Рассветный шквал - Русанов Владислав Адольфович. Страница 65

– Рыбак! – с деланной простоватостью хохотнул.

Дорг побелел лицом и до хруста стиснул зубы.

– Ладно, не кипятись, барон. Я ж понимаю, ты не очень нашего брата жалуешь. А и мы вас тоже.

– Что ж ты... – чуть было не вспылил снова Дорг, но сдержался. – Зачем помогли тогда?

– Вона, его благодари. – Главарь шайки кивнул в сторону спутника. – Уломал. Я-то дожидался, пока вас всех порежут.

Барон с интересом глянул на темноволосого. Разбойник как разбойник. Правда, если большинство шайки было веселинами, то этот – явно трейг. Сальные космы до плеч, нечесаная борода. Одежда, хоть грязная и мятая, но новая и не из дешевых. Чего-чего, а эти лесные молодцы не бедствовали. Вот разве что выправка, посадка головы, разворот плеч не мужицкие. Наверняка бывший воин. Значит, дезертир. Точно, дезертир. Вон как удобно меч пристроил. Это новичкам да поселянам-лапотникам кажется, что сбоку выхватывать клинок удобнее.

– Он тебя пожалел, барон. Как увидел, что зараз к Матери Коней сподобят, так и дал стрелкам отмашку.

Темноволосый, встретив взгляд барона, не отвел глаза, а чуток улыбнулся. Едва-едва заметно за густыми зарослями бороды.

– Ты знаешь меня? – поборов гордость, поинтересовался Дорг.

– Его Живоломом кличут, – пробасил Бессон. – Ну, вы того, говорите, а я пойду поманеньку.

– Отпусти своих людей, барон Дорг Семнадцатый. – Голос темноволосого разбойника тронул какие-то струны в памяти – увы, слишком слабым было это касание. – Пусть отдохнут и перевяжут раны. А мы поговорим.

Спокойная уверенность человека, привыкшего повелевать, звучала в голосе Живолома. Куда там простому дезертиру! Эта птица полетом повыше будет.

– Ступай, Лемак. Займитесь ранеными, – не стал возражать барон, и дружинники с радостью последовали его приказу.

Лесные молодцы в это время сноровисто запрягали пригорянских лошадей в подводы, грузили туда же снятые с убитых оружие и доспехи. Откуда-то из лесу появились кони разбойников. С первого взгляда видать – не у селян отобраны.

Живолом присел около Дорга, вначале на корточки, а потом просто на землю.

– Хороший конь был, – глянул на Ловкого.

– Чудо, не конь, – кивнул, скрипнув зубами, барон. – Жаль, не я этого гада убил.

– С пригорянами нам один на один не тягаться, Дорг, – вот так запросто, по имени, без всяких там «ваших милостей» или «господинов баронов». – Или тебя батюшка не учил?

«Какое тебе дело до моего батюшки, до меня, до пригорянских работорговцев?» – захотелось воскликнуть барону, а потом послать кобыле под хвост навязчивого разбойника, но тут...

Так бывает, когда смотришь на витраж вблизи. Каждый кусочек стекла по отдельности виден и понятен, а что пытался изобразить мастер – не скажешь. И становится ясна общая картина, когда отойдешь подальше, чтобы охватить все детали одним взглядом. Словно отъехала сама по себе запутанная мозаика, мельтешившая перед глазами Дорга. Сложились вместе и выправка, и внешность, и манера повелевать у странного собеседника. Все стало ясно. Возражать расхотелось. Задавать дурацкие вопросы тем более.

Этому человеку, разбойнику Живолому, было дело и до хищно рыскающих по землям Трегетрена караванщиков, и до любого баронского рода, как в Восточной марке, так и в любом другом уголке страны, и до батюшки Дорга, и даже до предков самого маркграфа Торкена Третьего.

Барон попытался встать на одно колено, но не смог и, с трудом подавив стон, просто склонил голову.

– Узнал, – ухмыльнулся Живолом. – А я все думал, когда же...

– Твое вы... – начал было Дорг, но разбойник остановил его, прижав палец к своим губам.

– Тихо!

– Как же так? Мы думали...

– Вот и думайте дальше.

– Но почему? Кто? За что?

– Когда я найду ответы на эти вопросы, Дорг, я постараюсь сделать так, чтоб этот «кто» умылся кровью по самое не могу. – Темно-карие глаза глянули сурово и беспощадно. – А пока я – Живолом. И мне даже нравится быть им.

– Нам говорили: несчастный случай.

– Поверь, Дорг, счастливым я этот случай назвать тоже не могу.

– Твой батюшка так скорбел.

– Охотно верю. И траур, поди, объявляли?

– Конечно! Как же иначе?

– Сестре должно пойти черное. Я не берусь загадывать, – задумчиво произнес Живолом. – Или кого-то обвинять до поры до времени. Пока я просто живу. Ем, пью, дышу лесным духом. Как это здорово! А придет срок... Когда тебя увидел, подумал – вот она, судьба. Свой человек в Восточной марке. Тем более, сын лучшего друга маркграфа. Потому я уговорил Бессона вмешаться.

– А я-то думал... – по-детски обиженно протянул барон.

– Наше приятельство я вспомнил тоже. Но, я с тобой честен, старые знакомства старыми знакомствами, а млеть от счастья, вспоминая их, я перестал уже давно. Где вы были, когда я ехал связанный, с мешком на голове?

Дорг молчал, понимая, что нападки Живолома в сущности беспочвенны.

– Куда подевались все друзья? Почему освободила меня банда веселинских дезертиров, а не войско маркграфа Торкена?

Не поднимая взгляда, барон угрюмо проговорил:

– Ты не прав...

– Ах, я не прав? В чем же?

– Если бы мы... если бы я получил хоть какую-то весточку о том, что с тобой стряслось, я поднял бы всю Восточную марку...

– Да?

– Ну, по меньшей мере, моя дружина была бы с тобой.

Живолом пристально зыркнул на собеседника:

– Надеюсь, своим словам ты хозяин?

В лицо Доргу бросилась кровь.

– Я всегда отвечал за обещания, чего бы мне это не стоило!

– Что ж... Я запомню твои слова. И ты их запомни. Когда возникнет нужда, я пришлю гонца.

– Хорошо, Ке...

– Вот имен не надо, – сразу посуровел Живолом. – Пока не надо.

Дорг энергично закивал.

Разбойник вскочил с земли, махнул рукой своим:

– Одну телегу придется отдать!

На вопросительное бурчание одноглазого веселина добавил:

– И лошадь тоже, Некрас! У барона нога сломана. Ну что тебе проку в этих мохноножках? Наш путь в Ихэрен – там на всех коней хватит. Самых резвых и красивых...

Порывисто наклонился и пожал Доргу руку:

– До встречи. Я рад, что ты живой.

И, не оглядываясь, направился к своим.

Уже подъезжая к воротам собственного замка на тряской, неудобной телеге, барон понял, что мир больше не кажется ему простым и понятным, разделенным на злобных врагов с одной стороны и честных открытых друзей – с другой. И еще он понял, что Трегетрен находится на пороге больших потрясений, которые обойдутся в конечном итоге немалой кровью.

Странный мне снился сон.

Странный, если не сказать – страшный.

Прямо перед глазами лежала дорога, стесненная двумя холмами с крутыми, обрывистыми склонами. Она сбегала вниз, упираясь в... речку не речку, ручей не ручей. Что находится за спиной, я не видел, но знал – там за поворотом деревенька с дурацким названием. А вот с каким? Тут память подводила. А еще дальше одевалось в молодую листву раменье, вскоре переходящее в труднопроходимый буковый лес.

Склоны холмов подернула нежно-зеленая, несмелая травка, стремящаяся к теплу и свету после лютого, обильного снегами и слякотного березозола.

Весна вступала в свои права, но это не казалось важным. Больше того, не казалось даже стоящим толики внимания. Потому, что по дороге к броду катилась ощетинившаяся сталью конная лава. Забрызганные грязью вальтрапы, пенные полосы на шеях, перекошенные в яростном крике лица людей. Поверх кольчуг – знакомые мне уже табарды с пламенеющим рисунком на груди.

Их ждали. Разношерстная ватага, в которой мелькали и темноволосые макушки трейгов, и рыжие усы арданов, и даже две-три соломенные бороды, без сомнения, принадлежащие веселинам. Такую толпу уместно встретить на торжище, на рудных копях, на худой конец, у нас, на Красной Лошади, а вовсе не в строю. Однако, повинуясь командам невысокого одноглазого командира (кого-то он мне напоминал – эх, если бы не черная повязка!), они плотно сдвинули щиты и, исполненные решимости умереть на месте, но не отступить, выставили поверх них длинные копья.