На чужом пиру, с непреоборимой свободой - Рыбаков Вячеслав Михайлович. Страница 35
– А вот Фрейд писал, что пациент, проходящий психоанализ, на определенной стадии лечения всегда начинает неровно дышать по отношению к аналитику. Женщины даже, как правило, влюбляются.
– Фрейд нам не указ. Здесь гораздо более современные методики.
Судя по всему, сам фамилию Сошникова он не мог назвать. Но и я не хотел ему подыгрывать во второй раз. Это могло показаться слишком уж нарочитым.
Да, похоже, не в самом Сошникове было дело. Почему-то его вообще интересовали пациенты, собирающиеся уехать из страны – и то, знаю я об их планах или нет. А Сошников был только конкретным и ближайшим по времени примером.
Или не только?
– А вам было бы жаль, если бы кто-то из ваших пациентов весь свой талант, воскрешенный вами, поставил на службу какой-либо иной державе?
Опаньки!
Да что ж это он так вокруг отъездов-то? Весь внутри аж трясется. И на самом деле интересует его вот что: а не пришиб бы я Сошникова за то, что он собрался после лечения у меня уезжать?
Ох, как интересно!
Я опять посмотрел на часы. Но Евтюхов, прекрасно это видевший, и тут оказался железным человеком.
– Как вы отнеслись бы, – с видимым раздражением ответил я, – к тому, что хирург, чикающий аппендиксы изо дня в день, стал бы каждого оперируемого спрашивать: ты где после операции будешь работать? Здесь, мол, или за рубежом?
– Выглядит довольно нелепо, – согласился Евтюхов.
– Психолог – просто врач. Отнюдь не духовник, не гуру, не сэнсэй какой-нибудь. Он не несет ответственности за то, как будет жить выздоровевший бывший пациент.
– Понимаю вашу позицию… Боюсь, я уже надоел вам, – улыбнулся Евтюхов.
– Ну, что вы! – с максимальной неубедительностью и ненатуральностью возразил я. Он улыбнулся ещё шире.
– Благодарю за чрезвычайно интересную беседу, Антон Антонович. Я полагаю, публикация этого интервью разрушит некие предвзятости, с которыми кое-кто относится к вашему учреждению. А возможно, и послужит некоторой рекламой.
– Мы в рекламе не нуждаемся.
Он поднялся. Перебросил ремень сумки на плечо. Потертая, набитая… Имидж сочинен аккуратно. Диктофон работал.
– Да, – сказал он тут, – это уже, как в песне пелось, не для протокола. Вы обмолвились о какой-то трагической случайности, произошедшей с этим вашим пациентом, как его… Сошиным.
Ха-ха. Изобразил.
– Сошниковым.
– Да, Сошниковым. Она как-то связана с лечением, которое он получал в вашем учреждении?
Я горько усмехнулся.
– Самым прямым образом, если можно так сказать. Слишком хорошо лечим. Депрессии его мы ему сняли – так он на радостях где-то так надрался, что в вытрезвитель попал, а там ему, похоже, отвесили по полной. Теперь в больнице…
Его лицо стало хищным. Не сдержался все же.
– Получается, что после окончания лечения вы все же поддерживаете какие-то связи с вашими больными.
Как ни в чем не бывало, я развел руками.
– Подчас приходится поневоле, – и запустил ещё один пробный шар: – Сошников мне дал почитать дискету со своими последними работами, которые не смог или не захотел публиковать. Отказаться я был не вправе – знакомство с творчеством пациента, знаете ли, это одна из основных методик проникновения в его внутренние проблемы. Но времени у меня мало, читаю я долго – не успел. И вот позвонил, чтобы договориться, как вернуть – а он пропал. Я человек щепетильный в таких вопросах, обязан дискету вернуть, так что принялся Сошникова искать…
Нет, дискета лже-Евтюхова не заинтересовала. На творчество Сошникова ему было глубоко плевать. Интерес был связан с чем-то иным.
– Но с ним вы его виды на будущее тоже не обсуждали?
Вот с чем он связан. Поразительно.
– Нет, – честно глядя Евтюхову в глаза, ответствовал я.
– Всего вам доброго, – произнес Евтюхов и тут как бы заметил оставшийся на столе диктофон. – Господи, ну и голова у меня. Чуть не забыл…
Когда он вышел, я встал и подошел к окну. Опять валил снег, уже настоящий, зимний.
Рано в этом году что-то.
Внизу громыхали на выбоинах машины, продавливаясь по ломаной кишке наполненного коричневой жижей проспекта, чуть не вполовину обуженного бесконечными парковками – под окнами и витринами, на доброй трети которых красовались масштабные объявы «Фор рент», «Фор селл».
Белые, мягкие крыши горбатых петербургских домов неторопливо летели сквозь лиловато-сизую мглу.
Он мне поверил. Я почувствовал совершенно определенно – он ушел, уверившись, что я ничего не знал о предстоящем отъезде Сошникова. А если бы и знал – то было бы мне плевать.
Конечно, он ещё будет анализировать запись – но, думаю, она его не разуверит. Похоже, я перестал быть для него интересен.
Странно.
А вот он мне – стал интересен.
Очень кому-то вдруг понадобились мои пациенты. Никому не нужные, мучающиеся невостребованностью, задыхающиеся от бессмысленности бытия своего. Очень вдруг кому-то понадобились.
Чтобы сложить два и два, большого ума не надо. Весь этот разговор, все это, с позволения сказать, интервью было затеяно с одной лишь целью: выяснить, знал ли я о планируемом Сошниковым отбытии – и, если знал, то как к этому относился. Отчасти еще: узнать, в курсе ли я вообще, кто из моих пациентов собирается отбывать. Но главное – знал ли я о Сошникове.
Более того. Похоже, он уже был в курсе несчастья, что случилось с Сошниковым – и поначалу не исключал, что я к этому несчастью причастен.
Чудны дела Твои, Господи…
Что же все-таки с моим великовозрастным птенцом произошло, и где? Кто и как ему мозги отшиб?
Все придется делать самому. Никем больше рисковать я не вправе. Ах, Коля…
Платежки.
Я посмотрел на часы. Время до встречи у «Стерегущего» ещё было.
Я зашел в бухгалтерию, изобразил все, что полагалось, выслушал очередную пару экспромтов в свой адрес, посмеялся – кажется, довольно естественно, – и вернулся к себе. Снова встал у окна.
Любование первым снегом. Самурайские штучки.
Повторять путь Коли Гиниятова нельзя. Во-первых, это, как выяснилось, смертельно опасно…
Коля, Коля… Тоня…
…а во-вторых, наверняка не получится. Этот Венька, Вениамин Каюров теперь наверняка затаился, исчез. Не доберешься до него. Конечно, если то, что произошло, связано с ним. Но удостовериться, так это или нет, можно только выяснив, ЧТО ИМЕННО произошло. Покамест из простой осторожности следует исходить, что это с Венькой связано.
Стало быть, надо искать иной путь.
Чем мы располагаем, чтобы этот путь нащупать?
«Завтра вот с Венькой Коммунякой выпью».
Раз.
«Аванти ру-ру-ру… бандьера росса… бандьера росса…»
Два.
«А почему он поет так долго одно и то же?» – «Возможно, последнее внешнее впечатление так сказалось. Последнее перед тем, как химия ему впаяла по мозгам. Что-то по-испански, что ли… Наверняка из какого-нибудь мексиканского сериала, их же как собак нерезаных».
Три.
«Похоже, химия хитрая. Не клофелин. В обычной больнице такую вряд ли расколют».
Четыре.
Лже-Евтюхов из ФСБ или какой-то аналогичной конторы.
Пять.
Больше ничем мы не располагаем.
Мелодия вот только не сладкозвучная, не навевает трепетной любовной неги. Скорее маршевая. Не тянет на сериал. Хоть эта продукция отшибает мозги не хуже химии – все равно не тянет.
Выпьем с Венькой.
Последнее впечатление.
Окаянство, не хватает эрудиции. Не знаю я испанского, итальянского аналогично, португальского – тож.
Маме позвонить?
Маму впутывать туда, где трупы бывают? Ну, ты даешь, Антон Антоныч. Токарев ты после этого, как есть Токарев.
Росса… что-то знакомое все-таки. Мартини бьянко… мартини россо. Бандьера. Или бандьеро, на слух не понять. Красное что-то. Очередное заморское винище? Ну, в картах вин я совсем профан. И почему оно поется? Рекламный слоган? Где мог Сошников услышать рекламу заморского породистого вина? Телевизор он практически не смотрит, это я знаю…
Скорее по наитию, нежели от великой логики, я потянулся к неподъемному тому «Весь Петербург» и раскинул его почти на середине. Хотя нет, вряд ли рестораны – кишка тонка, дорого; да и не любит Сошников великосветского выпендрежа, нет у него смокингов-фраков, ненавидит он напрягаться на предмет того, когда которую вилку как держать. Ему куда ближе что-нибудь простенькое: колбаска на газетке, газетка на пенечке, водочка из одноразового стаканчика… так душевней, так ритуалу внимания меньше, общению – больше. Скорее забегаловка какая-нибудь, из тех, что в народе зовут гадюшниками.