Рыцарь Таверны - Sabatini Rafael. Страница 31

— Это была ловушка, которую Джозеф уготовил мне. Но не все, что он говорил, было не правдой. Ребенок, которого пощадил Грегори, действительно остался жить, и из того, что я узнал за последние полчаса, я понял, что он был отдан на воспитание Алану Стюарту из Бэйлиночи с той целью, как я полагаю, чтобы женить его на своей дочери и тем самым вдвойне обезопасить себя: если бы к власти пришел король, то они бы находились под защитой юного Марлёя, который служил королю.

— Вы хотите сказать, — почти шепотом произнес мальчик с явными нотками ужаса в голосе, — вы хотите сказать, что я ваш… О, Боже! Я не верю в это! — воскликнул он с внезапной страстью. — Я не поверю в это, я не поверю в это! — продолжал повторять он.

— Я сам с трудом поверил этому, — последовал ответ Криспина, в котором тоже угадывалась горькая нотка. — Но у меня есть убедительные доказательства, помимо твоего поразительного сходства со своей матерью, к которому я был слеп все эти месяцы. По крайней мере, были слепы глаза моего тела. Глаза души узнали тебя с самого начала, еще в Перте. Голос крови влек меня к тебе, и, хотя я слышал его, я не понимал, что он означает. Прочти это письмо, мой мальчик, письмо, которое ты должен был передать полковнику Прайду.

Кеннет взял бумагу из рук Геллиарда и начал читать. Читал он долго, и двое мужчин терпеливо наблюдали за ним и ждали. Наконец он закончил чтение и, перевернув листок, проверил печать и адрес, как будто сомневался в его подлинности.

Но под влиянием какого-то чувства — голоса крови, к которому взывал Криспин — он почувствовал, как уверенность растет в его душе. Автоматически он подошел к столу и сел. Не произнося ни слова, сжимая в руке листок бумаги, он положил голову на руки и застыл. Внутри его бушевал вулкан страстей, который подогревал его неприязнь к Криспину — человеку, которого он ненавидел все это время и которого он продолжал ненавидеть еще больше теперь, когда узнал, что тот его отец. Казалось, все страдания, которые тот причинил ему за время их знакомства, теперь завершились одним решающим ударом — отцовством.

Он почувствовал на плече руку и услышал голос, который обращался к нему, называя его другим именем:

— Джоселин, мальчик мой, — произнес дрожащий голос, — ты все обдумал и все понял, не правда ли? Я тоже долго думал, и раздумья привели меня к одному заключению: то, о чем написано в письме, — правда.

Смутно мальчик начал припоминать, что имя Джоселин употреблялось в письме. Он резко поднялся, сбросив утешающую его руку с плеча. Его тон был жестким — возможно, он почувствовал, что ему нечего бояться этого человека, и это ощущение придало его слабому духу оттенок храбрости, наглости и пренебрежения.

— Я понял лишь одно, что вам я обязан только несчастьем и страданием. Хитростью вы выманили у меня обещание и заставили подчиниться себе. Обман влечет за собой другой обман. Как после этого я могу верить этой бумаге? Для меня все это кажется невероятным, но даже если бы все это и было правдой, что с того? Что с того? — Он повысил голос.

Изумление и удрученность отразились в глазах Геллиарда.

Хоган почувствовал острое желание вышвырнуть мастера Кеннета или Джоселина на улицу.

После вопроса юноши воцарилась тишина. Криспину показалось, что он ослышался. Наконец он протянул вперед руки почти с мольбой, он, который в течение всех своих тридцати восьми лет, несмотря на все свои несчастья, ни разу не просил никого ни о чем.

— Джоселин! — воскликнул он с такой болью в голосе, что его крик был способен растрогать даже стальное сердце. — Не будь таким жестоким! Неужели ты забыл историю моей несчастной жизни, которую я поведал тебе той ночью в Ворчестере? Неужели ты не в силах понять, как страдания могут уничтожить все достойное, что есть в человеке? Как он может находить утешение в пьяном беспамятстве? Как жажда мести может быть единственной нитью, удерживающей его от самоубийства? Неужели ты не можешь представить себе такую судьбу и простить такого человека? — С надеждой он взглянул в лицо юноши, но оно оставалось холодным и неподвижным. — Я понимаю, — продолжал он убитым голосом, — что я не тот человек, которого любой юноша с радостью назвал бы отцом. Но, зная мою судьбу, Джоселин, твое сердце должно смягчиться. В моей жизни не было ничего такого, ради чего я бы хотел жить, ничего, что могло бы удержать меня от деградации по дороге зла. Но с сегодняшнего дня, Джоселин, в моей жизни появилась новая цель. Ради тебя, Джоселин, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вновь стать таким, каким я когда-то был, и ты бы смог гордиться своим отцом.

Но юноша продолжал молчать.

— Джоселин! Боже мой, неужели я говорю впустую?

— воскликнул несчастный. — Неужели у тебя нет сердца?

Наконец юноша заговорил. Он не был тронут пламенными речами Криспина.

— Вы разрушили мою жизнь. — Это было все, что он произнес.

— Я построю ее заново, Джоселин. У меня есть друзья во Франции — высокопоставленные друзья, у которых есть и желание и средства помочь мне. Ты же солдат, Джоселин!

— Из него такой же солдат, как из меня святой, — пробормотал Хоган.

— Мы вместе поступим на службу в армию короля Луи, — убеждал его Криспин.

— Я обещаю тебе это. Службу, на которой можно завоевать славу. Там мы пробудем до тех пор, пока Англия не стряхнет с себя этот кошмар мятежей и волнений. Затем, когда король возвратится на трон, замок Марлёй снова будет наш. Поверь мне, Джоселин! — И снова он с мольбой протянул к мальчику руки.

— Джоселин, сынок!

Но юноша не сдвинулся с места, чтобы ответить на этот призыв.

— А Синтия? — спросил он холодно. Руки Криспина бессильно повисли вдоль тела. Он сжал кулаки, и внезапно его глаза загорелись огнем.

— Я позабыл! Теперь я понимаю тебя. Да, я поступал с тобой не всегда хорошо, и ты имеешь право обижаться. Кто я в конце концов для тебя, разве я могу сравниться с ее образом, заполняющим твою душу? Разве мне это незнакомо? Разве я не пострадал за это? Но поверь мне, Джоселин, — и он выпрямился, — даже в этом я помогу тебе. Так же, как я лишил тебя твоей возлюбленной, я и верну тебе ее. Я клянусь в этом. И когда это свершится, когда окупится зло, которое я причинил тебе, может быть, ты более благосклонно отнесешься к своему несчастному отцу.

— Вы много обещаете, сэр, — ответил юноша с плохо скрытой издевкой. — Слишком много. Гораздо больше, чем вы можете сделать.

Хоган громко прочистил горло. Криспин выпрямился. Он положил руку на плечо мальчика, и пожатие его стальных пальцев заставило юношу поморщиться от боли.

— Как бы низко ни пал твой отец, — твердо произнес Криспин, — ты всегда можешь рассчитывать на его слово. Я дал тебе клятву, и завтра я приступлю к ее выполнению. Я увижусь с тобой перед отъездом. Ты будешь спать здесь, правда?

Кеннет пожал плечами.

— Мне все равно, где лечь.

Криспин грустно улыбнулся и вздохнул.

— Ты все еще не веришь в меня. Но я завоюю твое доверие. Будь уверен. Хоган, у тебя найдется для него комната?

Хоган грубовато ответил, что юноша, если пожелает, может занять комнату, в которой он находился все это время. И, чувствуя, что больше ожидать нечего, он лично проводил мальчика по коридору. У подножия лестницы ирландец остановился и поднял светильник, чтобы разглядеть лицо своего спутника.

— Если бы я был твоим отцом, — сказал он мрачно, — я бы гонял тебя пинками по всему Вальтхаму, пока ты не научился бы хоть капельке сострадания! И если бы ты не был его сыном, я бы проделал то же самое сию же минуту. Ты презираешь своего отца за пьянство, за беспутную жизнь. Позволь сказать мне, человеку, который на своем пути повидал много всякого и сегодня ночью прочел тебя до самых сокровенных глубин твоей душонки, что хоть ты, может быть, и его сын, но ты по сравнению с ним все равно, что червь по сравнению с Богом. Пошли! — закончил он резко. — Я посвечу тебе дорогу до комнаты.

Когда вскоре Хоган вернулся к Криспину, он нашел «Рыцаря Таверны» — этого железного человека, никогда в жизни не знавшего сомнения и страха, — сидящим за столом, уткнувшись лицом в руки, и рыдающим, как слабая несчастная женщина.