперь он спускался снова во двор, следом за его спиной громыхал сапогами дружок-старшина, а перед Ароном, пролет за пролетом, ступая неровно, кренясь в каждом шаге на свернутый бок, с лицом запрокинутым к нему, к Арону, вверх, катилась Ольга.

— Я увожу к отверженным селеньям, —

— а ты обещай мне, я все равно узнаю, обещай, я приеду к тебе, ну, поселюсь я где-нибудь рядом, ответь же мне, ну? —

— Я увожу сквозь вековечный сон, —

— я ничего от тебя не хочу, я только для себя, у меня ничего не осталось, ты меня пожалей, я так одинока, ты же знаешь все обо мне, ну Арошка, ну что ты молчишь? —

— Я увожу к погибшим поколеньям.

Был правдою мой зодчий вдохновлен: —

— в конце концов, ну что четыре года? — ведь это ничего, а оттуда я все равно уехала — ты, ты это сделал, я тебе писала, ты сделал, что я захотела приехать сюда, значит, позволь, Арошка, позволь же, позволь, я поеду с тобой! —

— Я высшей силой, полнотой всезнанья

И первою любовью сотворен. —

— и ты не должен молчать! — ты должен, ты должен позволить, ты должен захотеть, чтобы я оказалась рядом, ты же помнишь, я знаю, что ты ничего не забыл, почему же ты так, ну скажи —

— Древней меня лишь вечные созданья, —

— ты не отвечаешь, ну почему? мне же незачем жить! не хочу, мне не нужно, я ненавижу ее, эту жизнь, за которую люди цепляются, я не хочу больше жить, ты, ты, ты можешь продлить мне, и может быть —

— И с вечностью пребуду наравне —

— но ты пожалеешь! ты думаешь, нет ничего вокруг, нет никого, что ты сам по себе? ты не хочешь понять! ты не понимаешь, я ведь мертва, я прошу немножечко жизни, чего тебе стоит? и ты не хочешь мне капельку хоть подарить, одно только слово, Арон, ну скажи мне, ну милый… —