«Кино» с самого начала и до самого конца - Рыбин Алексей Викторович Рыба. Страница 18

А рок-клуб и правда, вовсю уже работал. Это было очень любопытное заведение. Президентом клуба был Гена Зайцев, который страшно любил всякие бумажки, записки, протоколы, книги учёта и прочие бюрократические штучки. При этом у Гены была чёткая ориентация на свершение всё той же пресловутой рок-революции, и весь клуб под его руководством готовился к восстанию. Заправляли всей партийной работой мэтры хипповского хард-рока семидесятых — «Россияне», «Зеркало», «Союз Любителей Музыки Рок», «Джонатан Ливингстон» и другие — одни получше, другие похуже, умные и целеустремлённые борцы за свободу всего человечества. Каждая группа в отдельности была неплоха, когда занималась своим прямым делом — рок-музыкой. Но когда они собирались все вместе и под председательством Гены начинали своё партийное собрание — на полном серьёзе объявляли кому-то выговоры, предупреждения, кого-то исключали, принимали, решали возникшие трения по вопросам идеологии путём поимённого голосования, выдвигали поправки по повестке дня и ругали правых (КГБ) и левых (нас), то всё это выглядело просто замечательно. Учитывая же ещё и то, что над всем собранием незримо витала тень великого экстрасенса и певца Юрия Морозова, который в своём физическом воплощении на собрания не ходил, а прилетал туда в виде некоего духа и сидел где-нибудь на люстре, мрачно наблюдая за происходящим внизу, то эта компания на самом деле представляла собой реальную опасность для общества. Члены клуба, сдав по одной фотографии президенту Зайцеву, ходили важные, на свои собрания никого не пускали и были на седьмом небе от собственного величия. Руководство клуба захватило монополию на устройство концертов и всячески пакостило двум-трём делягам шоу-бизнеса, пытающимся работать автономно.

Вторым человеком в клубе после Гены была Таня Иванова, которая в конце концов подсидела Гену и стала заправлять клубом, внедряя в него рок-музыку уже совсем дикого образца, — я к женскому вкусу в этом плане всегда относился с недоверием. Свои интриги Таня плела тоже не очень долго — вскоре её аннигилировал энергичный Коля Михайлов — нынешний наш президент. Он был первым из трех президентов, имеющим непосредственное отношение к музыке, и это, конечно, сыграло свою роль.

Состоялся в рок-клубе и концерт Майка — рок-группа «Зоопарк». До этого у него были в основном джемовые выступления или сольные акустические концерты в Москве, а теперь он прозвучал уже по-настоящему, со своим составом. Хард-рокеры несколько воротили носы — Майк был из чужого лагеря, но рок-н-ролл есть рок-н-ролл — он сумел раскачать привередливый рок-клубовский зал, и мы особенно радовались его успеху: Майк был наш человек. Подчёркиваю — слово «наш» здесь означает только то, что Майк не принадлежал к революционному движению Зайцева и у него, как и у нас, не было никаких экстремистских настроений. Был весной также проведён грандиозный банкет в честь Свина в ресторане «Трюм» — рок-клуб, естественно, к этому делу отношения не имел, он тогда не то что панк, а даже новую волну не держал за музыку. В «Трюме» собралась хорошая компания, подтянулся из Москвы Троицкий, и веселье било ключом. Цой спел «Моих друзей» и реабилитировался в глазах Артёма после московского концерта «АУ», где Цой пел своего злосчастного «Васю», менеджер был о нём невысокого мнения, но после «Моих друзей» всё стало наоборот. В этой песне чувствовался такой потенциал, Цой давал такой аванс на дальнейшую работу, что Артём даже как-то потом сказал Гребенщикову: «Вот та молодая шпана, что сотрёт вас с лица Земли», — имея в виду Цоя и его «Друзей». Цой несколько взбодрился после похвалы Артёма и начал работать над новыми песнями.

Наконец-то появился Пиня. Оказалось, что его всё-таки задержали ретивые милиционеры у «Юбилейного», и он провёл три часа в отделении милиции вместе с известным ленинградским музыкальным критиком Садчиковым, которого тоже замели под горячую руку.

— Надоела эта возня, — сказал Цой, выслушав рассказ Пини о его злоключениях. — Пора в Крым, Рыба.

— Через недельку поедем. Олег уже заказал билеты.

— Ну что, завтра-то на «Блиц» пойдём? — поинтересовался в очередной раз пострадавший за попс Пиня.

— Пойдём, куда же нам деваться…

— Завтра, кстати, у «Аквариума» концерт, — сказал я. Уже не помню, кто тогда сообщил мне об этом, — кто-то позвонил утром, а я совсем было забыл об этом в свете последних трагических событий.

— А где? — спросил Цой.

— Где-то здесь, на Космонавтов, на квартире у кого-то.

— А когда?

— Да днём. На «Блиц» успеем, если что.

— Ну, пойдём, конечно, на «Аквариум», а там посмотрим.

С Гребенщиковым Цой уже был знаком, правда, не очень близко. Они встретились где-то в электричке, возвращаясь с какого-то очередного загородного концерта. Цой пел «Друзей» для друзей, ехавших вместе с ним, Борис был уже наслышан о нём от Троицкого, короче говоря, они встретились, да и должны были встретиться — это только в физике одноимённые заряды отталкиваются, а в жизни — наоборот, притягиваются.

На другой день желающие послушать «Аквариум» должны были подойти на угол проспекта Космонавтов и улицы Типанова к ларьку «Мороженое».

Торговец мороженым, пожилой симпатичный дядька, был встревожен — уже полчаса вокруг его киоска молча ходили какие-то молодые люди, прилично одетые, и количество их всё возрастало и возрастало. Молодые люди друг с другом не разговаривали, без конца курили и посматривали на часы. На комиссию ОБХСС они были не похожи, на грабителей — тоже, мороженого не покупали, и продавец, как и всякий советский человек, волновался от такого непонятного внимания к своему ларьку. Мы подошли на место встречи и мрачно купили по одному эскимо, чем окончательно ввели продавца в состояние тихой паники. Он посмотрел на Цоя с его корейским лицом, закатанными рукавами футболки и выдвинутой вперёд челюстью, на Пиню, который улыбался, показывая отсутствие передних зубов, и на меня и подумал, видимо: «Ну вот, начинается…». Он был недалёк от истины — действительно, начиналось.

— Привет всем! — услышали мы чей-то громкий весёлый голос. Это кричал подходивший к нам со стороны винного отдела гастронома добродушный крепыш небольшого роста, с широкополой шляпой на голове. Это был некто Сорокин, или, как его называли друзья, де Тремуль. Де Тремуль поздоровался за руку с двумя или тремя молодыми людьми, что стояли у ларька, остальным кивнул и сказал:

— Ну, пошли.

Мы пришли в такую же, как и моя, двухкомнатную квартиру хрущовского образца. Всей публики здесь собралось человек пятьдесят. Присутствующие сдали по рублю — по два де Тремулю: квартирные концерты выгодно отличались от рок-клубовских тем, что музыканты тут получали хоть какие-то деньги. Рок-клуб в те времена ни копеечки никому не платил. Сдали по рублю и мы, поскольку знали, что эти деньги пойдут не в какой-нибудь Госконцерт, а непосредственно в «Аквариум», члены которого были по респектабельности примерно на нашем уровне.

Зрители расположились на полу, а на диване у стены — «Аквариум» в лице Б.Г., Дюши Романова (не путать с Дюшей Михайловым из «Пилигрима» и «Объекта насмешек») и Фаном — Михаилом Фанштейном-Васильевым. Михаил работал на бонгах, Б.Г. и Дюша пели в два голоса и играли на гитарах, и это было как всегда здорово. Нет смысла рассказывать здесь о том, как и что они играли, — те, кто любит «Аквариум», знают это и слышали десятки раз, а тем, кто не любит, бессмысленно объяснять, что белое — это белое, а чёрное — чёрное.

Зрители знали наизусть почти все песни, которые Борис пел, и подпевали ему вполголоса — кричать, как и топать ногами, аплодировать, свистеть было строго запрещено хозяевами — соседи могли запросто вызвать милицию, и это могло обернуться самым мрачным образом как для хозяев, так и для музыкантов. «Аквариум» всё время тогда держался на мушке КГБ и считался одним из самых отъявленных врагов Советской власти в нашем городе.

— А сейчас, может быть, один присутствующий здесь юноша споёт свою замечательную песню «Мои друзья», — сказал Борис и посмотрел на Цоя. Тот не смутился, взял у Б.Г. гитару и сказал мне: