Рыцарь Таверны - Sabatini Rafael. Страница 5

Поводом для насмешек послужило письмо, написанное женским почерком, которое Кеннет случайно обронил и которое поднял и вернул ему Тайлер. Шутки лились как из ведра, пока шутники в своем усердии не преступили грань приличий. Кипя от ярости и не в силах сдерживать себя более, Кеннет вскочил на ноги.

— Черт меня побери! — вскричал он, ударяя кулаком по столу. — Еще одна шутка, и тот, кто ее вымолвит, ответит мне за оскорбление!

Его внезапный порыв и неподдельная ярость, прозвучавшая в голосе и жестах, — ярость, столь комично гармонирующая с его щуплой фигурой и строгим костюмом, — на мгновение повергла всю компанию в молчаливое изумление. Затем грянул взрыв хохота, в котором больше других выделялся высокий голос Тайлера. Он держался за бока от смеха, и по его щекам катились две крупные слезы.

— Ай-я-яй, мастер Стюарт! — проговорил он задыхаясь. — Что бы сказал преподобный отец, глядя на вашу воинственность и слушая столь богохульные речи?

— Я знаю, что может ответить джентльмен пьяному трусу! — последовал необдуманный ответ. — Я повторяю, трусу! — добавил он, обводя компанию взглядом.

Смех стих, как только смысл оскорбления дошел до затуманенных вином умов. На мгновение все замерли, а затем разом навалились на Кеннета.

Это был подлый поступок, но нападавшие были пьяны, и ни один из них не считал Кеннета своим другом. В следующую секунду они уже били его распростертое тело, с него сорвали камзол, и Тайлер вытащил спрятанное у него на груди письмо, которое и явилось поводом к этой безобразной сцене.

Но прежде чем он успел развернуть его, раздался грубый голос, пригвоздивший дерущихся к полу:

— У вас весело, господа! Чем это вы занимаетесь?

В их сторону медленно направился высокий сильный мужчина, одетый в кожаную куртку, на голове которого красовалась широкополая шляпа с гусиным пером.

— Рыцарь Таверны! — вскричал Тайлер, и на его призыв «Слава герою Красного холма!» грянул мощный хор голосов.

Но по мере приближения строгое лицо сэра Криспина заставило их умолкнуть.

— Дай мне письмо!

Тайлер нахмурился, стоя в нерешительности; Криспин терпеливо ждал, требовательно протянув руку. Тщетно прапорщик оглядывался вокруг себя в поисках поддержки. Все его товарищи молча отступили назад.

Оставшись без помощи и не желая вступать в пререкания с Геллиардом, Тайлер с жалкой улыбкой вручил письмо. Тот взглянул на него и, вежливо поклонившись, повернулся на каблуках и покинул таверну так же неожиданно, как и вошел.

Его привлек шум, доносившийся из кабачка, когда он проходил мимо, направляясь во дворец епископа, где несли караульную службу его друзья. Теперь он продолжал свой путь, унося на груди письмо, попавшее к нему по счастливой случайности, которое должно было пролить свет на дальнейшие взаимоотношения Кеннета с семьей Ашборнов.

Он уже подошел к дворцу, когда за его спиной послышались торопливые шаги. Кто-то взял его за руку. Криспин обернулся.

— А! Это ты, Кеннет, собственной персоной! Юноша продолжал держать его за рукав.

— Сэр Криспин, — произнес он, — я пришел вас поблагодарить.

— Сейчас не совсем подходящий момент. — Геллиард сделал попытку подняться по ступенькам. — Позволь мне пожелать тебе доброго вечера.

Но Кеннет удерживал его на месте.

— Вы, вероятно, запамятовали о моем письме, сэр Криспин, — осмелился напомнить мальчик и протянул руку.

Геллиард заметил этот жест, и на какое-то мгновение в его голове мелькнула мысль, что надо вести себя более достойно по отношению к этому неокрепшему юнцу. Он заколебался, подмываемый желанием отдать письмо непрочитанным и тем самым лишить себя источника важных сведений. Но в конце концов он все же подавил в себе это чувство. Его лицо приняло суровое выражение, и он ответил:

— С письмом возникают некоторые затруднения. Сначала я должен удостовериться, что я не стал невольным участником предательства. Зайдите ко мне за письмом завтра утром, мастер Стюарт.

— Предательства? — эхом откликнулся Кеннет. — Я клянусь вам честью девушки, на которой я имею намерение жениться. Разумеется, сэр, теперь вы не будете настаивать на его прочтении?

— Разумеется, буду.

— Но, сэр…

— Мастер Стюарт, это дело чести. Моей чести. Вы можете убеждать меня хоть до второго пришествия, от этого мое решение не изменится. Доброй ночи.

— Сэр Криспин! — вскричал мальчик в возбуждении. — Пока я жив, я не позволю вам читать это письмо!

— Сколько патетики, сэр! И все из-за письма, которое, как вы уверяете, невинного содержания?

— Такого же невинного, как и рука, написавшая его. Вы не посмеете читать это письмо. Оно не предназначено для таких глаз, как ваши. Поверьте мне, сэр, — теперь Стюарт его умолял. — Я клянусь вам, что это обычное письмо, которое может написать девушка своему возлюбленному. Я думал, что до вас это дошло, когда вы спасали меня от грубиянов в «Митре». Я думал, ваш поступок был продиктован благородными чувствами. Однако… — мальчик замолчал.

— Ну-ну, продолжайте, — холодно буркнул Криспин. — Однако…

— Мы можем не говорить об этом «однако», сэр Криспин. Ведь вы вернете мне письмо, правда?

Криспин тяжело вздохнул. Благородные чувства, воспитанные в нем с младенчества, бурно протестовали против мерзопакостной роли, которую он продолжал играть, якобы подозревая Кеннета в предательстве. Искорки доброты и сострадания, давно погасшие в его душе, разгорелись с новой силой при зове совести. Он был побежден.

— Да на-а! Используй эти бумажки вместо салфеток!!! — не сдержался Криспин, резким жестом возвращая письмо Кеннету. Потом остыл и добавил. — Не обижайся, мой мальчик, и не укоряй меня за грубость.

Не дожидаясь ответа иди благодарности, он повернулся и скрылся во дворце. Но его благородный порыв слишком запоздал, и Кеннет побрел прочь, проклиная Геллиарда в душе последними словами. Неприязнь юноши к этому человеку, казалось, росла на каждом шагу.

Глава 5. После Ворчестерского сражения

Утро третьего сентября — дня столь знаменательного для Кромвеля и столь трагического для Чарльза — застало Криспина в «Митре» в компании вооруженных воинов. В качестве тоста он провозгласил:

— Смерть всем корноухим! Господа, — продолжал он, — славное начало для славного дня. Пусть Господь пошлет нам не менее славное его окончание!

Однако ему не удалось первым участвовать в сражении. До полудня его продержали во дворце, где он в раздражении ходил из комнаты в комнату, проклиная себя за то, что не находится в самой гуще битвы с Монтгомери на Поувекском мосту или с Питтискотти на Баинском холме. Но он заставил себя смириться и терпеливо ждал, когда Чарльз и его военные советники выберут направление главного удара.

Когда решение, наконец, было принято, гонцы принесли ужасные вести о том, что Монтгомери окружен, Питтискотти обращен в бегство, Дэлзиел сдался, а Кэйт захвачен в плен. Только после этого основные силы армии были собраны у Сидбурских ворот, и Криспин оказался в центральном отряде, которым командовал сам король. В последовавшей стремительной атаке, как указывают очевидцы, он был самой главной фигурой, и его голос прерывал шум битвы, подбадривая войско. Впервые за этот роковой день железные отряды Кромвеля дрогнули под натиском роялистов, которые обратили их в бегство и гнали до тех пор, пока не достигли батареи на Перри Вуд и не вышибли «круглоголовых» из их укрытий.

Это был самый решающий момент сражения, когда шансы воюющих сторон уравнялись, и, казалось, наступил долгожданный перелом.

Криспин первым ворвался на батарею и с криком: «Да здравствует кавалерия!» — зарубил двух артиллеристов, не успевших покинуть свои орудия. Этот крик был подхвачен сотнями голосов роялистов, ворвавшихся на захваченные позиции. С одной стороны короля поддерживал граф Гамильтон, с другой — герцог Дебри. Дело оставалось только за шотландской конницей Десли, которая должна была обойти парламентское войско с флангов и завершить его окружение. Считается, что если бы они выступили в этот самый момент, исход битвы при Ворчестере был бы иным.