Гобелен - Плейн Белва. Страница 51

– Мне шестьдесят пять лет, – сказал профессор, – и когда я был студентом в Берлине, то слышал подобное учение.

– На прошлой неделе я получил письмо, – сказал раввин. – Вы жили в Мюнхене, Йахим, вы знали доктора Илзе Хершфельд. Они увели ее сына.

– Неужели? Да, она лечила Элизабет. Поль, ты помнишь ее?

Йахим пояснил для всех:

– С нами произошел несчастный случай, и мы с Полем обратились за помощью к Илзе.

«Несчастный случай!» – подумал Поль, а вслух спросил:

– Что случилось, равви?

– Она пишет, что он распространял антивоенные листовки, когда его арестовали. Необыкновенно способный молодой человек, я вспоминаю его. Она не знает, где он, и в отчаянии.

– Он молодой запутавшийся социалист, – сказал Йахим с раздражением, – всегда был таким. И моя дочь такая же. Я только надеюсь, что она не попадет в беду.

Раввин продолжал, словно не слышал Йахим:

– Марио. Они назвали его в честь родственника отца, который уехал в Италию после революции в России и взял итальянское имя. Илзе ведь собиралась уехать в Италию к этим родственникам. Но ей хотелось скопить немного денег, пока она изучала итальянский язык, чтобы сдать экзамены на лицензию. Представьте, такие перемены в жизни, новый язык, чужая страна, ужасно! А теперь вдруг это несчастье!

Он посмотрел на часы.

– Простите, но у меня назначена встреча. Так тяжело все держать в памяти. Мы ведь ничего не записываем, – объяснил он Полю, – даже время наших собраний. Все надо запоминать, а в моем возрасте это нелегко, – добавил он с печальной улыбкой. – Как бы то ни было, я снова хочу поблагодарить вас от имени всех нас. Да поможет вам Бог вернуться в Америку, и молитесь за нас. Молитесь, чтобы буря миновала.

– Он не верит, что буря минует, – сказал Поль, выходя с Йахимом.

Выпавший прошлой ночью снег поскрипывал под ногами. Сосульки блестели на столбах и оградах. Воздух был чист и пощипывал в носу, мир радостно сиял в этот солнечный зимний день, тем тяжелее было на душе.

– Ужасно, что случилось с доктором Хершфельд.

– Да. Она, возможно, осталась совсем без помощи. Никаких связей, так как она иммигрантка и к тому же женщина.

Поль помнил, как они отдавали друг другу свое тепло, когда оно так было необходимо каждому из них. Интересно, нашла ли она себе подходящего человека? Этому мужчине посчастливилось бы – она добра, чувственна и прекрасна в любви…

– Как-нибудь можно помочь ей? – спросил он.

– Нет. Раньше у меня были связи. Но сейчас нельзя быть уверенным, захотят ли вспомнить тебя или предпочтут сделать вид, что никогда раньше не знали вас. Я не могу рисковать своей головой.

Он посмотрел на Поля, который упорно молчал, и переменил тему:

– Прости, что не могу повести тебя на концерт или еще куда-нибудь. Но не советуют появляться в общественных местах, если… – Он запнулся, как будто поперхнулся.

Поль остановился посреди тротуара.

– Дорогой Йахим, – очень мягко произнес он, – я не хочу продолжать вчерашний спор, но скажи мне честно: в глубине души ты понимаешь, не так ли, что в конце концов и тебе придется уехать отсюда?

Йахим отвернулся от Поля и прищурился от блеска снега.

– Возможно. Если жизнь не переменится к лучшему, то нам придется уехать.

– Только не жди слишком долго.

К концу недели Поль закончил все свои дела в Германии и чувствовал непреодолимое желание уехать: он задыхался в этой стране. Только в Париже он снова почувствует себя свободно.

Было мучительно расставаться с Натансонами. Что с ними будет, оторванными от привычного мира, в котором они родились. Это был мир уютных домов, музеев, парков, магазинов, заполненных прекрасными вещами, мир концертов, библиотек и школ. Но этот мир разрушается…

Как-то в сопровождении Элизабет он отправился за покупками; по дороге они были вынуждены остановиться, чтобы пропустить короткую процессию – группу пожилых мужчин, на шее каждого висел плакат: «Я еврейская свинья». Это зрелище среди будничной жизни улицы казалось чем-то нереальным. Он подумал, что самое удивительное в том, что никто из прохожих не обратил внимание на этот вопиющий кошмар.

Как будто прочитав мысли Поля, Элизабет сказала:

– Это происходит теперь часто. Мы уже привыкли.

Он спросил, что случится с этими людьми.

– Все зависит от обстоятельств. Их отведут в полицейский участок, где изобьют. Могут и пытать. Это зависит от настроения того, к кому попадешь. Но перед освобождением, если освободят, надо подписать бумагу, что никто не причинил тебе вреда.

– А если откажешься подписать?

– Тогда следующей остановкой будет лагерь. Потом она добавила:

– Мне кажется, именно это произошло с Марио Хершфельдом. Он бы ни за что не подписал такой бумаги. Скорее бы умер. Это такой человек, для него принципы дороже жизни. Ты понимаешь, кузен Поль?

Да, как всегда, лучшие из юношей, чистые и убежденные, идут на смерть первыми.

– Я понимаю, – тихо произнес он.

– Если бы было больше таких, как Марио, не было бы всего, что происходит сейчас! – Она остановилась и продолжала: – Если бы только у меня были какие-нибудь связи! В нацистской партии среди руководства есть люди, которые могут освободить человека из лагеря. Если есть деньги и знаешь, к кому обратиться, иногда получается.

Это был один из самых тяжелых разговоров за последнее время. Воспоминание о нем преследовало его и сейчас, когда он расплачивался с таксистом, вносил свои сумки в здание вокзала и стоял в очереди, чтобы купить билет до Парижа.

Очередь была длинной. Он медленно продвигался, ставя сумки рядом с собой. Окруженный обычным вокзальным шумом и суматохой, он мысленно видел другие картины: мужчины с плакатами, кровь на лице Йахима, Илзе Хершфельд в белом халате, и Элизабет, говорящую ему, что «Марио никогда бы не подписал… Марио скорее бы умер».

Поль вспомнил о фон Медлере. Как ни как тот был клиентом его банка с довоенных времен. Жена Медлера была американкой, поэтому его счета в американских банках не были заморожены, а благодаря умелому помещению капиталов Вернерами доходы его выросли и спасли Медлеров во время инфляции в Германии. «Он мне кое-что должен», – подумал Поль. В то же время он с отвращением вспомнил их последнюю встречу, на которой этот человек объявил всех пацифистов предателями, коммунистами, бабами или евреями.

Но у такого человека должны быть важные связи в правительстве. «К тому же он мне кое-что должен», – снова подумал Поль, продвигаясь к билетной кассе.

Да, это было безумием, но он решил попытаться помочь женщине, которую не видел тринадцать лет, – спасти ее сына, которого никогда не видел!

И все-таки… «Марио скорее бы умер». Дэн был таким же и вел бы себя так же, если бы был здесь. Мир держится на таких людях. Если бы он мог что-нибудь сделать… ведь он и приехал сюда для этого.

Он подошел к кассе, достал бумажник.

– Один в первом классе до Мюнхена.

В ее темных волосах, все так же уложенных в простой узел на затылке, появились седые пряди. Глаза ввалились от бессонных ночей. Но в остальном возраст не сказался на Илзе Хершфельд. Она стояла в белом халате, с гладким лбом, и ее слова были искренни:

– Но почему, Поль? Потому что мы спали вместе? Он оглядел комнату, словно пытался в ней найти объяснение неожиданному своему приезду. Это был кабинет Илзе с письменным столом, простыми стульями, дипломами и книжными полками.

– Почему? – повторила она. – Потому что я помогла Йахиму Натансону в тот день? Он не пришел, хотя и влиятельный человек.

– Люди боятся, ты же понимаешь. Они думают прежде всего о своих семьях. Но я американец. Я могу позволить себе попытаться. Если ты спрашиваешь меня, почему я хочу помочь, – он пожал плечами, – я не знаю. Мне это просто надо, вот и все.

Темные облака висели в небе за окном. Илзе включила лампу, и внезапно из темноты появилось юношеское лицо в рамке на столе. Поль, наклонившись, увидел большие печальные глаза и полный нежный рот; мужественная восточная красота этого лица поразила его.