Шестеро вышли в путь - Рысс Евгений Самойлович. Страница 73

Андрей слушал очень внимательно, переспрашивал фамилии виноватых, кое в чем оправдывал уездные органы, но чаще соглашался и негодовал вместе с ней.

— Замуж-то вы скоро выйдете? — вдруг сказал он.

Она замолчала и искоса посмотрела на него, как бы проверяя, случайно он задал этот вопрос или имеет в виду что-нибудь определенное.

— В Куганаволоке с женихами плохо, — пыталась она отшутиться.

Но Андрей был серьезен.

— Я говорю о Лебедеве, — сказал он.

Она долго шагала молча и потом заговорила тоже очень серьезно:

— Что ж, товарищ Харбов, лучше считать, что все кончено. Я-то, конечно, дождалась бы, да не знаю, дождется ли он.

— Дождется, — уверенно сказал Андрей. — Он был у меня. Мы долго говорили. Хороший он человек.

— Он-то? — Лунина даже удивилась тому, что в этом вообще можно было сомневаться. — Он волевой человек. И, знаете, из него будет крупный врач. Это и в институте все говорили. Мы как с ним обрадовались, когда нас в один уезд назначили! Думали сразу же пожениться. — Она невесело усмехнулась. — Хорошо, что не успели. Отсюда, знаете, как до него добираться? Наверное, от Москвы до Урала легче. Письма неделю идут. — Она подумала и добавила очень горячо: — Он замечательный, замечательный врач!

Мы все понимали, что она хочет сказать другое: Лебедев — красивый, умный, талантливый, и все девушки в институте завидовали ей, что он влюбился именно в нее, и она этим очень горда и совершенно уверена, что он, несмотря на разлуку, будет ее любить. Вот как много хотела она сказать двумя этими словами: замечательный врач.

Мы поднялись на холм, и далеко перед нами мелькнула полоска воды.

— Водл-озеро, — сказала Лунина. — Чуть правей мыс, и на мысу наш Куганаволок.

Сразу веселее стало идти, когда показалась цель. А то лес, лес, лес, одинаковые подъемы и одинаковые спуски, одинаковые ручейки, одинаковые березы, ели, сосны. Может быть, лес тянется, тянется, такой же однообразный, дикий, пустынный, и нет ему ни конца, ни краю.

Мы еще долго шли, потом поднялись на холм и остановились. Водная гладь, искрясь и сверкая на солнце, уходила за горизонт.

— Вот наше Водл-озеро, — сказала Лунина. — Летом оно ничего, спокойное, а осенью знаете какие волны бывают? Я как-то ехала на тот берег, в Варшенельду был гнойный аппендицит, так натерпелась страху!.. А вон там наш Куганаволок, его за лесом не видно.

Мы спустились с холма, и озеро скрылось, и опять вокруг был лес, лес, лес...

Навстречу нам из-за поворота выехал рыжебородый старик на гнедой неоседланной лошадке. Лошадь трусила не торопясь, равнодушно помахивая головой, хотя старик не переставал яростно колотить ее босыми пятками.

— Ты куда, Афанасий Иванович? — удивилась Лунина.

Рыжебородый задергал поводья, лошадь мотнула головой и остановилась.

— Ой, доктор, — сказал рыжебородый, — вот славно-то! А меня, видишь ли ты, в город послали.

— Это зачем же? — спросила Лунина.

— Человек какой-то, видишь ли ты, пришел. Одет не по-русскому и говорит странно. Василий Степанович и велит: езжай-ка, Афоня, в город. Расскажи, видишь ты, начальству. Пусть начальство решает.

— А документы проверили? — спросил Харбов.

— Документы проверили, — сказал рыжебородый, — да что документы! Умеючи, видишь ли ты, можно какой хочешь документ написать.

— Ладно, — сказал Харбов, — поворачивай, дед. Посмотрим, что за человек и по-каковски он разговаривает.

— И так ладно! — радостно улыбнулся рыжий.

После этого он начал с новой силой бить лошадь босыми пятками, цокать, чмокать и ругать ее лешим и чертом. Выждав приличное время, чтобы не уронить своего достоинства, лошадь затрусила обратно такой неторопливой рысью, что мы, не ускоряя шага, шли с нею вровень.

Дорога шла вниз. Лес по сторонам мельчал. Появился молодой осинник, вдоль канав торчали головки кашек и одуванчиков.

Потом мы поднялись на невысокий холм и увидели наконец Куганаволок: распяленные сети на низком берегу, черные избы, сараи и коптильни. У деревянной пристани покачивались рыбацкие лодки.

— Куганаволок, — сказала Лунина. — Вон врачебный участок, видите? Это мое хозяйство. Дом ничего, хороший, только отремонтировать надо. Пятнадцать лет без ремонта, разве можно?

Мы вошли в село. Улица была пуста.

— Где же народ? — спросил Харбов.

— Народ, видишь ли ты, человека стережет, — ответил рыжебородый мужичок.

— А человек где?

— А человек у докторши.

— Как — у докторши? — возмутилась Лунина. — Почему же ко мне отвели?

— Да кто его отводил, — сказал Афанасий Иванович, — он сам пошел. А мы вокруг дома сидим, смотрим, чтоб не сбежал.

— Ничего не понимаю, — сказала Лунина и зашагала быстрей.

Большой двухэтажный дом врачебного участка стоял чуть в стороне от села, на невысокой горушке. Женщины и мужчины, дети и старики кольцом расположились вокруг дома на травке. Мужчины покуривали, дети играли, женщины беседовали. У всех был самый спокойный вид, будто каждый пришел отдохнуть, людей повидать, подышать воздухом. Высокий мужчина с большими усами поднялся и пошел нам навстречу.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вон сколько гостей! И ты к нам собрался, товарищ Харбов? Очень хорошо! Замечательно!

— Что за зверя поймали, председатель? — спросил Харбов, протягивая руку.

— Да ведь кто его знает! Не поймешь, — ответил председатель волисполкома. — Вроде человек как человек, а что-то сомнительно. Но мы ничего, даже виду не показали, только вот уселись вокруг да Афонькину велели в город ехать.

Афанасий Иванович, который, видно, и был Афонькиным, радостно улыбнулся и кивнул головой. Лошадь уже дремала, опустив голову. Удивительно, как умела она использовать каждую минуту покоя...

Мы быстро пошли к дому. Медсестра в белом халате стояла на крыльце.

— Наконец-то вы, Марья Степановна! — сказала она.

Мы вошли в дом. Навстречу нам поднялся человек действительно необыкновенного вида. На ногах у него были пестрые вязаные чулки со странным красным узором. Пушистый свитер ярко-малинового цвета с вывязанными зелеными тиграми облегал его крепкую грудь. Поверх свитера была надета куртка ярко-зеленого сукна, со всех сторон обшитая карманами. Карманы были большие и маленькие, закрытые узорчатыми клапанами, застегнутые разными пуговицами. На лавке в углу лежал дорожный мешок с малиновыми собаками, ягдташ из оленьего меха и ружье в футляре. Лицо неизвестного было чисто выбрито, небольшая черная борода торчала из-под подбородка. Он стоял и, улыбаясь, смотрел на Лунину. А Лунина вдруг взмахнула руками, громко закричала:

— Андрей Васильевич, милый! — и бросилась к нему на шею.

Пока они обнимались, мы переглядывались в некотором недоумении. Потом Лунина оторвалась от странного человека и повернулась к нам. Лицо ее сияло.

— Познакомьтесь, товарищи, — сказала она, — это знаменитый хирург, профессор Раздольский. — И опять обратилась к нему, уже позабыв про нас: — Андрей Васильевич, дорогой, ну такое спасибо, такое спасибо! У меня сейчас три полостные операции, вот удача! Одна фиброма прямо ужасная — и везти боязно, и резать боюсь. Андрей Васильевич, пойдемте сейчас посмотрим!.. Клава, Клава!

Через двадцать минут на столе шумел самовар, и мы все сидели вокруг. Все оказалось необычайно просто. Андрей Васильевич — известный хирург, профессор мединститута, в котором училась Лунина. Всю жизнь он увлекался разными видами спорта. Был когда-то яхтсменом, потом занялся буерами, потом конным спортом, а теперь — охотой. И вот на старости лет (этому крепышу было за шестьдесят) он решил совместить приятное с полезным. Учеников его посылают на работу в очень глухие места. Обычно охота в таких местах первоклассная. Молодым врачам на первых порах бывает нужен совет опытного человека. Стало быть, он убьет двух зайцев, если будет охотиться в тех местах, где работают его ученики.

Вот и сейчас все складывается отлично. Он погостит недельку у Луниной, поохотится в окрестностях, сходит с рыбаками на ловлю. За это время он сделает несколько операций и введет Лунину в курс медицинских новостей. Потом он пойдет в Кубово, к Лебедеву. В Пудожском уезде у него, представьте, два ученика. Наверное, у Лебедева тоже много нерешенных вопросов.