Скажите Жофике - Сабо Магда. Страница 25

Но все-таки для чего ее вызывают в институт? Являясь туда на какое-нибудь совещание, она только и делает что спорит. Редкий случай, чтобы она не разругалась с докладчиком, хоть она и понимает, что это очень неприлично. Ей, откровенно говоря, нисколько не хочется их всех видеть! Добаи еще ничего, он довольно толковый, зато сотрудники его! Вечно корпят над своими фолиантами, а поставь их в какую-нибудь школу, через два дня заголосят: "Спасайте, невмоготу!" Конечно, сидеть в институте куда проще. Прочтут девяносто девять томов и напишут сотый. От их бесконечных предложений и мудрствований учителя уже волосы рвут на себе. И чего они надумали вызывать ее? Ведь все равно не прислушиваются ни к чьим советам. Сами с усами! Учителям лучше подальше держаться от них, дабы избежать недоразумений.

Взглянув на нервно шагавшую по учительской Марту, Хидаш спросил, что случилось. Уж кому-кому, а Хидашу надо ответить. "Вероятно, им нужна какая-нибудь статья?" – высказал предположение Хидаш. От нее? Разве мало в институте своих писак?

И о чем бы она стала писать? О своей выдумке "Кет – хет – сюч – пуфф"? Вот еще! Зачем? Они же там твердо убеждены, что ученик прекрасно отличит звонкий звук от глухого, если положит руку на горло. Только одного не учли, что десятилетнему ребенку всегда кажется, что в горле гудит. Статью? Ждите! Марта и Хидаш теперь уже вместе бранили институт, когда в учительскую постучались. Вошла Лембергер с тарелкой в руках. На тарелке под сахарной пудрой розовели поджаристые пончики, а на краю тарелки золотился абрикосовый джем. "Это тетя Биро прислала вам на пробу".

Марта хотела угостить Хидаша, но он не любил сладкого, а ей после письма вообще не хотелось смотреть на еду. Стараясь чем-нибудь отвлечь свое внимание от письма, Марта принялась открывать и закрывать свои ящики, пересматривать старые планы, прошлогодние сочинения. Вот последняя работа Дулович. Что за талантливая девочка! Интересно, получится ли из нее писательница, когда она вырастет? В одном из ящиков Марта наткнулась на пропавшую коробку с цветным мелом – она была задвинута в самый дальний угол. А вот и шарик. Марта отобрала его у Таки, у Евы Такач; завтра, когда та придет на урок кулинарии, она вернет шарик девочке. Он весь оклеен замысловатыми картинками. Марта улыбалась. Она всегда радовалась, когда ей удавалось заглянуть в детский мир. А этот шарик был маленькой частичкой того мира. Все это действовало на Марту успокаивающе. Вот и дневник наблюдений, который так хотелось прочесть Добаи. Как бы не так! Пусть он поучительствует и сам составит себе дневник! Кстати, хорошо, что он попался под руку. Нужно кое-что записать туда о Жофи Надь.

Марта стала перелистывать страницы. Рядом с фамилией Марианны Халлер она записала: "Девочка получила путевку не потому, что она самая лучшая ученица, а потому, что ей необходимо воочию убедиться, что таких способных, хороших учеников, как она, полным-полно всюду, среди различных национальностей". Вот бы удивился Добаи такой мотивировке. Возле фамилии Лембергер поставлена дата и вопросительный знак. Его можно теперь стереть – Лембергер принесла уже справку от врача, что она здорова. А какая худущая девочка. Это потому, что сильно тянется ввысь. Ее обязательно нужно периодически посылать к доктору, чаще, чем других детей. Отец Лембергер умер от туберкулеза. Дора Гергей? Да, кажется, здесь она ничем не сможет помочь.

Редко случалось, чтобы у Марты перед чем-нибудь так вот опускались руки. Вспомнив о Доре Гергей, она вконец расстроилась. У Жужи Сакалл тоже было тяжелое положение. Но там Марте приходилось сражаться с одним лишь человеком – с пьяницей отцом. Дьёрди Немеш – тоже трудный случай: сошла с ума мать. Но Марта все-таки нашла выход из положения. Нет неразрешимых проблем, если к родителям можно найти дорогу. Легче договориться с умалишенной женщиной, чем с человеком, который хитрит и скрытничает. Гергей юридически находится под опекой своей старшей сестры Виктории Вадас. Но за Вадас укрепилась недобрая слава, о ней говорят шепотом, в чем-то подозревают. Формально Вадас ни в чем не виновата. Она законно занимает квартиру, работает на дому кустарем – разрисовывает платки. В доме всегда порядок, девочка содержится в чистоте, хорошо учится. И все же Марта чувствует, что в семье неблагополучно. Над Дорой нависла какая-то беда. Но не может же райсовет на основании одних лишь эмоций Марты Сабо менять девочке опекуншу. Правда, некоторые мамаши рассказывают, что видели Викторию в ресторанах в обществе мужчин, но это тоже не основание для принятия каких бы то ни было мер.

Когда началась вся эта история с Калманом Халлером и мамаши стали нашептывать Марте, что слишком часто видят Халлера с Вики, Марта попыталась вызвать Халлера. Он, конечно, не явился. Подождав несколько недель, Марта сама разыскала его в музее. Тогда он обошелся с ней просто невежливо. Даже вспоминать об этом неприятно. В последнее время ничего не слышно о них, может быть, все уладилось. В таких случаях всегда достается тому, кто попытался вмешаться. Ничего, ей, Марте, не привыкать быть козлом отпущения! Во всей этой истории больше всего жалко Дору. Бедная крошка, теперь она совсем одинока. Даже Марианны и Жофики нет рядом. А остальные девочки просто не хотят с ней водиться – матери в таких вопросах не знают пощады. Как будто Дора ответственна за дела сестры! В райсовет все-таки следует зайти посоветоваться. "Вот о чем надо писать Юдит Надь, – вновь с ожесточением подумала Марта. – О таких детях, у которых вся родня жива, а дети хуже круглых сирот".

Марта собралась идти обедать. По черной лестнице с шумом спускалось звено юных поварят. Занятия окончились, и девочки спешили домой – "добирать" после учебного обеда. А вот и Жофи Надь. Она поднимается вверх, тащит сумку со шпинатом и бутылкой молока. Сейчас она на площадке встретится с девочками. Пусть, пусть, по крайней мере хоть кусочек пройдет с пионерами, а то они перед ней носы дерут. Жофика с девяти утра находится в школе. Сейчас уже больше часа. Все-таки что она тут делает столько времени? Вот и грушу ей бросили сверху. Молодой каменщик весело улыбался. Теперь-то девочки не будут задаваться перед ней. Откуда она знает еще и каменщика? Наверное, обо всем можно будет узнать у Понграца.

Марта попрощалась с детьми и пошла домой. Наскоро сварила себе кое-что, пообедала и прилегла отдохнуть. Она взяла книгу, но никак не могла сосредоточиться. Полученное утром письмо не давало покоя. К чему такая спешка? Почему не могли подождать еще пару дней? Почему именно сегодня и именно в пять, в конце рабочего дня? В институте работа кончается в половине пятого. Нет, лучше встать, к чему заставлять себя валяться? Какой тут отдых? Пожалуй, надо идти. А "проба", которую ей принесла Лембергер, осталась в учительской. Уж если сама не съела, то хоть бы отнесла Понграцу. Сейчас половина четвертого. Если она теперь заглянет в школу, то как раз вовремя сможет явиться к Добаи.

Пончики лежали на месте, они немного осели, но в общем выглядели весьма аппетитно. "Прозьба нестучать". Ну хорошо, она стучать не станет. Как тихо, точно на кладбище!

До чего же исхудал Понграц! Какое у него маленькое, усталое лицо! Старик, видно, не очень рад ее приходу, да и чему тут радоваться, ему, наверное, надоело в тысячный раз повторять, что он себя чувствует ничего, сносно. Постель чистая, в комнате порядок. Марта подала ему пончики. Понграц поблагодарил, но к пончикам не притронулся. Сказал, что съест позже.

На стене висит шляпа – вероятно, осталась в память о внучке. Как все-таки печально! Секей и дядя Пишта никогда не ладили между собой, а у Добози свои заботы. Нелегко старику болеть!

– А не нужна ли вам какая-нибудь помощь? – спросила Марта. – Звено поварят приходит сюда каждый день. Это очень хорошие девочки. Они могут вам сделать все, что нужно.

Понграц ответил, что ему помогают,

Помогают?

Марта вдруг забыла о письме Добаи. На маленьком столике лежала салфетка, аккуратно сложенная в виде конуса. Перед Мартой всплыла давно забытая картина: накрытый для гостей стол в доме Юдит Папп и салфетки, поставленные вот такими же пирамидками. Она еще смеялась, когда ее оставляли обедать, и называла замысловатую полотняную горку "обезьяньей забавой".