Рассказы - Сафаров Александр. Страница 11

Туман был потомственным моряком. Его отец, корабельный пес Бом, жил на борту со щенячьего возраста, был полноценным членом команды, а разумностью превосходил большую часть экипажа. Он даже несколько раз спасал корабль. Однажды он обнаружил поступление воды внутрь корпуса и приволок к месту течи командира, а потом корабль загорелся у пирса, и Бом позвал на помощь соседей.

Так что умом Туман пошел в папу, а статью — в маму, настоящую овчарку.

Посторонних он на корабль пропускал только по особому распоряжению, но, что интересно, когда я пришел знакомиться с кораблем перед назначением, пропустил меня — сразу понял, это новый хозяин.

Я несколько ограничил его свободу: он теперь не мог завалиться просто так на командирский диван или зайти в кают-компанию во время обеда, а еще при желании подняться на мостик, он спрашивал разрешения, то есть вопросительно лаял.

Вы думаете, что я занимался его дрессурой? Вовсе нет.

О своем решении я ему просто сказал, он выслушал, и за те семь лет, что мы с ним служили на одном борту, ни разу не пытался нарушить этот запрет.

Он прекрасно понимал человеческую речь, чем выгодно отличался от многих военнослужащих.

Как-то ко мне зашли приятели, и мы пили чай в каюткомпании.

Туман подошел к комингсу перед дверью и остановился, его привлек запах рыбных консервов в томате — его любимое лакомство.

— Держи, — выставил я в коридор банку.

Он быстренько расправился с рыбкой и собирался уже повернуться и уходить.

— Эй, Туман, — сказал я, — что о тебе народ подумает? Ни тебе спасибо, ни до свидания! А банку кто за тобой убирать будет?

Туман вернулся, кивнул всем, взял в зубы пустую банку и удалился. Ребята обалдели. Они никак не хотели верить, что это не показуха и Туман понимает человеческую речь.

Правда, он не всегда сразу исполнял то, что ему говорили другие, а подходил ко мне и смотрел в глаза: мол, повтори, должен ли я это делать.

Если я повторял все слово в слово, то он делал, а я ему говорил:

— Видишь, Туман, до чего дошло, я при тебе переводчиком состою!

И Туман кивал головой.

Больше всего он любил купаться в море. Стоило нам только прийти в район работ и встать там на якорь, как он занимал место у фальшборта, где мы устанавливали водолазный трап, и ждал разрешения купаться.

В воду он прыгал с трехметровой высоты, ему бросали спасательный круг, на который он немедленно взбирался.

Глубина под килем семьдесят метров, вода — как слеза, прозрачная.

Экипаж купается посменно, чтоб за всеми было удобно наблюдать.

Главное, чтоб матросы не столкнулись, прыгая в воду один за другим.

Вот почему запрещалось прыгать очередному, пока предыдущий не вынырнет, и только Туман нарушал запрет. Перед купанием он утрачивал способность хоть что-то понимать, скуля и повизгивая, устремлялся за первым же прыгнувшим за борт и зачастую оказывался у него на спине, молотя лапами.

У фальшборта у нас дежурят обычно два хороших пловца, а на рострах восседаю я, вертя башкой во все стороны — мне так всех видно.

Сам я купаюсь последним, когда экипаж уже сидит за столами и гоняет чаи, и мне не о чем волноваться.

А потом я пью чай на ростах.

Если вы никогда не пили густой, черный, обжигающий чай из матросской эмалированной кружки, сидя посреди моря, когда тишь вокруг, то вы меня не поймете.

Красота же, только море, как шелк, дышит — эх-ма!

Не любил Туман только крыс и кошек.

Скажешь ему: «Крыса!» — у него шерсть дыбом и в глазах огонь. Крыс он на ходу перекусывал, а кошек гонял.

Однажды я подобрал в городе котенка и принес его на корабль.

— Смотри, Туман, — сказал я ему, — это теперь НАШ котенок, так что прошу любить.

Вначале Туман просто терпел присутствие ненавистного племени, а потом они подружились.

Котенок падал пару раз за борт, его доставали, и Туман его вылизывал.

Когда мы встали в ремонт, то рабочие завода стали жаловаться и требовать, чтобы собаку с корабля убрали, и Туман отправился в ссылку.

Мы пристроили его на Баутинский дивизион, уходивший до осени на восточный берег. Я ему все объяснил, и он там исправно нес караульную службу по охране складов, пока в Баутино не зашло гидрографическое судно, следующее в Баку.

Туман подождал времени отхода и, когда уже убирали трап, пулей проскочил на борт, убежал, забился куда-то в самых низах и не вылезал до входа в базу.

Но как только показался родной порт, он вылез наверх, устроился на носу, где смотрел, не отрываясь, на приближающийся берег, скулил и оглядывался на людей, мол, скорей же!

Судно еще не ошвартовалось, как он стремглав спрыгнул на пирс и помчался к нам на корабль.

Ворвавшись на борт, он визжал, вертелся и всех обслюнявил, а потом очень долго что-то рассказывал, подвывая: вот, значит, несладко мне пришлось.

Тумана, как и настоящего моряка, сгубила любовь.

На старости лет он влюбился в одну собачью дамочку и стал к ней бегать.

Как-то он не вернулся.

Говорили, что видели, как он погнался за машиной, желая произвести впечатление на подружку, и попал под колеса.

Мы его искали, чтоб похоронить, но не нашли.

Хочется думать, что все это враки, и живет он где-то в совершенной любви.