Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич. Страница 108

Лекцией по литературе закончился первый учебный студенческий день Ринтына. Переполненный впечатлениями, он пошел разыскивать Кайона, чтобы поделиться с ним новыми мыслями.

Друг, видимо, тоже был потрясен. Он был как-то необычно тих и задумчив.

– Ты знаешь, кто у нас читал лекции? – восторженно сказал ему Ринтын и перечислил всех.

– Визе и у нас читал,– ответил Кайон.– Потом академик Струве, академик Орбели… Величины!

– Да,– согласился Ринтын, потом вспомнил: – И у нас тоже есть академик. Спецкурс будет вести Мещанинов Иван Иванович.

Обратно в общежитие шли по пути, показанному Черулем.

В разрывах плотных осенних облаков вдруг показалось солнце. Заблестела, заиграла бликами свинцовая вода в Малой Невке, вспыхнул шпиль Петропавловской крепости. Где-то в глубине дровяных штабелей визжала механическая пила, и ветер доносил запах свежераспиленной древесины.

– Знаешь, Ринтын,– задумчиво сказал Кайон,– вот только сейчас мне подумалось: сколько нам придется потрудиться, чтобы укрепить в себе знания, к которым мы только прикоснулись сегодня.

– Ты прав, Кайон,– ответил Ринтын.– Сколько надо понять! Знаешь, нам сегодня профессор сказал: героями литературы сейчас уже не люди становятся, а производственные процессы и нефтепроводы.

– Что ты говоришь! – удивился Кайон.– Первый раз такое слышу. У нас таких открытий еще не было. Да и откуда? История, она такая – как было, так и есть, уже не подправишь и не исправишь.

– Найдут что-нибудь,– утешил друга Ринтын.– Наука могущественна.

С Балтики дул ветер. Он бил в лицо, но ребята, не сбавляя шагу, шли вперед по древней Тучковой набережной.

Каждое утро Ринтын и Кайон на рассвете уходили в университет. Они вставали рано, чтобы идти пешком от общежития до факультета. Им полюбилась эта дорога по пустынной набережной, где местами можно увидеть кусок берега, не придавленного камнями. Здесь был совсем иной воздух и господствовал горький запах свежих древесных опилок.

Под арками главного здания ребята расставались и каждый шел к себе: Ринтын на филфак, а Кайон на исторический, в большое двухэтажное здание, похожее на Гостиный двор.

Ринтын познакомился с долговязым украинцем Петром Кравченко, приехавшим с Печоры. Он был старше Ринтына, воевал в морской авиации стрелком-радистом и носил кожаный шлем с наушниками. Петр писал стихи и в перерывах между лекциями читал их шепотом Ринтыну. Почему Кравченко выбрал именно его – непонятно, потому что на курсе было достаточно ребят, возрастом более годившихся Петру в приятели, чем Ринтын. Кроме представителей народностей Севера от нанайцев до саамов, на северном факультете учились марийцы, якуты и русские. Русские в большинстве своем были родом с Севера, из Архангельской области и Красноярского края. Архангельские говорили, певуче растягивая слова, а красноярцы, наоборот, глотали окончания слов: быват, болтат…

В конце первой недели, в пятницу, Василий Львович Беляев начинал курс чукотского языка. Кроме Ринтына и Кайона, чукотским языком должны были заниматься Петр Кравченко и Наташа Божко, ленинградка, почему-то избравшая своей специальностью чукотский язык.

Для такой малочисленной группы отвели самую крошечную аудиторию, в одно окошко, выходящее во двор.

Ринтын с интересом ждал занятий. Несколько лет назад он с удивлением узнал, что и его родной чукотский язык, оказывается, тоже имеет свою грамматику. Раньше Ринтын был убежден, что грамматики могут быть лишь у чужих языков, у родного – к чему? Ведь это то, что знаешь с детства, чуть ли не с самого рождения.

С русским языком Ринтын познакомился задолго до школы. Поначалу он “играл в русских” со своими сверстниками, “разговаривал”, повторяя звуки, которые слышались ему в речи работников полярной станции, торговой базы, школьных учителей. Он очень хорошо помнил время, когда знал всего-навсего десяток русских слов, но назвать мгновение, когда русский язык стал для него таким же родным, как и чукотский, не мог. Это вошло в его жизнь так же естественно, как в жизнь его родичей – рульмоторы, настоящий хлеб из муки, умение решать государственные дела.

Василий Львович первое занятие начал с рассказа о том дне, когда Ринтын пошел в школу, сказал о том, что Кайон и Ринтын – сверстники чукотской письменности, которая создавалась при ближайшем и непосредственном участии знаменитого языковеда, этнографа и писателя Владимира Германовича Тана-Богораза.

Изучением чукотского языка занимались в России издавна. Первые чукотские слова были записаны миссионерами, потом участниками экспедиции Норденшельда, а в 1898 году переводческой комиссией миссионерского общества в Казани был издан первый русско-чукотский словарь.

Василий Львович написал на доске слово “тымэйнылевтыпыгтыркын”.

– В этом слове,– объяснил он,– заключены почти все особенности структуры чукотского языка. Одно это слово переводится на русский язык целым предложением: “У меня очень сильно болит голова”. А между тем в чукотском языке эта целая фраза заключена в одном слове. Вот почему чукотский язык относится к инкорпорирующим языкам, то есть к языкам, включающим…

В перерыве Василий Львович поинтересовался, как живут Ринтын и Кайон.

– Деньги-то у вас есть? – спросил он.

– Есть еще,– ответил Ринтын.– До стипендии хватит.

– Если что – не стесняйтесь, обращайтесь ко мне. Я узнавал в деканате: скоро вас переведут на полное государственное обеспечение. Но есть еще одна возможность заработать – переводы. В Учпедгизе имеется чукотская редакция. Вы там можете выбрать себе из списка книгу и перевести на родной язык.

– А сумеем ли мы? – усомнился Ринтын.

– Ты же работал в газете, переводил статьи на чукотский язык,– напомнил Василий Львович.

– То газета, а тут художественная литература…

– Попробуйте,– сказал Василий Львович.– Если что – помогу.

Через несколько дней Ринтын и Кайон отправились в издательство. Издательство находилось в большом здании напротив Казанского собора. На крыше блестел хрустальный глобус. До революции в этом здании помещалась всемирно известная фирма “Зингер”, чьи швейные машины доходили даже до Чукотки. Об этом им рассказал Василий Львович.